Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

— Ты невинна, Джейн, — утешает миссис Эллен. — Ты ничем не заслужила этого приговора.

— Мне не следовало принимать корону, — говорю я.

— Королева знает, что вас к этому принудили, — говорит сэр Джон. — Она обещала вам помилование. Нужно только набраться терпения и еще немного подождать.

Королева Мария

Лицо Ренара полно тревоги.

— Я все-таки намерена проявить великодушие, — объявляю я ему. — Леди Джейн и ее муж пока останутся в Тауэре, но со временем, то есть когда у меня будут собственные наследники, — я чувствую, как мои щеки краснеют от мысли о том, что для этого потребуется, — я, может быть, их освобожу.

— То есть, ваше величество, я должен сообщить своему повелителю и императору, что леди Джейн останется в живых?

— Да, ваше превосходительство. Ее жизнь вне опасности, пусть некоторым и хотелось бы, чтобы все было иначе. Так велят мне законы совести.

Он смотрит на меня, будто я сошла с ума. Но, надеюсь, он будет признателен мне за то, что я приняла решение и дело закрыто.

— Ваше величество, простите за откровенность, но это просто каприз, — к моему удивлению, заявляет он. — Император считает, что, дабы обезопасить Англию, вам следует избавить страну от этих изменников. Пусть вас не смущает их юность. Они представляют угрозу для вашего трона.

— Я уже сказала, господин посол, и я слова своего не нарушу, — резко говорю я. — Кроме того, я полагаю, что моя сестра Елизавета гораздо более опасна. Да, она поддержала меня, когда меня провозгласили королевой, и радовалась больше всех, когда меня короновали, но она под любым предлогом избегает посещать мессу, и я боюсь, они тайно сговариваются пожениться с Эдвардом Кортни. Мне не нужно вам напоминать, что Кортни сам имеет претензии на престол. Нет, Елизавета в тысячу раз опаснее, чем Джейн Дадли.

— Ваше величество, это безумие! — взрывается Ренар. — Простите за прямоту, но мои шпионы доносят, что будто бы герцог Суффолк, которого вы так поторопились освободить и помиловать, замышляет мятеж. Еще я недавно узнал, что вы, по своей великой милости, позволили леди Джейн, приговоренной к казни изменнице, покидать Тауэр и гулять на Тауэр-хилл. Сударыня, это опрометчиво. Ее отец с легкостью мог бы ее похитить и снова выставить вашей соперницей.

— Ее хорошо охраняют, — настаиваю я. — К тому же сомневаюсь, что герцогу удастся привлечь достаточно сторонников для мятежа.

— Не совершайте ошибки, недооценивая сил противников брака вашего величества и принца Филиппа, — предостерегает Ренар. — Мне грустно это признать, но многие из ваших подданных уже недовольны.

— Все может быть, однако решение мною уже принято, — твердо заявляю я. — Я не стану марать руки кровью невинного ребенка.

И с тем я отпускаю Ренара. У меня болит голова, я больше не могу спорить. Он изо всех сил старается сломить меня, но я намерена выстоять. Если же его слова о Суффолке подтвердятся, я велю установить за герцогом слежку, затем удвою стражу в Тауэре. Но моей натуре противна жестокость, и до тех пор я предоставлю леди Джейн свободу, насколько это возможно. Быть может, Ренар прав и к Тауэр-хилл чересчур просто можно подобраться. Было бы надежнее исключить всякий риск.

Леди Джейн Дадли

На дворе стоит пронзительный холод, но я наслаждаюсь прогулкой. Весело бродить на свободе по Тауэр-хилл, среди лотков уличных торговцев, или смотреть на бесконечный поток судов на Темзе. Мои стражи держатся немного поодаль, болтают и смеются.

Гилфорда, как мне сказали, тоже выпускают на прогулки, но нам больше не разрешают встречаться. Правительство не рискует позволить двоим приговоренным преступникам, мужу и жене, договариваться о побеге. Невозможность видеть Гилфорда меня не беспокоит, пусть я и чувствую проблески жалости к нему, запертому среди зимы в промерзшей башне Бичем-тауэр. По словам миссис Партридж, он совсем упал духом от мысли о нависшей над ним смерти.

Обещанного помилования до сих пор нет, но пока, конечно, рано ожидать его. Ввиду приближающегося брака королевы и принца Филиппа начинаются волнения. На Тауэр-хилл болтают, что народ вот-вот взбунтуется. Я молю Бога, чтобы они не сделали меня своим знаменем.

Когда я возвращаюсь к себе, вижу, что меня ожидает Джон Бриджис. Он вежливо кланяется, но его доброе лицо сурово.

— Сударыня, сожалею, но ваши прогулки должны прекратиться, — говорит он без предисловий. — Совет не желает, чтобы вы сейчас появлялись на людях. Это вызвано серьезными причинами, но я уверен, вы понимаете, что мне не велено обсуждать их с вами.

Я страшно удручена. Короткие прогулки были для меня такой радостью, нежданным подарком. А теперь снова заточение в моей тюрьме, которое будет для меня невыносимым. Боюсь, что это дурной знак, шаг назад, к более строгому заключению, а не вперед — в сторону обещанной свободы; это может означать, что мое помилование будет очень легко отменено. Когда я с тяжело стучащим сердцем горестно смотрю на сэра Джона, в глазах у меня мутится. И я в ужасе осознаю, что плохо его вижу, как будто мне его что-то загораживает. Испуганно дрожа, я опускаюсь в кресло, моргаю и пытаюсь сфокусировать взгляд. Но темное пятно остается в поле моего зрения.

— Сударыня, вам дурно? — спрашивает он, встревоженный моим недомоганием.

— Я не вижу! — стону я.

Миссис Эллен и миссис Партридж бросаются ко мне и заглядывают в глаза.

— Там ничего нет, — говорит миссис Эллен, качая головой.

Все окружили меня, заботливо хлопочут и утешают, но ужас все глубже проникает в меня, когда черное пятно взрывается десятком горящих зигзагов, которые пляшут и мерцают у меня перед глазами. Из-за тошноты и головокружения я не могу отпить ни глотка эля, который они мне предлагают.

Меня заставляют лечь на кровать. Холодный зимний свет режет глаза, и миссис Эллен опускает шторы. Только полчаса спустя эти пугающие явления заканчиваются, но я лежу без сил и дрожу. Никто не может дать им объяснения, пока не возвращается миссис Тилни, навещавшая миссис Андерхилл.

— Да у вас мигрень, миледи, — говорит она мне. — Я сама ею страдаю. Это неприятно, но безвредно. Мою матушку мигрени изводили годами, но она дожила до шестидесяти. У вас, может, будет сильно болеть голова, но это быстро пройдет.

Не зная, верить ей или нет, я лежу и плачу. Но она не ошиблась: вскоре у меня начинает болеть голова, да так сильно, как никогда в жизни, я чувствую себя совершенно разбитой. Ничего, кроме боли, для меня не существует, несколько раз меня рвет в подставленное миссис Эллен ведро. Она не отходит от меня, терпеливо сидит рядом и смачивает мне лоб холодной мокрой тряпицей.

Утром я, к своему большому удивлению, встаю как ни в чем не бывало. Но через два дня у меня случается второй приступ мигрени и затем еще два в течение недели. Сэр Джон, забеспокоившись, посылает за лекарем, который подтверждает диагноз миссис Тилни, но признается, что мало чем может помочь.

— Это иногда сопровождает месячные, — объясняет он. — У вас сейчас нет месячных?

— Нет. На самом деле у меня их не было с тех пор, как я попала сюда в заключение.

Врач смотрит на меня с жалостью:

— Также доказано, что мигрени случаются, когда больной испытывает большое горе или волнение.

Все знают о вынесенном мне смертном приговоре.

— Первый раз это произошло, когда мне сказали, что больше не разрешат выходить на прогулки, — тихо говорю я.

Грустно покачав головой, он вызывает коменданта.

— Мое профессиональное мнение, сэр, таково: эта юная леди испытывает безмерное напряжение, что подрывает ее здоровье. Она нуждается в хорошей пище, свежем воздухе и покое. Конечно, мне не по чину давать вам советы, но на вашем месте я бы точно знал, что мне делать.

— Я сейчас же напишу совету, — обещает сэр Джон.

Мигрени, благодарение Господу, прекратились. Я возношу хвалы Ему и королеве за возможность снова вдыхать свежий воздух и ходить по хрустящей заиндевелой траве в саду коменданта. Я могу здесь оставаться, если захочу, до тех пор пока мои пальцы не посинеют, и всегда с неохотой возвращаюсь, чтобы погреться у большого очага миссис Партридж.

Условия моего заключения смягчились, но я пребываю в унынии. В шестнадцать лет я оказалась отрезанной от нормальной жизни. У меня есть книги, но они перечитаны мной неоднократно, и я не имею возможности заказать новые. Я беспокоюсь, чувствуя потребность в чем-то, чему не нахожу названия. Возможно, это свобода, но такое чувство, что мне не хватает иного, еще чего-то более важного. Однажды, когда это все закончится, я уеду далеко и поселюсь в глуши, может быть, в Брэдгейте — он, как сейчас кажется, принадлежит другой жизни, жизни, которую я принимала как должное. Как странно было бы теперь вернуться туда.