Росстань - Гурулев Альберт Семенович
— Почему хорошо? — прикинулся непонимающим Лахов. И он уже просветленно знал, что ответит Ксения, и радовался ответу и испытывал чувство глубокой и нежной благодарности к женщине.
— Потому что эту землю мы открываем для себя вместе. Это будет наша земля.
Лахов удивился тому, что Ксения так легко и просто говорит слова «мы», «наша», и удивился проникновению в его самые глубинные, самые тайные помыслы и чувства: ведь именно эти слова и больше всего ему и хотелось услышать.
Деревушка оказалась маленькой, всего в два десятка дворов, без всякого видимого порядка разбросанных по обширной низине. По обычаю степняков-скотоводов, около изб не росло нн дерева, ни кустика, не зеленели грядки с морковкой, горохом и другой огородной мелочью, и на сторонний глаз деревня представляла собой унылое зрелище: земля вокруг выбита крепкими копытами крупной и мелкой животины и в осеннюю непогоду места здесь, скорее всего, непроезжие, непрохожие. Серая, обнаженная и как будто исстарившаяся земля, серые крыши изб, серые прясла. Но Лахов, уже немало за свою бытность побродивший по здешним степным и таежным краям, знал, что серый цвет построек от непогоды, ветров и стужи, а что выбита земля — так это просто оттого, что в загонах много животины, — основы благосостояния местных жителей. Гораздо хуже, когда вокруг жилища степняка зеленеют бурьяны: некому, стало быть, вытоптать их.
На одной избе Лахов приметил выцветшую, стертую ветрами вывеску «Магазин» и, увидев заинтересованный взгляд Ксении, согласно кивнул головой. Лахов и сам любил бывать в магазинах маленьких деревень, стоящих далеко от проезжих дорог, в которых и промтоварный и продовольственный отделы теснятся в одной избенке и где среди привычной ширпотребовской скукоты можно встретить редкую вещь. Но магазин был закрыт. На тяжелой, из толстых плах двери, перехваченной наискосок кованым засовом, висел большой амбарный замок.
— Должно быть, обеденный перерыв, — сказала Ксения неуверенно.
— В таких магазинах обеденный перерыв может длиться по нескольку суток. — Лахов посмотрел на часы. — Да и рано быть обеду.
— А вон кто-то сюда идет.
Лахов оглянулся и увидел, как от ближнего дома, пожалуй, самого справного на вид, торопливо шла молодая розовощекая бурятка и на ходу доставала из кармашка кофты ключи.
— В магазин приехали? Сейчас открою. — Женщина поднялась на крылечко магазина. — Только у нас купить-то, однако, нечего будет.
— Да мы так просто. Увидели магазин, вот и подъехали. Можно и не открывать. — Лахов и в самом деле испытывал некоторое смущение: откроют магазин специально для них, а они лишь поглазеют да уйдут.
— Но почто же, заходите, — женщина с грохотом отбросила засов. — Магазин работает. Я тут все время-то не торчу. Че зря торчать. Кто придет, я из окна увижу и иду открывать. Только редко сейчас кто приходит. Завоза товару давно не было.
Лахов подал Ксении руку и перешагнул через высокий порог. В магазинчике было чуть сумрачно и прохладно. Пахло хозяйственным мылом, кожей, одеколоном и пылю. И в магазине было все так, как Лахов и думать увидеть. Печь, пол, настланный еще в давние времена толстыми плахами, которым и износу никогда не будет, беленые, но нештукатуренные стены, широкий прилавок, груды товаров на стеллажах; каменной крепости пряники, соль, спички, макароны.
Продавец сняла с гвоздя белый халат, быстренько облачилась в него и встала за прилавок. Лахов снова испытал чувство неудобства.
— Да зачем этот парад? Мы же сейчас уйдем.
— Без халата нельзя, — ответила женщина. Она явно гордилась его свежестью и белизной.
— Ну нельзя — так нельзя, — легко согласился Лахов.
Ближе к выходу Лахов приметил на стене длинные широкие полосы белой сыромятной кожи, скорее всего, предназначенной на гужи, и понял, что это от нее исходил памятный с детства запах. В деревенском, давних теперь лет, магазине, где тогда продавалась конская сбруя, пахло именно так. Лахов потрогал кожу руками, ощутил ее упругую прочность и пожалел, что некуда в его домашнем обиходе приспособить эту сыромять. Если б доведись прежде — он распустил бы ее острым ножом на тонкие и длинные ремешки, которыми так хорошо привязывать на валенки коньки-дутыши. А теперь куда?
