Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне
Извозчик тащился часа полтора. Вся Петербургская сторона — как огромная деревня. Деревянные домики, сады, немощеные улицы. Наконец впереди, за мостом, показалась пятиглавая церковь.
— У Сампсония всех арестантов хоронят, — сказал извозчик. — Кто в крепости аль в остроге сгаснет, того сюда и тащат.
Сергеи вспомнил херсонских колодников, мистера Говарда к, когда поравнялись с церковью, велел остановиться. За скрипучей калиткой — все как на других кладбищах, — поросшие травой холмики с деревянными крестами, каменные плиты. А вот и памятник из серого и желтого камня. На одной стороне прочел: «Здесь лежит Артемий Петров Волынский… преставился июля 27-го 1740 года». Нет ли еще надписи сзади?
В траве за памятником, прислонясь к нему спиной, сидел кто-то, раскинув ноги в порыжелых башмаках, склонив на грудь одутловатое лицо.
Вдруг, открывшись, мутные глаза вперились в Непейцына.
— Неужто Славянина вижу? — заговорил пьянчуга. — На деревяшке — значит, он… герой!.. Волынского могилу обозреть?.. Обозрей и наставника падшего…
При звуке хриплого голоса, увидев движение толстых губ, Сергей узнал корпусного учителя Полянского.
— Григорий Иванович, вы ли? — спросил он, протянув руку. — Позвольте, помогу вам подняться.
— Никуда отсюда! — Полянский ударил оземь ладонями. — Волынского могила! Мученика! Он и после смерти велик, а я жив, но плевело есмь…
— Какое же плевело — сколько людей выучили, — запротестовал Непейцын.
— Было… А ноне за шкалик попу подвываю… Я! Который от рясы перекор родителю… теперь за дьячка… — Полянский закрыл глаза и лег на бок. — Низко пал… Закопайте меня…
— Григорий Иванович, я вас домой отвезу, у меня дрожки, — сказал Непейцын.
— Оставь меня… Помяни потом, — вполголоса бормотал Полянский. Он перевернулся на спину и через минуту захрапел.
Сергей постоял в нерешительности: «Одному на деревяшке не поднять, и куда везти? Не знает ли Назарыч, где он живет?»
Встречная баба указала дом писаря:
— Вона крыша железная.
Действительно, из всех окрестных домиков только один был крыт железом. И не только это показывало состоятельность владельцев. Обшитый тесом дом был хозяйственно выкрашен в несколько странный розовый цвет. Сарай, хлев, большая собачья будка, банька в огороде — все крепкое, чистое.
Едва Сергей подъехал, как на крыльце показался Назарыч.
— Ко мне, ваше благородие? Так отпущайте ваньку и пожалуйте!
— А может, ему подождать?
— Зачем же? От нас лучше яликом.
Через несколько минут Непейцын сидел в горнице напротив хозяина, поспешно водрузившего парик на лысую голову.
— Хвораете? — спросил Сергей.
— Для коллегии только. Дочку единственную замуж выдавал, три дня пировали. Молодые утром нонче отъехали.
— За кого ж она вышла?
— За чиновника, благородная мадама сряду стала.
— Ну, совет да любовь.
— Спасибо. Он собой молодец и будто ее любит. Однако мы с женой духом пали. Хотя, схлопотал я ему из Казани перевод — помните осенью в Артиллерийскую экспедицию бегал, — а все не здесь служит, а на Сестрорецком оружейном.
— Видеться затруднительно? — догадался Сергей.
— Да-с. Растили, все для нее копили и выдали хорошо, соседи завидуют, а без нее опустела жизнь разом, — Назарыч сморщился, как от кислого, отвернулся к двери: — Марфуша!
Вошла заплаканная женщина в городском платье и повойнике.
— Собери, Марфа Ивановна, гостю дорогому закусить.
Чтобы отвлечь хозяина от грустных мыслей, Сергей спросил:
— Много народу принимали?
— Больше тридцати человек после венца пожаловало, и последний гость час назад уплелся. Боюсь, не сунулся ли где по дороге.
— Не Григорий ли Иванович?
— Как вы догадались?
— Видел сейчас на погосте, у памятника лежит.
— К Волынскому своему опять… — сказал Назарыч.
— Ведь его из корпуса нашего за то же попросили…
— Знаю, рассказывал. И, как услышал, что меня епанчой на реке прикрыли, то возликовал: «Не зря я его Славянином нарёк».
— Правда истинная, — подтвердил Непейцын. — Но почему к могиле той столь привержен? Не знаете ли, кто Волынский был?
— Как не знать, рядом живучи? Казнен был при императрице Анне, ополчились на него немцы-вельможи. Хотел, вишь, власти им убавить, милостивый закон написать. Вот Григорий Иванович как намокнет, то и тащится туда да иностранцев обличает, пока не заснет.
