Николай Задорнов - Капитан Невельской
— Только там нет фарватера, а здесь есть?
— Да, ваше сиятельство, — кисло, но почтительно ответил Политковский.
— А каково же мнение достопочтенного Фердинанда Петровича? — спросил Нессельроде. — Жаль, что его нет в Петербурге!
— Он здесь… Фердинанд Петрович, к сожалению, болен… Он очень предан науке, и на этом часто играют. По его мнению, следует подвергнуть тщательной проверке все результаты экспедиции «Байкала». В Компании есть почтенные служащие, которые занимаются исследованием Амура давно и смогут все изучить, так как они все отлично знают. Мы готовы принять меры.
«Поздно мы спохватились!» — подумал Нессельроде.
Он знал обо всех планах иркутского Муравьева, о них доносил Ахтэ в корпус горных инженеров к генералу Бергу, Берг — сюда.
Политковский сказал, что летом в лиман послан был Орлов.
— Он описал побережье, скупал соболей, которых, по его словам, как он выразился, ваше сиятельство, «хоть коромыслом бей». Завойко предлагал открыть вблизи лимана факторию с тем, чтобы этих соболей скупать. Это тем более важно, что и Орлов и Невельской привезли сведения о независимости гиляков.
У Нессельроде была хорошая память, и он помнил Орлова и как еще в прошлом году тот договаривался с гиляками, что можно построить редут на их земле.
Политковский ответил, что необходимо построить редут, купить для этого землю у знатных гиляков.
Сам Политковский никогда в тех краях не был и не представлял, что за редут, и что за гиляки, и как покупать у них землю, но ход дел в том виде, как они излагались на бумаге, знал превосходно.
— Тут необходима чрезвычайная осторожность! — заметил Нессельроде.
Политковский почтительно поклонился, зная, что подобные намеки зря не делаются.
Нессельроде спросил, в чем же разница карт Гаврилова и Невельского.
— Может быть, там ошибка?
— Мы сомневаемся в истинности цифр, выставленных на карте Невельского, ваше сиятельство…
Этого-то и надо было канцлеру.
— Ах так? Но есть ли у вас доказательства? — спросил он.
Никаких доказательств пока не было. Политковский ссылался на какие-то письма частных лиц и служащих Компании, на мнение членов правления… Но все это было не то, что требовалось канцлеру.
Нессельроде дал понять, что правительству нужны сведения, опровергающие открытие Невельского. Он сказал, что Компания должна представить свое письменное мнение несколько в ином виде, не такое, как доклад…
Канцлеру известно было то, чего не знал Политковский: в основе отношения к открытию — тайные, секретные сведения, секретные договоры и тайные опасения. Они-то важнее всего. Но нельзя пустить в ход их, нужны благопристойные доводы, которые можно выставить открыто, которые очень плотно покроют все тайны.
Он знал, что важные секреты — основа отношений к человеку, который сам не должен ничего знать. В этом сила тайны.
Политковский все чувствовал. Главное было не то, что решалось явно.
Какой-то слух, тень, брошенная на доброе имя, — и человек лишался чинов, орденов, не продвигался по службе: его желания толковались превратно, он чах, более прозябал, чем жил, и все это было результатом тайн, которых он не знал и о существовании которых даже не предполагал…
Но Муравьева нельзя было победить тайной. За него такие мастера секретов, как Перовский с его полицией, который на каждый ход ответит ходом.
Поэтому нужно было начать с иного, хотя бы с малого.
Кроме целей общегосударственных, у Нессельроде были и свои цели.
Он обещал государю политику, обеспечивающую «европейское спокойствие». Это была основа основ. Но были тайны, которых не знал даже император. Это отношения Нессельроде с англичанами. Он умело выведывал тайны у английских дипломатов, но и сам иногда кое в чем оказывал им услуги. А открыто все делалось во имя рыцарских идеалов, легитимистических принципов и православной веры, и тут пускались в ход тайны, уже известные государю…
…Политковский подъезжал к зданию Компании.
«Какой мерзавец Сенявин!» — думал он.
Политковский — один из тех рыхлых людей, которых уважают за их вид, за рассудительность и за… полное бессилие, которое обнаруживается, если надо решить что-нибудь самостоятельно, а за спиной нет привычного советчика.
Но на этот раз и он рассердился. Врангель был против Нессельроде, а Нессельроде не согласен с Врангелем! Кого слушать?
Вместе с Гильомом он в тот же день поехал к Фердинанду Петровичу.
