Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)
В голове вдруг забилась мысль — как узнали? кто донес? или выследили?
Всех вывели на рулежную дорожку и приказали сесть.
— Бетон холодный! — почему-то весело сказал один из слесарей. — Мы постоим, ничего!
— Сидеть! — толкнули его автоматом в живот.
Веры нигде не было, куда-то увели. Аристарх Павлович сел по-турецки, лицом в сторону бункера. Трое омоновцев остались возле задержанных, остальные разбежались в разные стороны.
— Можете объяснить, в чем дело? — спросил Аристарх Павлович.
— Молчать! — прикрикнул страж.
— Но вы же — люди, мать вашу… — Аристарх Павлович сжал кулаки. — Скажите по-человечески-то!..
— Кино снимают! — засмеялся веселый слесарь. — Скрытой камерой, чтоб как в самом деле. Потом еще денег дадут!
— В зубы тебе дадут, — отозвался другой.
— Не разговаривать! — бросил омоновец и, стянув маску на подбородок, закурил.
Аристарх Павлович, не скрываясь, рассматривал его лицо — простое, открытое, эдакий деревенский парень, румянец на щеках, только глаза слегка туманные, малоподвижные и будто неживые, как и руки в беспалых перчатках.
— На лицо — человек, — сказал Аристарх Павлович. — Откуда же зверство-то в вас?
Тот, что курил, словно и не слышал, лишь взглянул на своего товарища и указал большим пальцем в сторону Аристарха Павловича. Омоновец понял знак, выхватил наручники, скомандовал:
— Руки!
— Да не налезут, — сказал Аристарх Павлович, подставляя руки. — Один уже пробовал. Кандалы-то маловатые сделали, на интеллигентные руки.
— Молчать! — омоновец набросил клешни на запястья и, ловко подставив колено снизу, одновременно ударил по верхним скобам. Они захлопнулись, будто капканы, — всего на один щелчок, боль побежала по сухожилиям, как по проводам.
Но в следующее мгновение он забыл о боли. В стороне от бункера в конце взлетной полосы вдруг раздался зычный собачий лай и следом ударила автоматная очередь. Аристарх Павлович сначала даже не понял, что это выстрелы, — слишком игрушечно они прозвучали, словно палкой по штакетному забору. Однако омоновцы разом встрепенулись, как воронье на кроне дерева, напряглись с пружинной жесткостью, и вяловатые глаза заблистали.
А там, где протрещал автомат, после короткой паузы ударило сразу несколько короткими быстрыми очередями, и пустой осенний лес наполнился дробным эхом. Прикрепленная к плечу рация у курящего омоновца вдруг заговорила отрывисто, с каким-то торопливым испугом:
— Вижу одного, уходит, мешают деревья…
И потом сразу гомон голосов, механических, каркающих, все это сквозь автоматную дробь. К тому же внезапно затрещали автоматы в другой стороне, чуть левее бункера. Омоновцы, будто магнитная стрелка, развернулись на выстрелы, но тут же защелкало где-то на снятой железнодорожной ветке. Рация верещала от голосов, и разобрать что-либо было невозможно. Единственное, что улавливал слух — часто повторяющуюся фразу, что мешают деревья. Похоже, эти короткоствольные автоматы годились лишь для стрельбы в условиях города. Стрельба почти не прекращалась, кувыркаясь над лесом, и только уходила вглубь, делаясь еще более ненастоящей и неопасной. Однако стражники почему-то начинали нервничать. Они лишь переглядывались, и только один раз тот, что курил, сказал со злым отчаянием:
— Н-ну, блин!..
Слесари сидели притихшие, даже веселый, вытянув лицо и приотрыв рот, крутил головой и время от времени цыкал слюной сквозь зубы. Между тем автоматные очереди делались глуше, реже, но зато длиннее. Они как голоса дерущихся людей сначала были забористыми, цеплялись друг за друга, переругивались злобно и дерзко, но вот какая-то сторона ударилась в бегство, и теперь слышались лишь крики погони. Тех, что сидели на бетоне, и тех, что стояли с автоматами в черепашьих панцирях, сейчас объединяло одно — все слушали голос войны и переживали. Омоновцы, забыв осторожность, стащили маски с лиц, таких же напряженных и вытянутых, курили И вертели головами в касках, напоминающих шлемы космических скафандров. Через четверть часа стрельба почти иссякла. Изредка доносилась длинная, отчаянная очередь, и эхо, повторив ее в противоположной стороне, будто смеялось над этой отчаянностью. Наконец, эта перекличка закончилась и над лесом вновь восстала звонкая осенняя тишина.
Пробив полоску молодого березника, на рулежную дорожку выскочил омоновский «ГАЗ—66» с решетчатой будкой. На большой скорости он подлетел к задержанным, и из кабины вышел щуплый, невысокий мужчина в гражданском пальто. Он был серьезен, однако этому виду не соответствовали губы: он словно когда-то улыбнулся единственный раз, и эта улыбка осталась у него навсегда, как клеймо. Он молча, будто мешки с картошкой, осмотрел задержанных, остановил взгляд на Аристархе Павловиче и негромко скомандовал:
— Наручники снять. В машину.
