Нина Молева - А. Г. Орлов-Чесменский

— Погоди, погоди, Алеша, на мой разум, то ей обидно, что Гриша дитятей Катеньку примечать стал. Это возле нее-то!

— Знаешь, а может, Майков прав — соперницей она государыне выросла. Стихи слагает преотличные. Поет — заслушаешься. Музыкантша — поискать таких. Вон о ней Державин Гаврила Романович сколько виршей написал. С ангелом сравнивает. Как государыня настояла, чтобы Катенька песенку на слова свои спела. Слуйтет, по лицу желваки ходят.

Желанья наши совершились,Чего еще душа желает?Чтоб ты мне верен был,Чтобы жену не разлюбил.Мне всякий край с тобою рай!

— Ничего не скажешь, обидно. Ведь, сказать страшно, Катенька на тридцать лет государыни моложе. На тридцать! Тут и сравнения быть не может: бабка да внучка!

— Тише, тише, старинушка. Не накликай нам новых бед. Майков сказывал, Архаров вокруг нас так и вьется. В два счета о непокорстве и непочтении ее императорскому величеству доложит. За себя не боюсь — как бы только Грише с Катенькой не навредила.

— А что были мысли какие?

— Еще сколько! Доброхоты все под руку толковали, чтобы брак расторгнуть. Мол, Синод сразу разведет. Мол, чего бывшему-то потакать.

— А государыня?

— С ней всегда не просто было, старинушка. Глаза огнем полыхают — так бы и убила, а на словах — чистый елей. Сама невесту убирала. На подарки свадебные не поскупилась. А на Гришу ни разу глаз не подняла. Коньково у Катеньки милостиво купила, да и тут же разорять его кинулась.

— Коньково разорять? Как это?

— Одни дома сносить, другие разбирать да в Царицыно перевозить. В деловую деревню усадьбу превращать. Чтобы и памяти о ней не осталось. Катенька втихомолку слезами заливалась. Так государыне то и шло, чтобы огорчить, власть свою показать.

— Что ж ей, ненасытной, Завадовского мало? Ведь хорош парень, всем хорош. Мало что красивый, так еще и обходительный.

— Вот об этой новости и хотел тебе сказать, старинушка. Конец Завадовскому пришел.

— Да ты что, Алеша? Двух лет не прошло, как во дворец переехал!

— Не прошло, так что с того. Новобранец на пороге — глаз от него оторвать не может.

— И кто ж на этот раз?

— Зорич Семен Гаврилович.

— Это из каких же будет?

— Из сербов. Еще при государыне Елизавете Петровне зачислен был в гусары. В Семилетней войне и в плену побывал, и ранение саблей получил, и в подпоручики за смелость в бою произведен. В Турецкой тоже, ничего не скажешь, отличился. Секунд-майором значительными отрядами в Бессарабии командовал, татарские селения разорил, туркам через Прут перейти не дал. Раны получил и саблею, и копьем. Так раненым и в плен попал. В Константинополь его отвезли, в Семибашенный замок заточили. Пять лет там отсидел, покуда Кучук-Кайнарджийский мир не заключили.

— А при дворе как появился?

— Да тут уж без Потемкина не обошлось. Очень ему Завадовский не по душе был. Волю большую, говаривал, взял.

— Так и было?

— Да полно тебе, какая там у государыни воля. Другое тут. Ему бы перед Потемкиным стелиться, советов его испрашивать, в ножки чуть что кидаться. Характер-то у него уживчивый, да и гордости хватает. Потемкин и начал воду мутить. Зорича государыне как мог расписал, адъютантом своим для удобства сделал. Расхваливал все, мол, дикарь настоящий, такого другого нипочем не сыскать.

— Дикарь во дворце? Полно тебе, Алеша, шутки шутить.

— Какие ж шутки. У государыни перемены во всем требуются. Не помнишь, как она Гришу мучала — с французом-то этим Руссо переписываться заставляла, с Дидро да Гриммом знакомила. Все через силу, зато чтоб люди говорили, какой двор у нее просвещенный. А узнала, что он от нее потихоньку на медведя с рогатиной пошел, мораль ему недели две читала. С лица братец спал. Завадовский же, видно, больно просвещенным показался — как-никак иезуитское училище в Орше кончил, у дядюшки в дому учителей домашних отличных имел. Вот оно после сладкого пирога на ржаной хлебушек и потянуло. Зорич-то наш ни грамоты толком не знает, ни обхождения дворцового. Зато росту нам с тобой позавидовать, да и силушки хватает. Одна беда — чуть что дело кулаками решает.

— Вот и выходит, слава тебе, Господи, что поизбавились мы от таких-то фантазий. А случай Зорича-то этого уже начался?