— А какой учитель был! — вздохнул Непейцын.
— Он и нашу Катю грамоте и стихам разным выучил, — сказал писарь. — Бывало, в куклы с ней играл — своих-то детей нету. И такая выдумщица стала — дом по ее вкусу выкрасили, собаке, — чтоб будку с окошком сделать. Не заметили? Говорит — в темноте и Барбоске нездорово. Виданное ли дело?.. Как ему расставаться жалко с ней было… А я нонче ночью, женин плач слушавши, вздумал, не придется ли здешнее все продать да в Сестрорецк перебраться? Но просто ли? Одна надежда, что завтра думать такое некогда станет, как в должность пойду. Завтра и с кумом увижусь На свадьбе он мельком сказал, будто место для вас в Туле открылось..
Хотя Марфа Ивановна сетовала, что кушанья не нынче готовлены, но, видно, выбирала лучшие куски, и Сергею оставалось только похваливать да запивать перемены домашними настойками. Назарыч пил наравне с гостем и под конец стола изрядно раскраснелся. Непейцыну тоже стало жарко, и он пересел к окошку. Из палисадника по-вечернему тянуло запахом цветов.
— Хорошее у вас хозяйство, — похвалил Сергей, оглядывая сарай и хлев. Отсюда рассмотрел и окно со стеклом в собачьей будке.
— Тесть, царство ему небесное, строил, — перекрестился писарь. — Истинный подьячий был. В законах дока и почерк — хоти государыне подноси. За усердие да за руку и меня начал уму наставлять, а потом дочку, усадьбу и статью свою — всё сполна передал.
— Какую статью? — не понял Непейцын.
— С которой доходом пользуюсь.
— Что беретесь за движением бумаг приглянуть?
Назарыч усмехнулся:
— Разве с такого дохода, ваше благородие, за чиновника отдашь? Три ведь тысячи ему перед венцом отсчитал да бабы по описи полден посуду, перины, белье, шубы сдавали.
— Так с чего же доход? В толк не возьму…
— А с того, что по наследству от тестя сижу пятнадцать годов за журналом прошений, входящих в экспедицию. Кто пенсию, пособие, сиротам устройства ищет, — все через меня пропущается. Вот и могу тороватого просителя много ранее записать и тем против других к резолюции приблизить. Уразумели?.. Тестя моего придумка в том заключалась, что рядового просителя он на должное место за надлежащим нумером и датой вписывал, а про тех, в чью щедрость уверовал, у него строки много ранее, как бы по забывчивости оставленные, пустыми оказывались. Вписанные туда да на соответствующее место в общем ранжире бумаг поставленные, дела ихние куда как споро решались. Поняли-с?
— Но ежели, скажем, начальство заметит, что проситель только в коллегии появился, а запись сделана давно, или те, кто со счастливцами вместе пришли, прознают про более раннюю запись и жалобу принесут?.. — спросил Непейцын.
— Все подобное нам не страшно. — осклабился писарь. — Ведь начальству оный фокус вполне известен и выгоден. Как тесть, так и я две трети доходу столоначальнику подносим, для него и для вышних чинов. Волчья доля, да зато спокойны-с…
— Сим манером и шулер Савурский вперед заслуженных офицеров пенсию получил? — догадался Сергей.
— Так-с, но для меня без пользы малейшей. Крикнул к себе генерал, сунул его бумаги. «Впиши сего героя так, чтоб нонче же по череде пенсию назначить…»
На Сампсониевском раздавались уже щелканье пастушьего кнута и мычание разбредавшихся по дворам коров, когда Непейцын стал прощаться. Хозяин пошел проводить его до пристани на Неве, у Сухопутного госпиталя. Заглянули на кладбище. Пономарь сказал, что жена увела Полянского домой.
Назарыч был прав — от него приятнее было ехать водой. Тот же гривенник, а без тряски и быстро, вниз по течению. Но, слушая мерные всплески весел, Сергей не любовался зеленью Летнего сада и дворцами набережных. Он думал, что уже полтора года прошло, как получил аттестат. Неужто случится какая новая задержка? Вот уж до чего дошло — с писарем-взяточником хлеб-соль свел, но так ли грешен Назарыч?.. Какие примеры начальники — офицеры и чиновники ему подают? Милованов прямо велел шулера против закона записать. Ох, скорей бы уехать, забыть все здешнее! Или так же везде, по всей России?.. Полнится, Костенецкий говорил, что у писаря артиллерийской канцелярии дом каменный в Петербурге на взятках построен…
Придумка Кулибина. Нежданная печаль. Прощальный визит в корпус
