Павел Федоров - Синий шихан
Тихо шурша шелком подвенечного платья, она благополучно прошла мимо спящих в плетеном шалашике около моста сторожей. Спустилась по пыльной дороге в балочку, спотыкаясь о кочки и ничего не видя перед собой, вошла в высокие темные кусты. Вдруг позади по деревянному настилу моста отчетливо простучали конские копыта. Маринка вздрогнула, свернула с дороги, ухватившись за ветку, остановилась под кустом. Шаги приближались. «А может, это Кодар?» – мелькнула в голове мысль. Поравнявшись с местом, где стояла Маринка, чужой конь вдруг захрапел и, зазвенев кольцами уздечки, замедлил ход. В просвете кустов Маринка увидела выгнутую шею коня с косматой гривой, потом услышала знакомый голос, произнесший на киргизском языке:
– Ну, чего ты испугался, глупый!
Звук этого голоса ударил ее по лицу. Она выскочила из-за куста и крикнула:
– Кодар! Кодар!
Лошадь шарахнулась в сторону.
– Кодар! – уже негромко повторила она.
Всадник видел, как белая фигура, протягивая руки, шла к нему. Конь, гремя стременами, продолжал фырчать и пятиться назад.
– Чего кричишь! Шайтан, что ли? Я не Кодар, – раздался хриплый, испуганный голос.
Это был незнакомый, чужой голос. Маринка еще что-то крикнула и повалилась на пыльную дорогу.
Всадник постоял на месте, потом осторожно приблизился. На дороге в белом платье лежала девушка. Он слез с коня и привязал его за ближайший куст. Осторожно и робко подошел ближе. Девушка не шевелилась.
– Помоги бог… что же делать? – проговорил всадник.
Это был Юрген. Киргиз из соседнего аула Юрген хорошо знал Кодара. Имя этого человека заставило его подавить суеверный страх и подойти к Маринке. Порывшись в кармане, он достал коробок и зажег спичку. Голова девушки лежала в дорожной пыли. Юрген с минуту постоял в нерешительности. Потом быстро снял бешмет, повесил его себе на плечо, наклонился, поднял горячее, трепещущее в ознобе тело, завернул в бешмет и понес к коню. С трудом успокоив лошадь, он положил Маринку поперек седла и доставил к себе в аул.
Маринка пришла в себя только спустя двенадцать часов. События последних дней измотали ее и едва не довели до горячки. Еще прежде, в день свадьбы, она внушила себе, что непременно встретит Кодара. Ей это подсказывало сердце…
Когда Маринка очнулась и открыла глаза, первое, что она увидела, был Кодар. Опустив гладко выбритую голову, он сидел напротив нее и, очевидно, дремал. На его утомленное лицо с чистым высоким лбом и густыми темными бровями через узкое окно падал солнечный свет. Кодар сидел с поджатыми ногами, положив на колени сильные, жилистые руки. Маринка смотрела на него и боялась пошевелиться. Она не удивилась, что видит его около себя. Вчерашнее ощущение, что он где-то близко, не покидало ее до самой последней минуты. Падая куда-то в темноту, мгновенной, гаснущей искрой сознания она снова поверила, что, может быть, это все-таки Кодар.
Потом она осторожно пошевелила пальцами, подняла руку и положила ее на горячую ладонь Кодара. Он вздрогнул и открыл глаза. Увидел ее яркие, большие глаза, поймал спокойную улыбку счастья.
– Я боялся, что ты умрешь, – проговорил Кодар. По щекам этого большого, сильного человека текли слезы. Тело его несколько раз передернулось, словно его начинала бить лихорадка. – Вчера я хотел… – Кодар провел пальцем по смуглой шее, – зарезать себя хотел… Потом решил сходить к твоему мужу и попросить, чтобы он взял меня в работники… Я бы даром ему ковры делал или другую работу, чтобы всегда на тебя смотреть и оберегать тебя… А если бы он не захотел, я бы к соседу нанялся… Разве кому жалко, если бы я только глядел на чужую жену… Никто ведь ничего не знает… никто кроме тебя… Вот такие у меня были мысли, может быть, глупые.
Кодар замолчал, он продолжал держать руку девушки в своей руке. Ресницы девушки дрогнули, глаза плотно закрылись.
Скоро она снова уснула и проснулась только под вечер. Попросила карандаш и бумагу, написала отцу и матери коротенькое письмо, богом молила простить ее и не искать. О Родионе даже не упомянула. Ночью им подседлали коней, и Юрген проводил их в отдаленный горный аул.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Получив письмо дочери, Петр Николаевич показал его Родиону. Острый стыд и дикое желание мести овладело Родионом. Затаив в сердце ненависть, он сказал Петру Николаевичу:
– Поедем и разыщем!
– Я один поеду. Тебе ехать незачем, – хмуро ответил Петр Николаевич.
– Она мне жена! Венчанная!
– Ну хорошо: найдем, свяжем, привезем, а дальше что?
