Николай Гейнце - Дочь Великого Петра
У Гейнце сложилось реноме человека «с пером», наблюдательного и редкостного трудолюбия. Он сотрудничает в газете «Сын отечества» и журнале «Звезда», печатает рассказы и статьи в «Петербургской газете» и «Петербургском листке».
С легкой руки «левой» прессы эти издания в партийной полемике того времени нарекли «бульварными», «правыми» или еще – «мелкой прессой». И это при том, что некоторые из них, в частности связанные с именем Виссариона Виссарионовича Комарова петербургские журналы «Звезда», «Славянские известия», газеты «Русский мир» и «Свет», имели своего большого читателя и свое, совершенно определенное – просветительское направление. Журнал «Славянские известия» нашел подписчиков и корреспондентов во всех славянских странах. Газета «Русский мир» послужила основой важнейшего для русского предпринимательства издания – «Биржевые ведомости», вела полемику с Салтыковым-Щедриным. Журнал «Звезда» был религиозно-мистического направления – предтеча грядущего символизма. А газета «Свет», имевшая только подписчиков семьдесят тысяч (цифра по тем временам колоссальная) по всей России, вплоть до самого отдаленного захолустья, удовлетворяла все слои населения в разнообразной информации. Кстати сказать, фигура издателя Гейнце – В.В.Комарова, генерала, барина «с головы до пят», мецената, любезного человека, слуги общества, запросы которого он предвосхищал заранее – и, с другой стороны, неутомимого строителя и устроителя Петербурга, на средства от своих «повременных изданий» застроившего чуть ли не целый квартал Невского проспекта, еще ждет своего любознательного исследователя. Именно этот человек в 1888 году пригласил Н.Гейнце в газету «Свет» постоянным сотрудником. И здесь сошлись на многие годы их обоюдные интересы: неудержимое желание писать – Гейнце и необходимость каждый месяц выдавать подписчикам том в двадцать печатных листов – Комарова. Гейнце становится доверенным человеком в делах Комарова, главным редактором «Света». Его работоспособность потрясала современников, создавались легенды, что он имел штат литературных «негров», но скорее – все это шло из одержимости писанием. Что – романы и повести! Писатель не гнушался не только статей и мелких заметок, но и – взять интервью, представить быстрый репортаж. Бисерный отчетливый почерк этого крупного, по-бычьи крепкого человека ложился на лист так плотно, будто автор экономил бумагу, чтобы вместить больше слов.
Казалось, и разрабатывать бы Н.Э.Гейнце уже найденную им «жилу», идти, в духе времени, по проторенной стезе бытового романа «натуральной прозы». Можно предположить, сколько всевозможных житейских эпизодов и сцен вынес он из своей адвокатской практики. Кроме того, в газету присылались невыдуманные, созданные самой жизнью истории, в виде записок и дневников. Некоторые из них под пером Н.Гейнце становились романами и печатались тут же на страницах «Света». Так, основой популярного тогда романа «Герой конца века» (1896) и его продолжения «Современный Самозванец» (1898) стали записки известного международного авантюриста Н.Г.Савина, которые он подарил сопровождавшему его по Сибири конвойному офицеру, и от того они через третьи руки и поступили в собственность газеты «Свет». В основу драмы «Жертва житейского моря» (1892) положен рассказ московской гимназистки, погибшей в волнах этого «моря»…
Но вдруг от шумно настигшего его успеха в описаниях современности Гейнце круто, как он это сделал и со своей служебной карьерой, сворачивает на еще не изведанную им стезю исторического романиста, в XVI век!
Здесь, вероятно, и надо сказать о той книге, при многократном любовном перечитывании которой, еще в детстве, и родилась в нем уже упомянутая «страсть собственно к литературным занятиям», – роман А.К.Толстого «Князь Серебряный». Детство сменила юность, пришла зрелость, но «Князь Серебряный» оставался настольной книгой, привлекая уже пристальное, искушенное знанием, внимание писателя к эпохе Ивана Грозного, к «институту опричнины», к размышлениям о его необходимости (или случайности) в истории, о разрушительном своеволии боярства тогда, в XVI веке, толкавшего Русь к удельным раздорам. К тому же и собственные, в те бурные для России 80-е годы, переживания русского писателя (похожие, добавим мы, и на те, что переживаем теперь мы, сто лет спустя) наталкивали на аналогии. Так появился у него в 1891 году первый исторический роман «Малюта Скуратов» – попытка Н.Гейнце создать н е ч т о, пусть и отдаленно, – в силу его таланта, который он сам оценивал весьма скромно, – напоминавшее любимое произведение.
