Филипп Ванденберг - ЗЕРКАЛЬЩИК
Когда архиепископ увидел страницы, которые положил перед ним Генсфлейш, на лбу у него вздулись жилы и он закричал:
— Идиот, что же он, читать не умеет, не видит, что это не Ветхий Завет, ниспосланный нам Богом, а набор грязных мыслишек?!
— Конечно, Ваше Преосвященство высокочтимый господин архиепископ, — услужливо ответил Генсфлейш, — это и есть набор грязных мыслишек, и это и есть то, зачем я пришел.
— Я поручил печатнику нарисовать мне искусственным письмом Ветхий и Новый Завет! — перебил его архиепископ. — Что это значит?
Генсфлейш смущенно улыбнулся.
— Вы же видите, что это такое! Библия дьявола!
Архиепископ Фридрих грохнулся на стул так, что дерево затрещало под его весом, и углубился в чтение пергамента. Время от времени архиеписком качал головой, потом стал вскрикивать, будто бы его пытали. При этом он то и дело осенял себя крестным знамением и, словно сам был одержим дьяволом, вдруг задрожал всем телом.
Генсфлейш смотрел на это во все глаза, опасаясь за жизнь архиепископа Фридриха, потому что тот то и дело хватался за воротник. Губы архиепископа округлялись, и он ловил воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба. Левой рукой он постоянно хватался за колокольчик. Фридрих долго и сильно тряс клокольчик, пока не прибежал секретарь Франциск Хенлейн, неся в руках кружку с непонятным содержимым. После глотка этого напитка архиепископ снова пришел в себя и отослал Хенлейна, который поинтересовался, что это за пергаменты вызвали такой сильный приступ болезни.
— Вы все это читали? — спросил архиепископ Генсфлейша.
— Не стану скрывать.
— И все это выдумал книжник Мельцер? Генсфлейш пожал плечами.
— А кто еще мог придумать такую дьявольщину? Мастер Мельцер не дурак, он повидал мир. Одному Богу известно, где он набрался этого учения. Может быть, в Константинополе, где живут одни безбожники.
— Святой Бонифаций! — воскликнул архиепископ, снова углубляясь в пергамент. — Вы посмотрите, какое объяснение он придумал тому, что написано на кресте Господа нашего Иисуса! Так и самому можно усомниться: Insignia Naturae Ratio Iilustrat, начальные буквы — INRI. Не станет же этот Мельцер утверждать, будто он знает больше обычного верующего!
Генсфлейш скорчил гримасу, словно ему неприятно было видеть напечатанное.
— Я же сказал, мастер Мельцер неглуп. При этом речь идет всего о паре страниц из его еретической Библии. Даже представить себе не могу, что он еще выдумает.
Когда архиепископ прочел весь пергамент до последней строки, он выпрямился, поднял глаза к небу и воскликнул:
— Будь ты проклято, дело рук дьявола!
Затем он взял пергамент и стал рвать его на мелкие части, а самые маленькие разорвал еще раз, так что пол оказался словно снегом усыпан.
— Досточтимый господин архиепископ, — вставил Генсфлейш. — Вы можете рвать пергаменты или сжигать их, но это ничего не изменит. Преимущество искусственного письма состоит в том, что оно обновляется само по себе, как того хочет печатник. Мастер Мельцер способен снова быстро сделать точно такой же пергамент, который вы только что разорвали, точь-в-точь такой же, до последней запятой.
— Я с самого начала знал, что искусственное письмо — дьявольское изобретение! — вскричал архиепископ. — Я наложу на него запрет. Со дня сотворения мира человечество как-то обходилось без искусственного письма, использовало перо и чернила, чтобы рисовать буквы и складывать их в слова. Зачем нужен свинец? Вы же видите, что из этого получается!
— Позвольте вам возразить, — сказал Иоганн Генсфлейш. — Я не думаю, что запрет что-то даст. Потому что если вы запретите книгопечатание в Майнце, начнут печатать в Кельне, Страсбурге или Нюрнберге, и вы окажетесь в дураках. Но вы ведь не можете возлагать ответственность за содержание книги на искусственное письмо. Зло не в искусстве, а в том, что из него делают. Позвольте мне напечатать Библию, Ваше Преосвященство — сто, двести, триста экземпляров, сколько хотите, — книгопечатание принесет вам славу и послужит на благо Римской Церкви.
— А вы владеете этим искусством так же хорошо, как и мастер Мельцер?