Родион молчал. Отдавать свою дочь на издевательства Петр Николаевич не собирался. Он и сам может наказать ее.
Оставаться в доме Буяновых было тягостно. Анна Степановна совсем расхворалась и не вставала с постели. Пьяный Матвей Никитич не давал никому покоя, бродил из комнаты в комнату, ругал сына, свата и всех, кто ему попадался под руку.
Лигостаев собрался ехать с женой домой. Никто их не задерживал, никто не провожал. Только Родион вышел было на крыльцо, но махнул рукой и ушел назад в комнаты. Уложив жену на Маринкину перину, ранним утром Петр Николаевич уехал.
По прибытии в Шиханскую он тотчас же послал за фельдшером, а сам, подседлав Ястреба, поскакал за реку Урал. На месте юрты Кодара лежало мертвое пепелище. Встретившиеся киргизы сообщили, что два дня назад Кодар ночью откочевал в неизвестном направлении. У песчаного ерика, на скотопрогонной тропе, Петр Николаевич встретил всадника. К великому изумлению Лигостаева, это был Тулеген.
– Здравствуй, Петька! – помахивая камчой, крикнул Тулеген. – Я к тебе в гости еду.
– Здравствуй, Тулеген. Мне сказали, что вы откочевали.
– Нашел другое место… Там и травы хорошие, и вода чистая, – поглядывая на Петра Николаевича, проговорил Тулеген.
– Травы и тут добрые, а вода еще лучше… Говори, я слушаю, – мрачно сказал Петр Николаевич.
– Твоя дочь тебе поклон шлет и Кодар тоже.
– От вора я поклонов не принимаю; Тулеген-бабай… Говори, где моя дочь?
– Плохие твои слова, Петька… Я старый человек, ты меня можешь убивать, но я тебе правду скажу: Кодар никогда вором не был! Если бы он украл твою дочь, я бы сам его ругал… Дочь твою плохие люди обидели, поэтому она и убежала…
Тулеген рассказал, как мог, о состоянии Маринки в день свадьбы.
– Если ты умный человек, пойми, кто тут виноват?
Лигостаеву трудно было ответить на такой вопрос. Они стояли друг против друга на узкой тропе и напряженно молчали. Головы их коней сблизились… Игривая кобылка Тулегена, вытянув шею, обнюхивала голову Ястреба, пошлепывая губами, пыталась поймать его за ухо. Ястреб тыкался мордой в коротко подстриженную гриву подруги. Лошади хорошо знали друг друга, не раз они стояли вместе у коновязи и паслись в степи, когда Маринка приезжала в аул.
– Почему молчишь? Говори что-нибудь, – почесывая шею кобылицы, сказал Тулеген.
– Мое горе и позор мой словами не прикроешь, Тулеген-бабай… Ты подумай, что про меня скажут люди? – сказал Петр Николаевич и глубоко вздохнул.
– Лошади, видишь, мирно живут… Только люди постоянно, как звери, грызутся… Нас, киргизов и казахов, собаками зовут. А разве я похож на собаку? Твоя дочь это лучше понимает, чем ты, умный человек. За твою дочь я сам умирать лягу. Она не считает нас плохими. А ты говоришь – Кодар вор…
– Ладно, Тулеген, не говори так. Мне ведь тяжко… Что она еще велела передать?
– Велела сказать, что жив и здоров.
– Где она? Далеко ли?
– День езды, а ночью там будешь.
– Поедем, дорогу покажешь, – решительно подтягивая поводья, сказал Петр Николаевич.
– Что ж, можно поехать, – переваливаясь на седле, в раздумье проговорил Тулеген. – Ежели дочь забирать хочешь, она, наверно, не поедет. Драться будешь, не дадим драться… У нас в степи свой закон, сам знаешь.
– Уж очень скоро вы подчинили дочь мою степному закону… По нашему закону и по вашему корану жена должна жить у своего мужа!
– Ежели захотят приехать начальники, то мы еще дальше откочуем… Не сердись. Когда птицу прогнали из одного гнезда, она ищет себе другое. Значит, Марьямку посадили в плохое гнездо, раз она улетела. Поехали!
Бодро вскидывая головы, кони рысью пошли сначала краем ерика, а потом степью. Под конскими ногами звонко шелестел сухой ковыль, в густой некоси пряталась едва заметная узенькая тропка. Пугая коней, стайками перелетали перепелки, ныряли в траву высокозадые, тонконогие тушканчики, наводившие на Петра тоску своим уродством и трусливо прижатыми ушками.
Проскакав с полверсты галопом, Петр Николаевич пустил Ястреба шагом. Быстрая езда несколько успокоила его, но тревожные мысли не покидали ни на минуту. Как могло случиться, что его умная, гордая Маринка решилась на такой поступок? Петр Николаевич еще сам не знал, как встретит дочь, как заговорит с ней… Тяжело и страшновато было думать о предстоящей встрече…
Старый Тулеген понимал его мысли и, не надоедая разговорами, трусил на своей гнедой кобылке и монотонно пел.