— А как же! Для начала назначила его государыня командиром лейб-гусар и лейб-казачьих команд. Не успел приказа дочитать, новый несут — быть ему полковником и флигель-адъютантом.

— Апартаменты в Зимнем.

— Без них никак нельзя. Да вот сама-то забава, старинушка, — Зоричу и дом около Зимнего достался.

— Какой же? Там и домов-то свободных нет.

— У Васильчикова государыня откупила. С отделкой позадержалась, а теперь и вовсе продать предложила. К чему бывшему рядом с дворцом жить, глаза государыне мозолить.

— Не здешний, значит, Зорич.

— Из сербов-переселенцев. И родни у него хватает. Мне сказывали пол-Петербурга заполонили. К деньгам да наградам рвутся. Одно им плохо: больно дикарь в карты перекинуться любит. Противу такого соблазна устоять не в силах. Риск любит и в ставках меры не знает.

— Государынино дело, лишь бы нас в покое оставила.

ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ

Милорд! Против всяких ожиданий граф Алексей Орлов прибыл сюда в прошлый четверг. Появление его ввергло настоящих временщиков в сильнейшее недоумение: он беседовал уже неоднократно наедине с императрицей. Потемкин притворяется чрезвычайно веселым и равнодушным. Я имел на днях честь играть за карточным столом с императрицею в присутствии этих двух господ. Перо мое не в силах описать ту сцену, в которой принимали участие все страсти, могущие только волновать человеческое сердце, где действующие лицы с мастерством скрывали эти страсти…

ПЕТЕРБУРГ

Царскосельский дворец

Екатерина II, А. Г. Орлов

— Граф, я хочу вам попенять за то пренебрежение, какое вы оказываете моему двору. Вы не хотите жить в Петербурге, но не хотите и время от времени приезжать сюда. Что вас задерживает в старой столице?

— Я явился по первому вашему желанию, ваше императорское величество.

— Как верноподданный, я понимаю. Но ведь между нами существовало и давнее дружество. Вы забыли о нем? Между тем я хорошо о нем помню, всегда вспоминаю о вас с душевной признательностью за вашу службу и — что греха таить — испытываю в ней потребность.

— Вы хотите моей службы, ваше императорское величество?

— На этот раз, Алексей Григорьевич, это не так просто. Мне нужна не только и не столько ваша преданность, в которой я не сомневаюсь, но и ваш личный жизненный опыт. Я нуждаюсь в ваших советах и вашей поддержке.

— Мой жизненный опыт? Впрочем, я весь внимание, государыня.

— Вы знаете, Алексей Григорьевич, сколь важна для меня должность моего первого и самого близкого помощника — генерал-адъютанта. Ему следует постоянно быть возле меня, выполнять множество самых разнообразных комиссий, угадывать или даже предугадывать мои желания зависимо от складывающихся обстоятельств. Но он к тому же обязан поддерживать добрые отношения со всеми, кто окружает императрицу, иметь глаза и уши постоянно открытыми, не вызывая ничьего недовольства, успевать предупреждать меня о возникающих коллизиях. Но не вам об этом говорить!

— Я не понимаю, ваше величество, какое это может иметь отношение ко мне.

— Вот поэтому я и сказала о вашем жизненном опыте. Вы должно быть знаете, что последние два года мне положительно не везет с этими ближайшими моими помощниками. Петр Васильевич Завадовский обнаружился в независимых взглядах, и Григорий Александрович Потемкин был прав, присоветовав мне отказаться от его услуг.

— Мне довелось от многих слышать, что граф Завадовский был истинно предан вам, ваше величество, и не это ли обстоятельство вызвало советы Потемкина?

— По прежним временам я бы обвинила вас в недружелюбии относительно Григория Александровича, но нынче воздержусь. Так или иначе, Семен Гаврилович Зорич…

— Насколько мне известно — личный адъютант Потемкина, полностью от него зависящий.

— Вот вы и не совсем правы, Алексей Григорьевич. Каковы бы ни были первоначальные намерения Григория Александровича, Зорич решительно взбунтовался против своего былого командира, наговорил князю кучу дерзостей, едва попросту era не побил. Я вынуждена была отправить его путешествовать за границу еще в мае. Впрочем, с тем, чтобы он сразу по приезде отправлялся В свой родной Шклов.

— Но Зорич, скорее всего, был вполне честным человеком.

— Это ничего не меняет, граф. Обстановка вокруг меня сложилась такая, что я не могла больше работать, заболела бессонницей и стала неглижировать своими прямыми обязанностями и даже перепиской с моими иностранными корреспондентами, вызывая тем самым кучу никому не нужных домыслов и предположений.