Эжен Сю - Жан Кавалье
– Ефраим не безумец! – воскликнул Жонабад, как будто оскорбленный словами Иоаса. – Господь посещает Ефраима: он единственный среди нас имеет видения. Предвечный открылся ему и сказал, что настанет день, когда святой дух покинет брата Кавалье...
– Ты думаешь еще об этих безумных горцах, о которых Ефраим рассказал нам в госпитале во время отсутствия Кавалье! – возразил Иоас, пожав плечами. – Разве ты не видишь, что они завидуют нашему начальнику?
– Ефраим – святой человек, это самый святой из Божьих, избранников, – ответил Жонабад, покачав головой. – А Кавалье, видишь ли... Рука его устает. Иначе почему его воины вот уже два дня держат мечи в ножнах, вместо того чтобы взять их в руки? Косы моих косцов между тем очень остры, хотя и почернели от моавитской крови. И для чего это тайное совещание с амалекитянами? Зачем, вместо того чтобы идти к ним, не заставил он их прийти к нему? Почему не говорил он с ними громко среди нас? Скажи мне, почему?
– Без сомнения, политика требует этой тайны, – нетерпеливо возразил Иоас.
– Политика! Этого слова нет в священных книгах, – сказал Жонабад с мрачным видом. – Да пошлет Бог, чтобы видение Ефраима было отсрочено, чтобы брат Кавалье и на этот раз ускользнул от искушения!
В эту минуту один из часовых, стоявших на передовых постах, прибежал со всех ног и сказал Иоасу, что брат Кавалье приближается, сопровождаемый двумя офицерами королевских войск, со свитой камизаров и драгун, а бесчисленная толпа следует за ним и поет псалмы освобождения. Это известие сию же минуту распространилось между людьми Кавалье и было принято с восторгом. Никто не сомневался, что вождь камизаров предложил Вилляру восстановление Нантского эдикта.
– Ну, Жонабад, что я говорил? – с торжествующим видом воскликнул Иоас. – Ты видишь, видишь! Наконец– то права наши признаны, наши храмы будут восстановлены.
Забили барабаны. Войска выстроились в ряды. Когда Кавалье прибыл на равнину, его отряд, прекрасно вооруженный, стройный, представлялся столь же воинственным, сколь и внушительным.
Последние лучи заходящего солнца золотили дула мушкетов и бросали теплый отблеск на смуглые лица.
Лаланд, заметив воинственную осанку мятежников, не мог удержаться, чтобы не выразить своего восхищения Кавалье, который принял эту похвалу с грустной улыбкой.
Около двух тысяч протестантов, мужчин, женщин, детей, стариков последовали за Жаном с пением псалмов. Большая часть из них насчитывала друзей или родственников среди восставших воинов. Прибыв к отряду Кавалье, они смешались с ним: раздались самые трогательные выражения благодарности. Разлученные в продолжение двух лет случайностями и опасностями войны, вечно сражаясь, вечно живя в горах, отдаленные от жителей города этой ужасной преградой в восемь верст опустошенных мест, эти несчастные встречались друг с другом с упоением. Отец, плача от радости, обнимал своих детей; жена бросалась в объятия мужа; сестра находила брата. Раздавались крики радости, прерываемые слезами и всяческими расспросами. Начались изъявления бесконечной нежности и надежд, которые просто невозможно описать.
Чем более приближалась минута, когда Жану нужно было известить свои отряды о договоре, заключенном им с г. де Вилляром, тем острее становилось его беспокойство. Лаланд и адъютант маршала с невольным любопытством следили за этим зрелищем. Двадцать драгун их свиты, с таким же числом камизаров, выстроились в нескольких шагах от солдат Кавалье. Наш старинный знакомец, бригадир Ляроз, командовал этим отрядом. Иоас, Илья Марион, Жонабад окружили Кавалье, который, не слезая с лошади, ждал, когда восстановится тишина и спокойствие, чтобы заговорить.
– Воздадим хвалу Господу, который вдохновляет и наставляет тебя, спасителя Израиля! – сказал Жонабад, протягивая Жану свою огромную руку. – Братья говорят, что, благодаря тебе, восстановятся наши храмы.
В эту минуту Лаланд приблизился к Кавалье и сказал ему на ухо.
– Не теряйте более времени! Положите конец этим безумным надеждам, не позволяйте этим людям увлекаться несбыточным.
Кавалье слишком хорошо понимал справедливость этого замечания. Он сказал Иоасу:
– Прикажи отбить барабанную дробь, чтобы мой отряд построился в каре: я буду говорить.