Омоновцы мгновенно оживились, выполнили приказ и повели к машине. Только тут Аристарх Павлович заметил, что номер машины московский. Вера уже сидела без наручников и без охраны, в пальто, наброшенном на плечи. Ее свинцовое лицо было неподвижным, на ободранных козонках пальцев подсыхала короста. Аристарх Павлович сел с ней рядом, и Вера вдруг прижалась к нему, обхватила руками и замерла. Пока поднимались слесари и гражданский, успела шепнуть:
— Откуда боевики — не знаешь.
Омоновцы тоже было нацелились в будку, но щуплый начальник приказал:
— Проверить бункер.
Захлопнул дверь и сел напротив задержанных. В руках его оказались документы и бумажки Аристарха Павловича. Вера так и сидела прижавшись, дышала в грудь Аристарху Павловичу, как раз в сердце, будто отогревала замерзшую птицу.
— Вы знаете этих людей? — спросил щуплый, двигая одними губами.
— Каких? — вымолвил Аристарх Павлович, не разжимая зубов.
— Этих, — он кивнул на слесарей.
— Знаю. Рабочие из Сантехмонтажа.
— А тех?
— Каких — тех? — тихо взъярился Аристарх Павлович. — Говорите точнее.
— Тех, что скрывались в вашем бункере, на вашей частной земле?
— Кончайте балаган, полковник, — с ненавистью проронила Вера.
— Помолчите, Вера Владимировна, — процедил щуплый.
— Мне мерзко слышать ваш голос! — вдруг заявила она. — Вы можете разговаривать нормально? Без этого стального скрежета? Вы что, железный Феликс? У вас ржавый голос!
— Не мешайте! — отрезал щуплый.
— Если я вам мешаю — могу уйти! — с вызовом сказала она. — Пожалуйста! Я уже устала смотреть на вас. Вы давно в зеркало смотрелись? Почему вы все время улыбаетесь? Вы что — циник?
Аристарх Павлович понял хитрость Веры и всю эту болтовню: она в самом деле мешала щуплому допрашивать, сбивала его с мысли, рассредоточивала внимание. Причем свою задиристость она сводила к личности щуплого и как женщина имела на это право, оставаясь неуязвимой.
— Я прошу вас, Вера Владимировна! — прикрикнул щуплый. — Прошу, помолчите! Я буду вынужден выпроводить вас из машины!
— Ради Бога! — воскликнула Вера. — Я с удовольствием покину вашу костоломню. Но прежде верните мне документы и пистолет.
— До конца операции я не могу сделать этого! — Щуплый выходил из себя.
— В таком случае терпите! — отрезала она. — Я вытерпела обращение ваших мясников. Я, женщина! А вы — полковник! И наверное, считаете себя мужчиной.
— Я извинился перед вами за действия группы захвата! — отпарировал тот. — И вам известно, что они поступали согласно инструкции.
— Мне плевать на ваши извинения и инструкции! — взвинтилась Вера. — Сквозь зубы не извиняются перед оскорбленной женщиной! Вы же офицер! Хоть и служите в жандармском управлении.
И еще одно неожиданное обстоятельство понял для себя Аристарх Павлович: Вера могла говорить ему что угодно, даже оскорблять его. И не только потому, что женщина и пострадавшая сторона. Она, заместитель мэра города Санкт-Петербурга, и этот полковник были свои. Они давно играли в одной команде, возможно, состояли в одной партии и если не были знакомы с друг другом лично, то наверняка у них были общие знакомые. И похоже, они в этом уже разобрались, признали друг друга и проверили друг друга, но ситуация на какой-то момент развела их. Аристарх Павлович слушал перепалку и только убеждался в своем открытии.
Слесари, несколько оробевшие перед щуплым полковником, теперь с любопытством следили за пикировкой и молча восхищались, как баба кроет мужика, большого начальника.
— Не бойтесь, полковник, я не пойду на вас жаловаться официально, — продолжала Вера. — Но если вы при мне не разоружите и не сорвете погоны с того дегенерата, который меня обыскивал, я найду возможность сама наказать его. И вас вместе с ним! Ну что вы улыбаетесь?
— Я не улыбаюсь! — раздраженно бросил щуплый. — С чего вы взяли, что я улыбаюсь?
На рулежной дорожке показалась милицейская машина, притормозила рядом. Из нее появился милицейский подполковник и мужчина в гражданском, побежали к будке «ГАЗ—66», однако щуплый вышел им навстречу. Говорили о чем-то быстро, короткими фразами и очень озабоченно. Тем временем Вера снова обняла Аристарха Павловича, стала ласкаться к нему, потерлась о бороду щекой, и он услышал наставление:
