Карин Эссекс - Клеопатра

Цезарь жестом приказал своим людям не реагировать, однако было уже слишком поздно. Несколько его солдат сцепились с александрийцами. Цезарь увидел, как один из римлян осел наземь, когда темнокожий грек пырнул его мечом в живот.

— Отзови их, — потребовал Цезарь у царя. — Отзови их, или умрешь.

Цезарь схватил мальчика за плечи. Потиний, встревожившись, приказал командиру египетского отряда прекратить сражение. Солдаты отступили.

— Вот видишь, великий Цезарь, ты здесь не в безопасности.

— Ерунда. Я Цезарь, и для меня любое место безопасно.

Евнух не знал, что на это ответить. «Он научится, — подумал Цезарь. — Конечно, если проживет достаточно долго для этого».

— Немедленно позаботьтесь о раненом, — велел Цезарь командиру своей охраны. А потом повернулся к мальчику-царю. — Так где же находится твой дворец?

— Если кто-нибудь и отправится на встречу с Юлием Цезарем, то это буду я.

Клеопатра была непреклонна. Она упрямо смотрела на своих приближенных: Гефестиона, Архимеда и пирата Аполлодора. Несмотря на тяготы изгнания, эти трое оставались ее верными и проницательными советниками. И все же как они могли вообразить, будто она позволит кому-нибудь из них вместо нее отправиться на самую важную в ее жизни встречу? Она обводила взглядом сидящих и раздумывала, кто из этих людей мог бы вести переговоры с Юлием Цезарем лучше, чем это сделает она? Кто из них обладает таким образованием, таким знанием языков, включая родное наречие Цезаря? Кто, кроме нее, умеет с таким знанием дела говорить об искусстве или философии — а она знала, что Цезарь интересуется и тем, и другим? Кто из них так хорошо осведомлен о подробностях римской истории, кто сидел за пиршественным столом у Помпея Великого, когда тот ласкал прекрасную грудь Юлии, дочери самого Цезаря?

Архимед примирительно сказал:

— Цезарь уже достаточно ясно проявил свои намерения. Он хочет заключить мир между тобой и твоим братом. Он уже стал задушевным другом царя. Ты не думаешь, что мы должны послать к нему посредника для переговоров?

— Да, — ответила Клеопатра. — Я думаю, мы должны отправить к нему царицу, как он требует.

— Это слишком опасно, — воспротивился ее двоюродный брат. — Поездка в Александрию небезопасна. Мне все равно, что говорит Цезарь. Если тебя перехватят по пути отряды Ахиллы, ты не доживешь до встречи с римлянином.

Клеопатра почувствовала, как волна странного беспокойства поднимается изнутри нее и заполняет все ее существо. Сердце билось так неистово, что ей казалось, будто оно вот-вот выпрыгнет из груди. Клеопатре и самой хотелось бы, чтобы оно это сделало и билось бы на полу, не причиняя ей такую боль своим сумасшедшим ритмом. Она прижала руку к груди, чтобы унять волнение, не дававшее ей мыслить ясно. Прочитав безмолвные сигналы ее тела, Архимед взял ее руки в свои ладони и крепко сжал их, словно пытаясь привести Клеопатру в себя. Он не мог сейчас обнять ее и прижать к себе — этим он выдал бы их близость.

До них уже дошли новости: Юлий Цезарь заставил мальчика-короля послать в Пелузий двух вестников, Диоскорида и Серапиона, дабы те передали пожелание царя заключить мир со своей изгнанной сестрой. Ахилла немедленно приказал арестовать и убить их. Теперь Цезарь вел войну с Ахиллой. Но в Александрию с Цезарем прибыли всего три тысячи человек, тогда как Ахилла мог выставить впятеро больше.

— Ты поступишь умно, если не будешь подвергать себя опасности и встречаться с Цезарем, — заметил Гефестион. — У него мало людей.

— Пять к одному — это большое преимущество, даже против Цезаря, — поддержал его Архимед.

— Держу пари, что сторонники Помпея именно это говорили перед началом Фарсальской битвы, — возразила Клеопатра. — Я всегда говорила, что Цезарь возьмет верх над Помпеем. И можно ли рассчитывать, что он будет побежден раскрашенным евнухом, занудливым ученым и хлыщеватым воякой?

Клеопатра не знала, способна ли она играть в шахматы с таким мастером, как Цезарь, но она желала попробовать. Какой у нее выбор? Казалось, судьба ведет ее намеченным путем к этому самому, заранее предопределенному моменту, и теперь ей оставалось только отправиться в Александрию и встретиться с Цезарем — не как с врагом, а как с возможным другом в том царстве чудовищ, в которое он вступил, высадившись в Египте. Она расскажет Цезарю все: как ее отец еще при своей жизни сделал ее царицей и как он хотел, чтобы она продолжала царствовать после его смерти. Она опишет, как регентский совет ее брата отстранил ее от дел, тем самым впрямую нарушив волю покойного царя, который, в конце концов, был другом и союзником римского народа. Она сказала:

— Это очень важно. Я сама должна прийти к Цезарю и побеседовать с ним. Он звал на эту встречу именно меня.

