Морис Симашко - Семирамида
Тому некоторое оправдание есть, что история научила: все добуденное от того чернозема тут же и отберут до зернышка князья с дружиною, орда или Тарас Скотинин с сестрою своею Простаковою. Поневоле считать здраво разучишься и руки опустишь али прямо побежишь от той богатой земли. Отсюда уже и в сказках не добрые сюжеты родятся, а все больше про людоедствующего Кощея да Змея Горыныча.
Ко многим будущим бедствиям может служить такой выковавшийся в сказках характер. Любой политичествующий калиостра сможет какую захочет сказку рассказать да клич кликнуть. Побегут, не оглядываясь, и с той же отвагою. Оно и не сложно, раз покаяние за чужой счет.
Только сколько же она сама прибавила к этому характеру? Тут, однако, все делала, что они хотели. С тем ветром летела вровень и лишь приглядывала, чтобы паруса ровно стояли. То тоже обманчивая мысль, что можно хоть и герою их поперек ветра ставить или рулевое колесо крутить как хочешь. Ни один правитель, будь хоть Нерон, хоть Александр Великий, ничего не совершит в одну только силу своего желания. Римляне были готовы к Нероновой гнусности, как и греки с македонцами к вселенскому подвигу.
В том и было ее назначение, что поставила державный корабль твердо по ветру царя-преобразователя, когда начал уже этот корабль опасно крутиться на месте среди камней и водоворотов. Куда б ни увлекло его, если бы сразу не потонул, на прусские ли камни или на вековые отмели Смутного времени, повсюду ждали одни лишь голые чудеса заместо основательной реальности.
Так что, хоть держалась исторического ветра, но есть и Фелицины заслуги в том планетном плавании. Розу без шипов не обязывалась доставать, поскольку не бывает идеалу в природе. Руководствовалась здравым смыслом и в полную меру своих сил и способностей честно делала все в пользу этой державе. А посему и к пользе человечества, ибо таково место в нем этого народа и державы. Бард все правильно угадал насчет направления ее тридцатилетней работы. Первая она тут от Петра Великого, кто ту лукавую сказочность терпеливо обуздывал и делом заставлял заниматься. Само явление этого барда тому свидетельством, что не втуне остались труды просветительства. Будет ли кто следующий работник на этом месте?..
Каковы же станут движения этого народа и характера и веки грядущие? Где-то Европу в обратную сторону повторяет, что бросилась в Новый Свет. Там через голый океан идет дорога, а здесь к той же Америке навстречу континентальное движение. Только не вобрали бы в себя на той исторической дороге рассеянные там в избытке драконовы зубы, чтобы сделаться вдруг новой Тамерлановой угрозой человечеству. Свободно выплеснувшаяся за океан Европа восстала теперь на сюзерена и новую практику жизни устанавливает. Так ли будет и здесь когда-нибудь поступлено с сюзереном и какую практику придумают? От сказки пойдут или от реальности? С той же Тамерлановой опасностью все это и связано. Терпеливое просвещение и здравый смысл лишь способны укротить буйство исторических стихий. Не на один век такое состояние, и точные должны соблюдаться сроки, ибо выкидыш или урод с зубами от дракона может родиться…
Так каково же ее тут место? Неужто и впрямь все предопределено некоей звездой, вставшей вдруг посередине дня в небе? Это не имело значения. Даже если бы не было той звезды, все происходило бы так же. Та же синяя мгла впереди, куда въехала пятьдесят лет назад, и невозможно прозреть грядущее…
Она работала. Копия древнего списка лежала перед ней. Да, то было несомненно.
Да, то было несомненно. В летописи прямо говорилось, что сын князя Ярослава Галицкого, Владимир, претерпев многие жизненные бури и мытарства, нашел приют у зятя — князя Северского Игоря. И происходило как раз за год до злосчастного похода того на половцев. Таким образом получалося, что песенная Ярославна, плакавшая на городской стене по мужу, именно была дочь галицкого князя Евфросинья. А приходилась князю Игорю второй женою и мачехой его сыновьям. Она аккуратно записала свое открытие в тетрадь…
Продолжалася белая ночь на равнине. И в этой дороге она не могла быть без дела. В походный ящик под сиденьем положили необходимые выписки из летописи и список поэмы, снятый ее секретарями с оригинала, отысканного графом Алексеем Ивановичем Мусиным-Пушкиным в дальнем монастыре. Все те годы она твердила графу, что обязательно где-то должна быть такая поэма, как у всякого великого народа. Таково и найдена была «Ироическая песня о походе на половцев удельного князя Новгород-Северского Игоря Святославича».