— Невельской ищет встречи с вами, дядюшка, — говорил Гильом.
— Я не имею ни малейшего желания встречаться, — отвечал дядя. — Я уже сказал Федору Петровичу. Рад буду, если его открытие подтвердится, но сначала надо проверить.
Гильом стал уверять дядюшку, что открытия нет, есть подлог.
— Это именно так, дядюшка!
Политковский рассказал о своей беседе с канцлером. Решено было, что Компания потребует проверки всех открытий.
— И тогда видно будет, что надо делать, — сказал старый Врангель.
Молодой Врангель очень рад был, что дядя завтра уезжает. Уже все сделано, выяснены все возможности торговли спиртом, все известно о бочках, пошлинах, фрахте… Решен вопрос с пенсией… А Прасковья Врангель исполнила все поручения Елизаветы Васильевны.
— Я представляю, дядюшка, ваше деревенское житье-бытье! Согласитесь, в этом есть своя прелесть. И летом и зимой вы совершенно свободны, окружающее общество боготворит вас, вы всюду желанный, дорогой гость. И вместе с тем вы незримо вдохновляете нас…
Старый адмирал потрогал свои узкие золотые очки, достал из кармана белый носовой платок, нервно покусал губы, вытер сухие усы.
Гилюля надеялся, что с отъездом дяди можно будет свободнее ссылаться на его мнения, объяснить, почему Фердинанд Петрович сомневается, действовать решительнее.
«Уж теперь я отомщу! Прихлопнем этого моряка… Я уничтожу Невельского».
Как человек болезненный и раздражительный, молодой барон желал быть беспощадным с теми, кто шел против него или делал затруднения и неприятности его близким — Завойко, Юлии…
Собственные страдания болезненного Гильома давали, по его мнению, право доставлять страдания и жестоко поступать с другими.
Через несколько дней в Министерство иностранных дел к начальнику Азиатского департамента Льву Григорьевичу Сенявину, который только что вернулся из Москвы, приехал родной брат бывшего председателя Российско-американской компании барон Георг Петрович Врангель.
Он жил на Украине, где владел огромным поместьем, и приехал в Петербург по своим делам. Георг не застал брата, который отправился обратно в Руиль.
Гильом воспользовался этим. Он избрал дядюшку орудием своей мести. Он так разжег старика, что тот впал в бешенство и решил немедленно ехать к Льву Сенявину, с которым давно дружил, и доказать, что у него есть в столице связи, что он влиятелен.
— Только умоляю вас, дядюшка, не проговоритесь! — провожая Георга Петровича, просил Гильом.
— Как можно! — ответил дядя.
С Сенявиным его связывала старая дружба. Георг Врангель — почтенный тяжелый старик с умными, острыми глазами — сказал, что приехал объясниться по очень важному делу, не терпящему отлагательств.
— Я полагаю себя обязанным, Лев, поставить тебя в известность. Я буду с тобой говорить совершенно откровенно и начистоту, как всегда… не тая ничего, — говорил он, несколько волнуясь, так что тряслась его вспотевшая кожа, висевшая на шее мешками, как у старого яка, — скажу тебе, как старому приятелю, новая карта устьев Амура — совершеннейший обман! Это истина! Я понял сразу! Брат в ужаснейшем положении…
Георг всегда вмешивался решительно во все дела Компании уже по одному тому, что во главе ее стояли родственники. И он знал, что Лев Григорьевич принимает большое участие в его родственниках.
— Что ты говоришь? — изумился грузный Сенявин.
— Он где-то видел карту описи Гаврилова — это просто удивительно — и, представь себе, ею воспользовался! Да, да, у нас есть данные, что Невельской выдал карту Гаврилова за свою! Вот в чем секрет! Прошу тебя, поставь в известность канцлера. Ведь он председательствует в комитете.
— Какие же данные? Скажи мне.
— Карта Невельского и карта Гаврилова как две капли воды похожи одна на другую!
Лев Григорьевич молчал, колеблясь между желанием верить Георгу и опасением, что у того мало доказательств, чтобы подкрепить свое мнение.
— Поверь мне, Лев! Клянусь тебе, что это правда!
Лев Григорьевич Сенявин — правая рука графа Нессельроде — был глубоко возмущен поступком Невельского. Он сразу сказал, что дело грозит ссорой с Китаем, закрытием Кяхтинского рынка.
Теперь он видел, что Компания с опозданием кинулась отстаивать свои привилегии, наконец почувствовав, что открытие Амура моряками военного флота может оказаться страшным ударом по ней.