Очнувшись от своих мимолетных воспоминаний, Лахов увидел, что Ксения и продавец уже стали чуть ли не подружками. Их лица светились совсем не дежурными улыбками, и Лахов удивился и обрадовался умению Ксении расположить к себе другого человека. Стало быть, не один он чувствует открытую доброту Ксении, и, стало быть, не приблазнилась ему эта доброта, если продавец, человек, в общем-то, недружелюбной у нас профессии, привыкшая к угодничеству и заискиванию покупателей, особенно деревенский продавец, которая в своей крошечной деревне царь и бог — все у нее: и водка, и модная вещь, — вдруг без всякой просьбы полезла в свои ближние и дальние заначки, выбросила на прилавок туфли и пару кофточек. Хоть и мало разбирался Лахов во всех этих вещах, но сразу приметил их дорогую простоту и изящество.
— А вы говорите, завоза давно не было, — не удержался Лахов.
— И сейчас это же скажу, — ответила продавец с коротким смешком и снова повернулась к Ксении.
У Лахова тем временем в магазине появился свой интерес. Краем глаза он приметил в углу полки грустно притулившуюся к самой бревенчатой стене, запыленную бутылку вина. Пригляделся и побоялся сам себе поверить.
— Эта бутылка у вас случаем не пустая? — спросил он осторожно, опасаясь навлечь на себя немилость нашедших общий язык женщин. — Глянуть нельзя ли?
Лахов пальцем ткнул в сторону бутылки.
Да это вы и пить не будете. Кислятина. У нас мужики с большого похмелья ее и то не берут. Говорят, только деньги тратить. — Продавец взяла бутылку с полки, протянула ее Лахову, но потом, спохватившись, обмахнула с нее пыль, — И смотреть нечего. — В голосе продавщицы слышалась убежденность в своей правоте, и Лахову, совершенно не терпящему ни на чем основанной категоричности и самомнения, а если основанного, то только на ограниченности, трудно было удержаться от готовых сорваться едких слов, но он сдержался и мысленно похвалил себя за эту сдержанность. И даже подумал: «А ведь по-своему женщина эта права. Какое тут, к черту, легкое вино, настраивающее на размышления, беседу и восточную расслабленность, когда зимами лед на Байкале трещит и ухает от мороза, когда летом — вытягивающий жилы сенокос, когда у рыбаков от трудов рыбацких — от весел, сетей и неводов — ломит руки и спины».
Лахов попридержал бутылку в руке, почувствовал ее прохладную тяжесть, погладил яркую этикетку. Сейчас, летом, в жару и в городе днем с огнем не найти сухого вина, а здесь оно забыто пылится на полках.
Лахов представил, как будет хорошо сидеть на горячем байкальском песке, смотреть на блестящую синь воды, смотреть на Ксению, говорить с нею и неспешно пить прохладное, пощипывающее язык вино, и радостно, вольно засмеялся.
Засмеялась и Ксения.
— Ну, мы с тобой решили, видимо, загулять…
И снова Лахова охватило радостью от ласкового голоса Ксении и от ее слов «мы с тобой».
Лахов сорвал с головы несуществующую шапку, вдарил ею оземь.
— Гулять так гулять, чтоб лежа качало.
— Веселый у вас муж, — одобрительно сказала продавщица. — Сразу видно, легкий у него характер.
— Ну как не веселый.
Лахов почувствовал, как в его душе сработал давний, воспитанный еще семейной жизнью инстинкт — чувствовать себя без вины виноватым, оправдываться за свои поступки, — и он рассердился на свою рабскую приниженность и мельком взглянул на Ксению: не заметила ли чего.
После сумеречной прохлады магазина день показался еще более горячим и ярким. И день был специально создан для радости. В этом солнечном мире хотелось жить. И не было сейчас в нем места тоске, злобе, опасности. Да и сама земля сейчас была не космическим телом, несущимся сквозь мрак и вечность, а огромным солнечным островом, плавающим в теплом океане на надежных спинах трех китов. Лахов хотел было вернуться в магазин, по Ксения и продавец уже вышли на крыльцо. Ксения держала в руках какую-то розовую невесомую покупку и, судя по всему, была довольна ею. Продавщица навесила на двери замок и дважды, с короткими щелчками, повернула ключ.