Архимед запротестовал:

— Клеопатра, это чрезвычайно опасно. Тысячи людей Ахиллы остались в Пелузии, и тысячи сейчас находятся на пути в Александрию. И мы еще не знаем, кто верховодит на море. Ты должна послать посредника. У нас есть множество возможных кандидатов, но Клеопатра — только одна. Если что-нибудь случится с тобой… — Он умолк. Он не мог высказать то, что хотел. Помолчав, Архимед продолжил: — Если что-нибудь случится с тобой, власть окончательно перейдет к Цезарю, к евнуху Потинию или к твоему брату. И кто скажет, что будет хуже для Египта?

Клеопатра не знала, заподозрил ли ее любовник, что у нее на уме, или просто старался защитить ее как родич. Она надеялась, что ей удалось скрыть от него план, который начал вырисовываться в ее голове. Это началось с осознания того, что она ощущала слабый трепет всякий раз, слыша имя «Юлий Цезарь». Это имя казалось ей благозвучным и певучим, и она обнаружила, что мысленно повторяет его снова и снова. Ей нравилась та явственно заметная дрожь, которая пробирала при звуках этого имени каждого, кто произносил его. Даже если говорящий пытался выразить пренебрежение, в его голосе все равно звучал благоговейный страх.

Клеопатре казалось, будто она знает этого человека. Ее восхищение Цезарем зародилось еще в ту пору, когда она была девочкой восьми или девяти лет и, сбегая на базар, подслушивала разговоры о его доблести в политических делах, на поле боя и в любви. Она обращала пристальное внимание на его известные всем деяния и при любой возможности ловила слухи о его частной жизни. Вскоре ей начало чудиться, будто весь мир зачарован этим человеком, поскольку его личная жизнь была предметом всеобщего обсуждения повсюду — или, по крайней мере, там, где жили цивилизованные люди. Клеопатра размышляла над действиями Цезаря, пытаясь сложить кусочки мозаики, составлявшие его неоднозначную личность. И теперь она должна встретиться с ним — хотя бы только затем, чтобы проверить, верны ли ее предположения относительно этого человека.

— Кто может доставить меня в город? — спросила она.

Прежде чем Архимед успел выразить новый протест, Аполлодор предложил:

— Мне кажется, я сумею обеспечить тебе безопасное путешествие к побережью Александрии, царица. Мы можем взять небольшой эскорт из твоих людей — людей, которые не будут болтать языком, если говорить прямо, — к морю, где нас встретит мой корабль. Мы войдем в гавань, на близкое расстояние от берега, и, когда уже начнет темнеть, спустим маленькую шлюпку и доплывем на ней до берега. Я пошлю заранее по суше весточку одному из моих товарищей, который легко протащит нас мимо портовой охраны — под видом беженцев или купцов, которые хотят поутру продать на рынке всякую мелочь. Однако ты должна изменить внешность, иначе возникнет большой риск, что тебя узнают. Не так-то легко скрыть царское величие, — с долей гордости произнес он.

— Значит, будем придерживаться этого плана, — кивнула Клеопатра. — Ты можешь послать письмо Цезарю?

— Да, оно будет отослано с тем самым человеком, который поедет в город сушей.

— Писец! — позвала Клеопатра.

Архимед смотрел на нее с тревогой и заботой.

— Клеопатра, я знаю, что тебя теперь ничто не остановит. Но я просто хочу, чтобы ты знала, что я против.

— Родич, мне кажется, у меня нет выбора. Я собираюсь предстать перед Цезарем. Я хочу, чтобы он знал, что ему придется считаться со мной, прежде чем он предпримет какие-нибудь неотвратимые шаги в пользу моего брата. Ведь Птолемей, несомненно, поведал ему, что я предательница, нарушительница воли отца, сумасшедшая или что-нибудь похуже.

— Напиши это греческими письменами, так хорошо, как только сможешь, — сказала Клеопатра писцу, который так быстро примчался на ее зов, что едва не расплескал чернила.

Усевшись на пол, писец начал тщательно выписывать под диктовку царицы.

Гаю Юлию Цезарю.

Мне сообщили о бесчестном убийстве Помпея, совершенном Потинием, регентом брата моего, чье предательство заставило меня, законную царицу Египта, удалиться в изгнание из опасений за свою жизнь. Мой отец и я были гостями Помпея в те времена, когда вы были соправителями, а твоя дочь Юлия только что сделалась супругой Помпея. Юлия стала мне отличной подругой в тяжелые дни изгнания. Я могу удостоверить, что ее и ее супруга в те давние счастливые времена связывала глубокая взаимная любовь. Надеюсь, эти слова порадуют тебя ныне. Что касается Помпея, то мне ненавистно то коварство, которое проявили его убийцы. Он искал убежища в Египте, ибо в начале этой войны Потиний действовал по отношению к нему как друг, предоставив ему корабли и армию. Это произошло совершенно против моего желания и здравого смысла. В отличие от регентов моего брата, я не верила, что Помпей, который еще восемь лет назад, во время моего пребывания в Риме, казался человеком, отошедшим от активной жизни, может победить прославленного военачальника, покорившего Галлию и Британию. Я оказалась права, но в тот момент моя власть была узурпирована регентским советом, и поскольку я боялась за свою жизнь, то уже тогда намечала совершить побег из Александрии.