Пять минут спустя камизары построились. Молчаливо, но с нетерпением ждали они речи своего предводителя, в то время как другие гугеноты, толпившиеся тут и там, не менее жадно ожидали исхода этого зрелища. Кавалье, рядом с Лаландом и адъютантом, стоял посредине каре. Довольно большое пространство отделяло его от четырех рядов солдат. Он сделал знак Иоасу. Вновь раздалась барабанная дробь... Глубокое молчание воцарилось вслед за мощным ударом барабанов.
Кавалье, приподнявшись на стременах, хотел заговорить, как вдруг ряд камизаров, стоявших против него, раздвинулся – и оттуда выехал Ефраим.
ДОГОВОР
Кавалье побледнел. Удивление, гнев, боязнь, роковое предчувствие сомкнули его уста. С минуту стоял он безмолвный, охваченный ужасом.
Ефраим, как всегда покрытый звериными шкурами, с голыми ногами, с густыми волосами, перехваченными кожаной повязкой вокруг лба, сидел на Лепидоте. За ним помещался Ишабод. Дитя-пророк, более безумный, более дикий, чем когда-либо, кутался в свое длинное красное платье. Видно было только его зеленовато-бледное лицо, обрамленное целой рощей взъерошенных волос, которые падали ему на лоб. Сквозь них светились огненные глаза, похожие на глаза дикой кошки.
Ефраим медленно двинулся на середину каре. В нескольких шагах от Кавалье он остановил свою лошадь. Взяв свой тяжелый карабин, лесничий зарядил его нарочно напоказ и оперся прикладом на загривок Лепидота... Потом, глядя Жану прямо в лицо, он сделал ему левой рукой повелительный и угрожающий знак и сказал, а вернее проревел, дико вращая глазами.
– Теперь говори...
То было странное зрелище. Небольшое число камизаров отряда Кавалье знало о прибытии Ефраима, спрятавшегося в отдаленной части развалин. Неожиданное появление лесничего, казалось, возвещало исключительно важное событие. Мнение о его святости настолько установилось, что, несмотря на распри, царившие между ним и людьми Кавалье, они всегда питали к Ефраиму глубокое, боязливое почтение. Лаланд, пораженный враждебным видом лесничего, тихо сказал Жану:
– Берегись! Что это за человек?
– Ефраим, – ответил тот, с трудом сдерживая волнение.
– Это главарь, известный своей жестокостью? – с ужасом и отвращением вскрикнул Лаланд. – Убийца севенского первосвященника?
– Он самый.
– Но этот негодяй способен на все.
– На все.
– Велите своим людям схватить его.
– Но он убьет вас.
– Невозможно.
– Может быть, но отступать поздно, – холодно сказал Кавалье, к которому вернулось самообладание.
Устремив на него неумолимый пристальный взгляд, Ефраим, казалось, следил за всеми его движениями. Положение молодого предводителя было ужасно. Ему нужно было оправдать в глазах своего отряда принятый договор, который был не безупречен, он сам чувствовал это. В такую опасную минуту он погиб бы, если б выказал хоть на секунду боязнь перед ужасающим возмездием, которым грозил ему Ефраим. А между тем он хорошо знал неумолимое изуверство лесничего: он не сомневался, что при первом слове, которое будет истолковано этим человеком, как измена, – он убьет его без малейшего колебания. Чувствуя всю опасность, Кавалье громко сказал Ефраиму:
– Чего ты хочешь, брат? Что значат твои угрозы? Мне необходимо говорить со своими солдатами: они принадлежат мне, как я им.
Лесничий не двинулся с места и повторил, сохраняя свою угрожающую осанку:
– Говори, говори, я слушаю тебя. Господь тебя, слышит, рука моя готова.
– Господин Кавалье находится здесь под защитой г. маршала де Вилляра! – воскликнул Лаланд. – Мы – предъявители договора, подписанного им и маршалом. В силу этого договора, он обязывается сложить оружие. Посягательство на его жизнь было бы самой подлой изменой: это значило бы убить посла; и его смерть потребовала бы страшной мести. Подумай об этом ты, несчастный! – воскликнул Лаланд, обращаясь к Ефраиму с угрожающим видом.
Лесничий повернул голову к камизарам, как бы призывая их в свидетели речей королевского офицера, возвещавших подчинение Кавалье.
Шепот удивления промчался по рядам камизаров.
– Друзья мои! – сказал Лаланд. – Король дарует вам свое прощение. Ваш предводитель столковался с Вилляром.
– Заговоришь ли ты, Иуда, заговоришь ли ты? – проревел Ефраим Жану, размышлявшему, каким способом объяснить свое поведение своим.
– Замолчи! – воскликнул Лаланд. – Дело идет здесь о приказаниях его величества и его светлости маршала де Вилляра. Этот отряд не твой: он ждет приказаний своего начальника.
Ефраим пожал плечами, не отвечая Лаланду, и показал на него камизарам пренебрежительным движением. Потом он поднял свое тяжелое ружье и сказал Жану:
