Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Что-то я вас не видел? — спросил он. — Вы не были здесь?

— Я бродил, — ответил я со вздохом. — Искал службу, а нашёл неволю. Не о чем рассказывать.

— А дальше что думаете делать? — спросил он.

— Жду, когда Бог сжалится, — сказал я, вздыхая.

Он как-то долго смотрел на меня, думая и хмурясь.

— Ты ходил, по-видимому, в коллегию! Что же там от них слизнул? Латынь знаешь? Читаешь и пишешь хорошо? — начал он меня спрашивать.

— Не только пишу, но и каллиграфией занимаюсь, — отвечал я грустно, — но с этого хлеба не есть.

— Можно есть хлеб со всего, что доводится до совершенства, — сказал он сурово, — только из посредственного и даже лишь бы какого производства золота человек не живёт. Лучше хорошо шить ботинки, чем кое-как управлять.

Он прошёлся по комнате.

— Я не сомневаюсь, что ты степенный, — прибавил он, — что дисциплинированным и степенным умеешь быть, а мне как раз нужен такой бакалавр и надзиратель, чтобы помогал мне и не портил. Гм? Ты остался бы при мне и под моим начальством?

Я поднял глаза.

— Не знаю, справлюсь ли я с тем, что вы будете от меня требовать, — шепнул я. — Хотел бы.

— Не святые горшки лепят, — отпарировал ксендз Длугош, — лишь бы ты был послушным, внимательным и терпеливым.

Услышав это, я догадался, что, должно быть, канонику детей своих доверили Тарновские и Тенчинские.

— Вы, верно, знаете о том, что я учитель и надзиратель за старшими королевскими сыновьями? Не с сегодняшнего дня я с ними.

Я вовсе об этом не слышал, но погрустнел, потому что меня покинула надежда, чтобы король позволил изгнаннику пойти на эту службу.

— Не знаю, позволит ли король принять меня к королевичам даже самым мелким служкой, — сказал я. — Меня прогнали со двора, я потерял милость, хотя никакой вины не чувствую.

— Я обо всём знаю, — ответил Длугош, — но и я также эту милость потерял, а видишь, всё переменилась. Король ничего не будет иметь против этого, когда будет вами пользоваться. Ребята растут, я один с ними не справлюсь. Иногда им нужно дать отдохнуть, а глаз не спускать. Тогда у вас будет надзор, чтобы слишком не допускать своеволия.

Он изучающе поглядел на меня, долго был задумчив, когда я, не отвечая ничего, приблизился к его руке, целуя; он читал из моих глаз, что большего счастья, чем это, я никогда в жизни не ожидал.

— Приходи завтра, — завершил он коротко.

Когда я выбежал из каменицы на улицу, мне на память пришли настоящие пророческие слова Яна Канта, и сперва я побежал в костёл благодарить Бога.

Неожиданно, чудесно я приплыл в тот порт, о котором тот святой муж говорил.

Но теперь всё зависело от короля, позволит он или запретит.

Потом я поспешил к Задоре, разделяя с ним надежду и спрашивая его, как ему кажется, позволит пан или нет?

— Не сомневаюсь в этом! — воскликнул он весело. — Король всё-таки сдал всё на Длугоша и сам ни во что не вмешивается, такое возлагает на него доверие. Королева, видимо, итальянца или немца предпочла бы иметь. Король не будет сопротивляться, если Длугош этого пожелает. Он рекомендовал ему большую суровость, и почти постоянно ребята держатся вдалеке от Кракова, чтобы боязливая и заботливая мать ласками их не портила.

Я с таким беспокойством ждал следующего дня, что ни за что взяться, ничем заняться не мог. Должна была решиться моя судьба.

Я хорошо знал о том, что под Длугошевой розгой удобно мне не будет, потому что муж был суровый, непрощающий, нещадящий никого, хотя справедливый. Но через него я мог сблизиться с государем, двором и молодыми королевичами, милость которых я мог заранее завоевать.

Сам король когда-то напоминал мне, что я мог быть их надзирателем. Могло ли это теперь осуществиться?

Я прибыл в каноническую каменицу так рано, что его ещё там не было. Я сел на лавку в сенях, ожидая и с каждым шелестом вскакивая.

Наконец он пришёл. С его всегда нахмуренного лица ничего прочесть было нельзя. Он повёл меня за собой в комнату. Долгое молчание уже начало наполнять меня страхом.

— Я спрашивал насчёт вас короля, — сказал он после долгой паузы, — хотя не сомневался, что, раз положившись на меня, моему выбору он противиться не будет. Я же его беру на свою совесть. И господин охотно согласился.

Затем лицо его нахмурилось больше, чем обычно.

— Смотри же, смотри, — говорил он дальше, — не подведи моего доверия к тебе. Два раза ты дал доказательства честного сердца, это хорошо тебя характеризует. Ксендз Ян Кант дал доброе слово, а свидетельство святого мужа много значит. Поэтому беру тебя, но заранее ты должен знать о том, что я требую много, а потакаю мало. Где идёт речь о будущем тех, кто когда-нибудь будут править людьми, тяготеет суровая ответственность! Поэтому не льсти себе, что найдёшь здесь лёгкий и вкусный хлеб. В зное и поте лица будешь его потреблять, в постоянном бдении, тревоге, заботе. Бог благословит, когда сердце к этому приложишь.

Я ко всему был готов и, благодаря своего благодетеля, я торжественно обещал, что буду только его слугой и исполнителем его воли.

— Иди теперь, отдохни, — добавил он, — у тебя есть несколько свободных дней. В дороге королевичи с тобой лучше освоятся, а ты с ними. Мы должны выехать отсюда, в Люблин, может, искать здорового воздуха.

Так тогда, сверх всякого моего ожидания, счастливо разрешилась судьба, о которой я больше всего беспокоился, сомневаясь в ней. Задора по моему лицу понял, что я возвращался с доброй новостью, и не спрашивал.

— С королевичами, — сказал он, — больших бед у тебя не будет, только трое старших попали к ксендзу Длугошу, а те все мягкие и с добрым сердцем, но с каноником заранее готовься к тому, что он будет едким, потому что никогда не был другим. Справедливый, учёный и святой муж, но к людям суровый, короля не любит, королеву ещё меньше. Всех Ягеллонов не много ценит. Он не мог отказаться от воспитания, но без любви к этим детям и к их роду. Будет к ним суровым и безжалостным. На тебя упадёт смягчить их участь.

Я, видя королевичей издалека, почти их не знал. Они долго воспитывались под опекой королевы, только среди женщин и