Этого она ждала, а другого быть не могло. Как и в Роландовой песне для Западной Римской империи, поражение и плен героя легли тут в сюжет. Это если нетвердый духом и без будущего народ, то обязательно о победах поет, подобно бабуину, что стучит себя в грудь. Такая же тема для главной своей песни — знак могучего народа…
Так и не зажигая свечи, сидела она перед окном в приготовленном для нее доме. Белое, без звезд, небо стало постепенно светлеть, розовый цвет явился на деревьях. Неслышно подъехала карета. Она сама сложила записи, вышла и села на кожаные подушки. Никого больше с ней не было. Шесть конногвардейцев оставались тут ждать ее.
Кучер в суконном дорожном архалуке тронул лошадей. Карета покатила по дороге, у развилки свернула на сторону. Сияюще-золотой луч солнца вспыхнул из-за туч, расширялись дали, гряда за грядой открывались синие, голубые, лиловые леса, матово-жемчужная равнина находилась между ними, и там текла речка…
Высокая старая женщина будто ждала ее. Проворная девка отворила ворота, и карета въехала в небольшой двор. Женщина молча поклонилась, приглашая в дом, а она все смотрела на нее, сразу узнав. Лицо, глаза, держание головы были знакомы ей всю жизнь…
— В тот день и умер, когда привезли из Очакова. Посмотрел на нас с невесткою, на дом, на деревья и закрыл глаза. Так и снесли с телеги, в которой приехал, прямо на стол…
Теперь она видела, что женщина обыкновенного роста. Сколько же ей должно быть лет, если сын тогда был вовсе мальчик, когда оказался как-то в снежном лесу? И она была там девочкой…
— Зовут-то как тебя? — спросила женщина.
— Екатерина, — сказала она тихо.
— Значит, Катенька… А откудова знала его, Сашеньку моего?
— Видела его… давно.
Непонятную робость чувствовала она и одновременно внимательно смотрела на стол, лавки, буфет, на книги в самодельных шкафах у стены. Они были на разных языках, и лежали там знакомые ей журналы. Значит, ходил он тут, брал эти книги из шкафа, делал что-то свое. Окна были закрыты ситцевыми занавесками, и стояли герани…
Все время оглядывалась она на мальчика, что сидел с часословом в углу и старательно выписывал оттуда буквы. У него были серые глаза и прядь волос падала со лба, когда склонялся к тетради.
— Петр Александрович, отец вот его, теперь уже капитан. Персы бунтуют, так пошел вызволять от них Кавказ, — рассказывала женщина.
Вошла невестка, принесла молоко и хлеб. Она ела с удивительным аппетитом, слушала про то, что как раз и родился этот мальчик в год смерти деда, а потому назвали в память его Александром. Теперь тоже в царицынские кадеты готовится, и туда без знания счета и букваря не берут. А учит его батюшка-отец Прокофий. Внукова капитанского жалованья на поддержание усадьбы не хватает, а так хорошо живут: сад, корова, овечки есть. Не хуже других Ростовцевых или Шемарыкиных, чьи домы за рекою…
Потом она ходила к погосту у каменной побеленной сверху церкви. По подписям там тоже лежали все Ростовцевы да Шемарыкины, а от края начинались Ростовцевы-Марьины. Вровень с другими вокруг стоял на равнине деревянный крест, рядом другой — поменьше.
— Машенька, святая душа, царство ей небесное! — перекрестилась женщина. — Александр Семенович, сын мой, поручиком еще откуда-то из кайсаков привез. Раньше его умерла…
Она плакала горько, навзрыд, и Анастасия Меркурьевна, как звали мать полковника Александра Семеновича Ростовцева-Марьина, утешала, гладила ей плечи:
— Поплачь, Катенька. Оно всегда, душа моя: наплачешься, и полегчает. Такая доля сиротская!
Вовсе как девочка, жалась она лицом в теплый пуховый платок, и никогда еще в жизни не испытывала такого счастья. Она чувствовала запах молока, печного дыма, хлеба, травы и леса. Никого в целом мире не было у нее, кроме этой старой женщины с теплыми руками, которая ни о чем не спрашивала и все как будто знала…
Вдруг пришла мысль, что может в одночасье дать им другой дом с мраморными колоннами, а капитана сделать генералом. Но устыдилась сразу того, даже посмотрела на них с извинением, настолько здесь это было не к месту…
Младший Александр Ростовцев-Марьин все смотрел от своего места, где сидел с книгою. Когда уезжала, то подошел, не отводя с нее глаз. Она положила руку мальчику на голову, почувствовала мягкую густоту и буйность волос. И вдруг произошло необъяснимое…