Генсфлейш вынул из камзола пергамент и развернул его перед глазами архиепископа. Два раза по сорок две строки в две колонки, с цветными заглавными буквами в начале. Архиепископ начал читать: «In principio creavit Deus caelum et terram. Terra autem erat inanis et vacua…»[19]
— Это текст, который я дал мастеру Мельцеру в качестве образца! — обрадованно воскликнул архиепископ. — Неужели ангел водил пером?
— Ангел? — рассмеялся Генсфлейш. — Это книгопечатание творит такие чудеса, и я могу повторить это сколько угодно раз.
Архиепископ проверил напечатанное, прищурив глаза и наморщив нос, словно ему казалось, что пахнет серой, как от дьявола. Он поднес пергамент к свету, чтобы поглядеть, нет ли на нем магического отражения, затем положил на стол, разгладил ладонью и быстро благословил, чтобы с ним не случилось ничего дурного. Затем наконец обернулся к Генсфлейшу:
— И вы можете напечатать Ветхий и Новый Завет точно так же четко и красиво?
— Если вы дадите мне достаточно времени, то я напечатаю вам Библию, да так, словно ее писали ангелы, и не один раз, а сотню и больше!
— Да будет так, Генсфлейш! — торжественно произнес архиепископ.
— Не называйте меня Генсфлейш. Зовите меня Гутенберг, по названию унаследованного мной имения. Мастер Гутенберг. А мастеру полагается плата.
— Вы получите свою плату, такую, какую я обещал Мельцеру.
— А что будет с ним? Вы же поручали эту работу ему!
— Это предоставьте решать мне, — ответил архиепископ Фридрих.
Я ничего не знал об этом. Мы с Симонеттой были на седьмом небе. Мы любили друг друга, словно в первый день. Нашему желанию заключить брак мешал интердикт архиепископа, из-за которого свадьбы в Майнце были запрещены. Но разве счастье влюбленных нуждается в церковном благословении?
Опьяненные восторгом, мы забыли обо всем. Сегодня, по прошествии многих лет, я понимаю, что в условиях моего тогдашнего положения это было легкомысленно, вероятно даже глупо. Но я ни о чем не жалею.
Я снова принялся за работу над роковой Библией, и мне наверняка потребовалось бы меньше чем пять лет, как я рассчитывал вначале. Я был предупрежден, но от счастья забыл обо всем на свете.
Однажды около полуночи я сидел один в мастерской, складывая букву к букве, когда снова появился незнакомец, которого я подозревал в том, что это он вломился ко мне в первый раз. Он отказывался войти, поэтому говорили мы на пороге. Я выложил ему, что узнал его по шапочке во время его ночного визита.
Незнакомец ничего не отрицал. Он сказал, что хотел только предупредить меня, чтобы я не был слишком доверчив. Мол, это и есть причина его очередного прихода. Он шепотом, но с нажимом сказал:
— Мастер Мельцер, бросайте все и бегите, пока не поздно!
Я не обратил на его слова никакого внимания. А когда он
обернулся и бросился прочь, крикнул ему вслед так громко, что слышно было по всему переулку:
— Выдумайте в следующий раз что-нибудь поинтереснее! И передайте привет этому пройдохе Генсфлейшу!
Сейчас я понимаю, что незнакомец всерьез предупреждал меня и что он не имел ничего общего с Генсфлейшем. Сейчас я понимаю многое из того, чего не понимал тогда. Даже то, что Генсфлейш с самого начала не преследовал иной цели, кроме как устранить меня.
На следующий день ранним утром в дверь постучали два одетых в красные одежды посланника епископа и велели следовать за ними. Я, не раздумывая, подчинился.
И только когда меня провели в длинное здание, где был расположен суд архиепископа, у меня возникло нехорошее предчувствие. Я оказался в большом пустом зале, в конце которого стоял стол, а на нем — две свечи. За ним сидел камерарий[20] епископа.
Не поднимая глаз, он спросил:
— Вы Михель Мельцер, книгопечатник и зеркальщик из Майнца?
— Да, — ответил я. — Это я и есть. Что вам нужно в столь ранний час?
Не обращая внимания на мои слова, камерарий поднялся, взял пергамент и зачитал:
— Мы, Фридрих, Божьей волею Священного престола архиепископ Майнца, эрцканцлер святой Римской Церкви в немецких землях, постановляем и объявляем ввиду заблуждений и смятения, которые распространяет книгопечатник Михель Мельцер, гражданин Майнца, при помощи своего искусства, принять решение содержать под замком означенного гражданина, чтобы он не нанес вреда Священному Престолу, его подданным и их душам. Написано в Майнце в день святого Лаврентия. Фридрих, архиепископ.
