Эдуард Володарский - Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
– Скажите, Вольф Григорьевич… а он… любит меня? – с тревогой спросила Виктория.
– К сожалению, Виктория, он больше всего любит свои страдания… это понять можно. Когда его посадили?
– В тридцать девятом, кажется…
– Почти восемнадцать лет лагерей – это… честно говоря, я даже не могу себе представить, что это такое…
– Говорят, он был очень талантливый… Ему было всего двадцать три, а слава уже гремела на весь Союз… – с жаром заговорила Виктория. – Его все обожали, поклонницы на гастролях у гостиниц ночевали… Я фотографии тех лет видела – он такой красивый, такой… одухотворенный…
– Ну, вот видите? Ушел юным красавцем… одухотворенным, а вернулся…
– А он сейчас еще красивее! – вспыльчиво возразила Виктория. – А то, что он злой на всех, – так разве это непонятно? Вы бы посидели с его… да ни за что… Представляете? Семнадцать лет просидеть ни за что… – голос Виктории дрогнул, в глазах заблестели слезы.
– Нет… не представляю… не могу представить, – серьезно ответил Мессинг и покачал головой. – Хочу и не могу., страшно становится… честное слово, Виктория… страшно…
– Ну вот, а вы говорите, он такой озлобленный. Но это правда, что он стал много пить, и пьяный всегда старается обидеть меня побольнее… – с упреком проговорила Виктория. – Да я все от него вынесу, любые обиды, лишь бы он… любил меня…
И тут в буфете появился Витюша Подольский. Он был сильно навеселе, в углу рта закушена папироса. Его мутный осоловевший взгляд с трудом сфокусировался на сидящих вдалеке Виктории и Мессинге. Подольский остановился и долго пялился на них, потом нетвердой походкой направился к буфетчице.
Мессинг и Виктория сидели к буфету спиной и не видели Подольского. Они смотрели друг на друга, и Виктория тихо спрашивала, волнуясь и едва сдерживая слезы:
– Я много раз хотела спросить вас, но боялась… Всегда считала себя сильной и уверенной, считала.
что добьюсь всего, чего хочу. Но, кажется, силы мои кончились…
– Вы так молоды, Виктория, и говорить об этом просто глупо… Вы просто измучились и устали… – сказал Мессинг.
– Наверное… – Виктория пальцем смахнула слезу с уголка глаза. – Я знаю, вы всегда говорите правду, потому и боялась… Скажите, он любит меня? Он не бросит меня?..
Она смотрела на него страдающими глазами и ждала. Мессинг на несколько секунд прикрыл глаза, потом попросил:
– Дайте вашу руку..
Он взял ее за руку, легонько сжал и долго молчал.
– Вы будете вместе, Виктория… он любит вас… но жизнь эта принесет вам много страданий…
– Кончай врать, Мессинг – раздался над ними голос Витюши Подольского.
Мессинг и Виктория вздрогнули. Разом обернулись. За спиной Мессинга со стаканом водки в руке стоял Подольский и пьяно и зло улыбался. Он повторил:
– Кончай врать доверчивым и несчастным душам… Могу поспорить, что ни одно твое предсказание относительно этой прекрасной девушки не сбудется. Во-первых, мы не будем вместе, во-вторых, я ее не люблю, и, в-третьих, страдать от меня она, естественно, не будет.
– Я буду счастлив, если так случится, – ответил Мессинг.
– Значит, будь счастлив, Мессинг. – И Подольский выпил стакан до дна, фыркнул, утер мокрые губы рукавом пиджака и добавил: – И проваливай, тебя дома жена больная ждет.
Мессинг поднялся, взглянул на Подольского:
– До свидания… – и повернулся к девушке: – До свидания, Виктория. Все будет хорошо…
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Подольский и вдруг стал декламировать:
Господа, если к правде святойМир дорогу найти не сумеет,Честь безумцу, который навеетЧеловечеству сон золотой!
Ха-ха-ха! – снова громко захохотал Подольский. Буфетчица встревоженно поглядывала в их сторону. Виктория резко встала, схватила Подольского за руку:
– Виктор, прекрати немедленно, умоляю тебя…
– Все будет хорошо, – повторил Мессинг и не спеша пошел из буфета.
– Это ты Сталину говорил, когда перед ним оракула разыгрывал?! – вслед закричал Подольский.
Мессинг не остановился и не оглянулся.
Врач только что сделал Аиде Михайловне укол и теперь протирал ваткой место укола, потом положил шприц в подставленную медсестрой металлическую ванночку. Аида Михайловна лежала на спине, на подушках, неподвижным взглядом смотрела в потолок. Потом глубоко, с облегчением вздохнула и закрыла глаза.
