Аркадий Савеличев - Последний гетман
Рука Екатерины-Императрицы ясно указывала на дверь.
Другая Екатерина, княгиня и племянница канцлера Воронцова, в слезах, ничего не видя, бросилась, куда повелевал перст указующий. Расшиблась бы о дверь, но слуги были вышколенные: распахнули обе половинки. И тут же захлопнули, не мешая главной Екатерине трудиться над делами государственными.
X
Не дождавшись муженька, сама гетманша сорвалась с берегов Сейма, из надоевшего ей Батурина, и вместе с дочками тронулась в путь по зимнику. Как бы предваряя что-то недоброе, в отсутствии правителя Украины двести подвод ей на проезд не выставляли – поначалу пятком троек обошлись, и ладно. Но Екатерина Ивановна умела на всех станционных ямах, не выходя и из возка, грозно приказывать сопровождавшему измайловскому сержанту:
– Доложи как след быть! Сержант грозно повторял:
– Ее сиятельство графиня Разумовская!
Если какой смотритель яма не разумел фамилию да хоть минуту мешкал – в шею били его сопровождавшие гренадеры, просветляя разум:
– Скотина, не догадался? Супруга ясновельможного пана гетмана!
Так ли, нет ли – дорожные вести неслись впереди поезда гетманши. Она еще только подъезжала к московской заставе, а Императрица уже знала об этом и в сильном раздражении, наскоро, без Теплова, писаласвоему тайному кабинетскому советнику Адаму Васильевичу Олсуфьеву:
«… Пошлите кабинет-курьера отселе до Москвы и велите ему наведаться под рукою, и будто от себя, об езде сюда Катерины Ивановны Разумовской. Она сегодня приехала, а сказывают, что лошадей до ста на станциях безденежно брали, и будто два гренадера и сержант, которые везде перед нею шествовали, прибили чуть не до смерти в Яжелбицах ямщика и множество озорничества делали по дороге; и если то так, то велите курьеру, чтоб он советовал обиженным мне подать челобитен, прося защищения и удовлетворения…»
Олсуфьев и Теплов, два кабинет-услужника, правильно поняли намерение Императрицы: любой ценой задержать продвижение гетманши к Петербургу. Ясно дала понять: с возникновением судебной тяжбы воспоследует запрещение продолжать вояж. Но верные кабинет-слуги не смогли исполнить столь великое поручение. Грозой к Петербургу летела не просто гетманша – царского роду графиня Нарышкина. И хоть жили последнее время супруги как кошка с собакой, общая беда их опять на время соединила. Императрице шепотом передавали многочисленные фрейлины:
– А она-то завтра во дворец собирается!
Было от чего обеспокоиться Екатерине: теперь все петербургские салоны обратятся в растревоженные ульи. Когда же и позлословить женушкам сенаторов и генералов, явно благоволивших к Разумовским, как не при сем случае:
«Нарышкиным вход во дворец воспрещают! Уже и Нарышкиным?.. Орловы крутят-вертят? Дожили, нечего сказать!» В роду-то не одна Екатерина Ивановна была. Как ни били явно и тайно со времен Петра, много еще по салонам царствовало.
Екатерине не оставалось ничего иного, как поклониться Панину:
– Любезнейший Никита Иванович! Справляйте свое безграничное доброжелательство. Как ни мирволишь Кирилле Разумовскому, он увещеваний наших не понимает. Да, вот еще: на подмогу ему Катерина Нарышкина из Москвы грянула. Задержите ее хоть на ступеньках Зимнего! Иль в заговоре останетесь?..
Непотопляемый Панин и по теперешней должности, и по характеру – иначе как бы мог семнадцать лет удерживаться в воспитателях наследника! – тряхнул всеми тремя косицами парика:
– Истинно, в заговоре, наистрожайшем… вместе с вами, моя Государыня!
Екатерина смотрела на этого вальяжного, рыхлого, изнеженного царедворца, у которого были известные не только на весь Петербург, но и на всю Европу парики: с тремя распушенными, напудренными косицами. Словно три дамских головки, да с русскими-то косами, угнездились на породистой голове главного российского дипломата. Если в переговорах с Фридрихом нельзя было без него обойтись, то как обойдешься в укоризне Разумовским?
– Ладно, Никита Иванович. От графини Разумовской я как-нибудь сама отобьюсь, вы же мужское дело на себя возьмите.
Покряхтел Никита Иванович, но поехал к Разумовскому.
– Надеюсь, граф Кирила, – сказал без особого подхода, – вы не сомневаетесь в моем дружестве?
– Не сомневаюсь, граф Никита, – ответил Разумовский, догадываясь, с чем тот пожаловал.
– Поручение у меня…
– С поручениями погодим маленько. Как у нас говорят – пустое брюхо к слову глухо. Я еще не обедал. Не откажете?
