Похищенная синьора - Лаура Морелли
Внезапно раздался ружейный залп – и на этот раз гораздо ближе. Совсем рядом. В комнатах замка заметалось эхо выстрелов из нескольких стволов, одновременно открывших огонь. Анна невольно вздрогнула. Рене побледнел, Пьер нахмурился. Несколько мгновений все напряженно молчали. Выстрелы за стенами Монталя стихли, но никто по-прежнему не шевелился.
– Что происходит? – прошептала Анна.
– Три выстрела почти одновременно… и тишина. – Рене покачал головой. – Похоже на казнь.
Услышав это, Анна почувствовала, как в груди поднимается волна гнева – дикого, буйного, обжигающего, зовущего в бой. Эта волна хлынула по венам, разлилась по всему телу, требуя немедленных действий.
– Надо сражаться! – выпалила она, шагнув к двери.
– Стойте! – крикнул Рене.
Но Анну уже невозможно было удержать – она бросилась вверх по лестнице на чердачный этаж, где еще оставалось несколько ящиков с оружием. Она слышала окрики за спиной, но не обращала внимания. Открыла ящик, достала оттуда длинную, гладкую, тяжелую винтовку с затвором, сжала ее в руках и побежала обратно, вниз по ступенькам, чувствуя исходящую от оружия странную энергию.
– Анна! – с ужасом воскликнул Рене, когда девушка показалась на нижних ступеньках главной лестницы с видом воительницы, готовой разнести все на своем пути, и устремилась к выходу из замка. – Вернитесь!
Пьер, стоявший у дверей, заступил ей дорогу:
– Анна, подожди… – Он взглянул ей в глаза. – Что ты собираешься делать?
Она встретила его взгляд:
– Сражаться за всех нас.
– Остановите ее! – крикнул кто-то у нее за спиной.
Но Пьер кивнул и сделал шаг назад.
Анна открыла двери и выбежала под бледное утреннее небо.
Леонардо
Флоренция, Италия
1506 год
Мы запаковали картины, перенесли вещи в повозку, навьючили мулов. Есть в этом что-то волнительное. Обещание приключения. Новый старт.
Мулы, стоящие у монастыря Санта-Мария-Новелла, готовы двинуться в путь. Первый в малом караване прядает ушами и фыркает, отбиваясь от пары назойливых мух. Бедная животинка, он понимает, что его ждет, и уже смирился с предстоящей долгой дорогой.
Солнце пока что дает о себе знать только узкой огненной полоской над горизонтом, но у меня на спине уже проступают капли пота. Лучше выйти пораньше и продвинуться как можно дальше на север, пока полуденный зной не загнал нас в тень. И пока мои подмастерья не заметили, что я удираю из города.
– Маэстро!
Ох. Заметили. Поздно. Вопль из окна монастыря разносится по улице. Они за мной шпионили!
– Вы что, бросаете нас?! – Один юнец выскакивает на дорогу, скорбно сутулит плечи, заглядывает мне в лицо жалобными глазами, как верный пес, который видит, как его хозяин выходит за дверь, и боится, что тот уже не вернется.
Я смотрю на мулов, навьюченных кожаными сумами, на повозку, в которой теснятся сундуки с моими нарядами и рисовальными принадлежностями. Фанфойя и Салаи уже отвязывают поводья от больших медных колец, вделанных в стену. Мои верные ученики, самые талантливые. Они дают мне надежду, что я сумею удачно обосноваться в Милане, если, конечно, мы доберемся туда невредимыми.
– Не переживай, дружок, – говорю я подмастерью с жалобными собачьими глазами. – Мы вернемся, ты и соскучиться не успеешь.
Я, конечно, не стану ему объяснять, что, покидая Флоренцию, хочу устроить себе передышку, вдали от родины надеюсь обрести желанное отдохновение, хоть мне и придется трудиться в поте лица над старым незаконченным заказом в Милане, который давно не похож на тот город, где когда-то правил Лодовико Сфорца, пока французские солдаты не увели его с собой в оковах. Я не скажу юнцу, что, возможно, решился откусить больше, чем смогу проглотить. Гордыня – смертный грех, но я был не в силах сдержать довольную улыбку, когда узнал, что Карл II Амбуазский, наместник французского короля в Милане, нуждается в моих услугах.
Во Флоренции я могу сделаться объектом насмешек, но в Милане у меня, по крайней мере, все еще есть репутация, которая дорогого стоит. Людям не надо знать, что меня призвали в Милан всего лишь для того, чтобы закончить «Мадонну в скалах» – запрестольный образ для Братства Непорочного Зачатия, и что я должен быть там, пока стая голодных молодых хищников от искусства не бросилась разорять мою делянку. И не будем тут вспоминать о длительной тяжбе и нескончаемых письмах, которые гонцы запарились доставлять из Милана во Флоренцию и из Флоренции в Милан. В конце концов Джованни-Амброджо де Предис согласился воздержаться от дальнейшего судебного преследования, если я завершу картину в течение ближайших двух лет. Во Флоренции никому не нужно об этом знать. Пусть думают, что я востребован повсюду и у меня от заказчиков отбоя нет. Надобно поддерживать к себе интерес.
И в любом случае я снова чувствую творческий подъем.
– А как же… как же фреска? – не отстает юнец. – Вы оставите ее незаконченной?
– Пока что да.
– Но, маэстро, что нам делать с вашим незавершенным творением?
Его несчастное лицо становится еще несчастнее. Я же могу лишь отшутиться в ответ:
– А что делают с невестой, которую рано показывать жениху? Прячут под вуалью, разумеется.
По улице разносится дружный смех.
– Ждать придется всего-то три месяца, – говорю я, похлопывая юнца по плечу. – Синьория не потерпит моего отсутствия дольше.
– Три месяца?! – ужасается подмастерье. – Вы шутите? Это же как… как оставить открытую рану на всю зиму!
Я стараюсь сохранять беспечный тон:
– Фреску мы создаем на века, дружок! Что значат по сравнению с этим какие-то полгода?
– Полгода?! Вы только что сказали – три месяца, а теперь – полгода! Фасад собора обледенеет к тому времени, когда мы снова вас увидим!
– Три месяца или шесть – какая разница, дружок? Я же не о годах говорю, не о десятилетиях, не… о веках.
Юнец пытается осмыслить мои слова, а я продолжаю:
– Терпение, друг мой. Мы вернемся из Милана, обещаю тебе, и не будет в городе этом ничего важнее завершения нашей фрески. Договорились?
Подмастерье растерянно озирается, он уже знает, что у него нет выбора. Расцеловав его в обе щеки, я прощаюсь, и бедный мальчишка наконец меня отпускает.
Я киваю двум охранникам, которых нанял защищать наш малый караван. Оба – крепкие мужчины с арбалетами, и у каждого к ноге пристегнуты ремешками ножны с приличного размера кинжалами. Я наблюдаю за последними секундами погрузки и проверки упряжи, затем забираюсь в седло своей тощей клячи.
Милан – средоточие торговых путей, а стало быть, добрая слава в этом городе имеет для меня двойную ценность. Я должен закончить «Мадонну в скалах», а потом возьмусь за прожект виллы для Карла Амбуазского, который