Уже в этом романе можно увидеть основной писательский принцип, который будет прослеживаться и в других его исторических сочинениях. Создавая образ царского любимца Малюты Скуратова, Гейнце «старался отыскать человеческие черты, бесследно исчезнувшие за темными красками, наложенными на него народными преданиями и историею, и объяснить его выходящие из ряда вон, даже в то суровое время, зверства угрызениями совести, неудовлетворенным честолюбием и обособленным, бесповоротным положением в семье и государстве»[11]. Приближая героя к читателю, сокращая историческую дистанцию, «очеловечивая», писатель склонен к особому, мелодраматическому психологизму повествования. Воспитанный на идейных завоеваниях русской литературы критического реализма, направленной Белинским по пути отражения социальных конфликтов, Н.Гейнце упрямо возвращался к романтизму 30 – 40-х годов, который воспринимал жизнь человека значительно шире ее социальных рамок, – завершающим аккордом которого как раз и был любимый им роман А.К.Толстого. Демократическая критика обвиняла исторические произведения Гейнце в «лубочности» (так же, заметим в скобках, как и роман «Князь Серебряный»), видя в них лишь «умственную пищу всего низшего слоя российского читателя, на которого – увы! – так мало обращается внимания»[12]. Но именно к этой большей части населения России и обратил свое творчество Н.Гейнце; соединив занимательность с пользой, он заставил этот «низший слой» читателя приобщиться к исторической памяти своего народа. «Неоромантизм» Н.Гейнце, сформированный, пусть это и парадоксально, его адвокатским прошлым, трактовал душу и душевность героя – как данные свыше, Богом, и жизнь человеческую – как борьбу за сохранение их в чистоте среди искушений «моря житейского». Православная религиозность, как мироощущение самого писателя, видящего смысл литературы в лечении общества через душу человека, как бы подпитывает произведения Гейнце. И не случайна в этой связи приверженность писателя монархическим принципам правления. Приверженности этой он не скрывал, не боясь показаться непопулярным среди интеллигенции, даже всячески подчеркивал: «Всюду, умело или неумело – это другой вопрос, я стремился провести этот драгоценный для всех истинно русских людей принцип… неразрывно связанный с современным благосостоянием и с дальнейшим развитием и процветанием нашего дорогого отечества»[13].
Следующий свой роман, «Аракчеев» (1893), он посвящает этому «Малюте Скуратову» царствования Александра I. Левая пресса не могла простить писателю, что традиционно ненавистного А.А.Аракчеева, вошедшего в русскую историю как символ: «преданный без лести грошовый солдат», создатель военных поселений, – он показал фигурой страдательной, извергом, но несчастным. Да, так же, как и у Малюты Скуратова, хотя отделяет их три века, у Аракчеева проступают приметы зверства, востребованные ретивостью службы, «неудовлетворенным честолюбием», а позднее – «обособленным положением в государстве». Но Гейнце находит трогающие душу эпизоды и единственно верные слова, показывая эту душу в начале пути, еще открытую для добра, не закованную в броню уже совершенных поступков. «По выходе из корпуса они завернули в первую попавшуюся церковь. Не на что было поставить свечу. Они благодарили Бога земными поклонами». Так описывается приезд (вернее – приход, так как больше шли пешком, подвозимые лишь доброхотами) Алеши Аракчеева с отцом в Петербург, в Кадетский корпус. Стать этому «низовому» человеку другом царя помог «случай», но не только… «Человек железной воли», «жестокосердый идеалист» – таким увидел Гейнце Аракчеева в конце пути, пройдя с ним этот путь и наблюдая те самые пружины, которые «подталкивают» человека к бесчеловечию. Противоборство добра и зла, человек перед выбором, в «звездные», поворотные часы своей жизни – вот что ищет Гейнце в исторических сюжетах.
Один за другим выходят огромными тиражами романы: «Князь Тавриды» (1895) – о Потемкине, о времени Екатерины II, «Коронованный рыцарь» (1895) – о Павле, «Генералиссимус Суворов» (1896), «Первый русский самодержец» – об объединителе земли Русской Иване III, той же эпохе посвящены романы «Судные дни Великого Новгорода» (1897) и «Новгородская вольница» (1895) – о присоединении Новгорода к Москве, роман «Ермак Тимофеевич» (1900) опять возвращал к событиям царствования Ивана Грозного.