– Не откажусь. Тоже домой и не заезжал, только что из дворца. А там ведь знаете, как нынче кормят?.. Посмеялись, пообедали, посидели в креслах за кофеем. Панин издал решительный вздох:
– Однако надо… Не отвертимся. – Да и вертеться не будем. Что мы – мальчики какие? Излагайте суть, Никита Иванович.
– Да суть-то все та же, Кирилл Григорьевич: придется склонить выю. Повинную голову меч не сечет. Да ведь без поклона не обойтись?- Не обойтись…
– Я бы на вашем месте, Кирилл Григорьевич, и написал, и передал со мной некое, не унизительное для вас прошеньице. О детках мыслите? О том и доверьтесь бумаге. Может, всей-то сути и не излагая?..
Кирилл Григорьевич почесал свою мощную потылицу, которую когда-то драл старший брат, а теперь вот хочет надрать Императрица. Женщина, как ни крути. Не зазорно ли?
Да ведь все равно придется…
Так появилась из-под гетманской руки некая частная записка, отнюдь не похожая на прошение об отставке, чего добивалась Императрица:
«Всемилостивейшая Государыня! – читал Панин. – Вы всевысочайше знать изволите состояние и обстоятельства моей многолюдной фамилии. Я себя и с нею повергаю монаршим стопам с достоверною надеждою, что сей моего чистосердечия и верности поступок обратит ко мне и к детям моим вашего императорского величества монаршее призрение и щедроту и не будет мне к чувствительному ущербу их воспитания, содержания и пристроения».
– М-да, снизошел, Кирилл Григорьевич… Разумовский молчал.
– Да ладно уж… Постараюсь умиротворить Государыню.
С тем и отбыл, оставив в гостиной сладчайший запах пудры, посланец Екатерины.
Разумовский знал, что за этим последует…
Екатерина осталась, конечно, недовольна миссией Панина и сорвала зло на нем:
– Да нельзя ль было покруче поговорить?
– Покруче может только палач… – отвесил Панин нижайший поклон. – Таков ли я, ваше величество?
Она и сама не могла слишком-то круто говорить с такими людьми, как Панин и Разумовский, хотя Григорий Орлов под веселую вечернюю руку и советовал:
– Да гони ты их всех в Сибирь, Катеринушка!
– Если всех, так и тебя, поди? – остановила она
некоронованного муженька. – Испей еще… и молчи, негодник!
В голосе ее стали прорываться такие нотки, что Гришенька пасовал. Было понятие и в его солдафонской башке: сиди, пока в тепле сидится…
XI
Тут грянули события, которые и нынешнего гетмана в сторону отодвинули – призраком встали прошлые тени…
Зародились-то они еще при гетмане Мазепе, который передался на сторону Карла XII. А у Мазепы переяславским полковником был Федор Мирович. После поражения шведского короля под Полтавой, штурма светлейшим князем Меншиковым главной крепости Мазепы – Батурина, Мирович, гол как сокол, ускакал в Польшу, бросив в Малороссии жену и двоих малолетних сыновей – Якова и Петра. Немало помучились подросшие сыновья, прежде чем один за другим выбились в люди, – хватка отцовская сказалась; Петр незнамо какими путями определился в секретари цесаревны Елизаветы Петровны, а Яков – в секретари к польскому посланнику графу Потоцкому. И все бы хорошо, да вздумалось им с отцом переписываться; польские-то перехваченные письма и навели на след – из чьего гнезда вылетели шустрые секретари. И вот в 1732 году тайна их жизни открылась – оба попали в Тайную же канцелярию. Мало кто выходил живым оттуда, но надо же – вышли братья! Калечными, однако живыми были сосланы в Сибирь, где и окончили жизнь свою.
Кто бы мог подумать, что низменная судьба сына Якова пересечется с ясновельможной судьбой нынешнего гетмана Разумовского! Да вот же – пересеклась. Василий Яковлевич Мирович после долгих мытарств подал в. подпоручики Смоленского пехотного полка. Но что это была за жизнь… Дедовские и отцовские именья все были конфискованы, жить приходилось на скудное жалованье. Слава богу, что сослуживцы не знали его родословную! И без того унижения хватало. Полковые офицеры, словно что-то чувствуя, третировали замкнутого, озлобленного, нищего подпоручика. А у того – непомерные амбиции за род свой поверженный. И не выслугой он собирался выбиться в генералы – нет, «случай», как тогда говорили все вокруг него. Был грамотен, начитан и по-своему прозорлив. Бессонными ночами и познал тайну двух последних дворцовых переворотов: 1741 года, когда на трон взошла Елизавета, и 1762 года, когда трон заняла Екатерина. В обоих переворотах, как со жгучей завистью установил Василий Мирович, решающую роль сыграли братья Разумовские. В первом случае – Алексей, во втором – Кирилл. Старший брат был теперь уже стар да и фаворит отошедшего царствия. Младший же пребывал в полном фаворе, как считал внук мазеповского предателя. Чем не повод для подражания?