Врач был пожилой, с седой аккуратной бородкой и усами, в очках в тяжелой роговой оправе. Белый халат накинут на плечи поверх костюма. Рядом, около кровати молодая медсестра держала в руках медицинский саквояж, сосредоточенно перекладывая в нем лекарства и инструменты.
Мессинг стоял чуть в стороне. Врач подошел к нему, сказал вполголоса:
– Это хорошее обезболивающее, Вольф Григорьевич. Она поспит, и ей будет много лучше… Поздновато вы к нам обратились, голубчик.
– Какое обезболивающее?
– Панталон. Успокойся, это наркотик, который применяют в подобных случаях. Дай Бог, чтобы помогло…
– Дай Бог, чтобы помогло, – как эхо повторил Мессинг.
– Вольф Григорьевич, сам-то не хочешь обследоваться? Я тебя распотрошу по всей форме. Все анализы сделаем, на рентгене просветим. Мне не нравится, как ты выглядишь.
– Со мной все нормально.
– А мне было бы интересно обследовать такого человека, как ты, – усмехнулся врач. – Оч-чень интересно. Ты Антона Евграфовича помнишь? Ну, я вас на моем дне рождения знакомил…
– Нейрохирург, что ли?
– Он самый. Так он мне всю плешь проел – пригласи Мессинга к нам да пригласи… Мы его по-обследуем… поговорим…
– Раньше я мечтал об этом, – равнодушно ответил Мессинг. – Сталину писал, чтобы создали лабораторию… Хрущеву писал… А теперь как-то перегорело… старый я, Сергей Михалыч, о другом думаю…
– Перестань, Вольф Григорьевич, – нахмурился врач. – Понимаю, время сейчас не то…
– Сергей Михайлович, – подала голос медсестра. – Может, я на ночь тут останусь? Вдруг хуже станет?
– Не стоит, – резко отказался Мессинг. – Я тут для чего? Уколы делать я умею… А вы поезжайте. Если что, я позвоню…
– Я сам позвоню, Вольф Григорьевич. – Врач пожал руку Мессингу, снял халат и отдал его медсестре. – Слышь, Вольф Григорьич, а что ты стал так сильно хромать?
– Ноги болят… Что-то с суставами… припухают, болят…
– Так приезжай – обследуем, лечение назначим.
– Благодарю тебя, Сергей Михайлович, непременно подъеду..
В прихожей Мессинг еще раз раскланялся с ними и закрыл дверь. И сразу навалилась тишина. Он постоял неподвижно, медленно прошел на кухню, подошел к окну. Вечерние сумерки расплылись по городу, светили многочисленные окна в домах, внизу мелькали белые и красные огни автомобилей, горели фонари. Мессинг прислонился лбом к холодному стеклу и закрыл глаза…
…И вдруг подлая память вернула его в далекое прошлое… Вот маленький мальчик Вольф с ужасом смотрит из-под лавки, как старый контролер рассматривает клочок газеты, как он прокалывает его компостером и возвращает Вольфу, и что-то говорит ему, улыбаясь… А потом, как вспышка молнии – тамбур и открытая дверь вагона и старый контролер в проеме двери держится за поручень, и за его спиной мелькают деревья и телеграфные столбы. Контролер оборачивается, и теперь ужас на его лице такой же, как минуту назад был на лице мальчика. Губы контролера судорожно шепчут: «Не надо… не надо…», и глаза умоляют о пощаде…
Но мальчик Вольф стоит в дверях тамбура и смотрит черными огромными глазами на контролера. И тот медленно разжимает руку, отпуская поручень, и прыгает в темноту с душераздирающим протяжным криком…
…Мессинг вздрогнул, приходя в себя, ладонями провел по лицу, словно стирая видения прошлого, и медленно пошел в спальню.
Аида Михайловна не спала, она посмотрела на Мессинга большими лучистыми глазами и чуть улыбнулась:
– Ты знаешь, Вольфушка, мне стало много лучше…
Мессинг присел на край кровати, взял руку жены в свои, медленно наклонился и ткнулся в ладонь лицом, прижался губами.
– Ты ужинал? – тихо спросила Аида.
– Ужинал… – не отрывая лица от ее ладони, глухо ответил Мессинг.
– А что ты ужинал?
– Кашу ел… гречневую… с молоком…
– Какую кашу? Я не варила тебе каши.
– Я вчерашнюю съел. – Мессинг поднял голову и посмотрел на Аиду Михайловну.
– Зачем ты врешь, Вольф? Не было вчерашней каши. Я даже кастрюли все вымыла.
– Я правда сыт, Аида, я не хочу есть… ну что ты в самом деле? Нашла время говорить об ужине…
– Господи, какой же ты все-таки несносный человек, – Аида Михайловна вдруг отстранила его руки и медленно поднялась, спустила ноги с кровати. – Подай мне халат, пожалуйста.
– Аида, два часа ночи!
