Н. Северин - Перед разгромом
От печали и смущения бедная Юльяния не выходила из своих комнат, и, кроме Анны и Цецилии, никто ее не видел. Говорили, что она заболела и, к величайшему огорчению ясновельможной, упорно отказывается видеть доктора. Рассказывали, будто она с отчаяния покушалась на самоубийство. Да и мало ли что болтали во дворце киевского воеводы, где все были заинтересованы романом вдовушки с ненавистным москалем.
Сестра Фелицата даже помолодела от предвкушения приятных перспектив в ближайшем будущем. Она убедила старших резиденток и ближайших к ясновельможной компаньонок, панну Джевецкую и панну Недзелковскую, в необходимости обратиться за помощью к известному заклинателю духов, бенедиктинцу отцу Моисею, и эти панны ожидали только удобного случая, чтобы умолить госпожу последовать благому совету такой компетентной личности, как сестра Фелицата. А последняя тем временем в своих беседах с дворскими девицами о черте и чертенятах грозно восклицала:
— Пора, пора пригласить в этот дом отца Моисея! Пора окропить здесь все углы святой водой и прочесть молитвы и заклинания, от которых бесы рассыпаются прахом! Пора очистить воздух! А как это сделать, я вам могу сказать; я сама помогала отцу Моисею в борьбе с нечистой силой. Мы изгнали из матери Клеопатры пять бесов, из сестры Анжелики — восемь! Когда бесы овладевают человеком, он уж сам себе не принадлежит: и сердцем, и умом его, и волей владеет сатана. За него думает, говорит и действует дьявол. Тот, кто хоть раз видел бесноватого в ту минуту, когда из него изгоняют бесов, сомневаться в этом не может, потому что он видит чертей так, как я вас теперь вижу! Они вылезают у него из ноздрей, из ушей, изо рта! О — это страшное зрелище! Не всякий его может вынести!
Это была сущая правда. От одного описания этого ужаса со многими слушательницами делалось дурно; им казалось, что они видят бесов, и беседа прерывалась истерическими припадками.
А затворничество Юльянии между тем продолжалось. На все просьбы выйти из спальни, чтобы подышать свежим воздухом, она отвечала мольбами оставить ее в покое. Об Аратове она не спрашивала.
Прошло с неделю, больная начала поправляться, явились сон и аппетит, она поднялась с постели и просидела с час в кресле перед окном в сад. Можно было надеяться на скорое выздоровление, и пани Анна решилась покинуть ее на целый вечер, чтобы ехать на концерт к графине Ржевусской, где она должна была встретить все высшее варшавское общество, а также и русского посла, с которым ей было особенно интересно повидаться после исчезновения Аратова.
К ее величайшему удовольствию, князь Репнин первый заговорил с нею о ненавистном москале, как о личности, которой покровителям пани Розальской опасаться нечего.
— Я обещал вам, что избавлю вас от этого человека, графиня, и сдержал слово, — заметил он с улыбкой.
— Но нам хотелось бы знать, надолго ли мы избавлены от опасности? — спросила она.
— Навсегда, графиня. Песенка Аратова спета, и в Варшаву он во всяком случае не вернется.
— Извините, князь, но мне хотелось бы знать, насколько я была права в тех подозрениях, которые я позволила себе высказать вам относительно его?
— По поводу смерти его жены? Ничего верного не могу вам еще сказать. Следствие производится, но самое секретное, и я должен предупредить вас, что малейшая неосторожность может все испортить, — прибавил он, устремляя на нее выразительный взгляд, значение которого она отлично поняла.
Явилась на этот концерт и княгиня Изабелла, но без красавицы, возбудившей такое любопытство на последнем празднике в Лазенках. На вопросы о ней она отвечала, что к ее приятельнице приехал муж и что она собирается уехать с ним в Петербург.
— Она здесь проездом, и ей нет цели знакомиться с здешним обществом. Если она приняла приглашение короля, то лишь для того чтобы иметь понятие о том, как мы веселимся у его величества, — прибавила она с иронической усмешкой, всегда появляющейся на ее губах, когда она говорила про своего экс-любовника.
Впрочем, расспросами о таинственной незнакомке ей много не докучали — в последние дни о ней успели забыть. Всеобщее внимание было теперь обращено на князя Карла Радзивилла, у которого начинали собираться те самые недовольные настоящим положением страны, что еще так недавно собирались у краковского кастеляна. Предвиделись новые смуты и раздоры, на этот раз с поддержкой
Пруссии и Австрии, обещавших будто бы свое содействие восстанию против России.
Занимала также общественное мнение ссора короля с княжной Сапегой и возврат нежности к княгине Любомирский, а также вызывающий тон, проявляемый Изабеллой Чарторыской, каждый раз, когда ей и королю случалось встречаться в публике. Она так подчеркивала свое презрение и ненависть к нему, что во избежание скандала король принимал всеьозможные меры, чтобы избегать этих встреч.
С концерта Ржевусской пани Анна вернулась домой в наилучшем настроении, и вдруг, не успела она переступить порог своей уборной, как ей сообщили, что пани Розальской во дворце уже нет.
Юльяния воспользовалась отсутствием ясновельможной, чтобы бежать, и бегство это было задумано так искусно, что сомневаться в том, что оно было подготовлено заранее, было невозможно. До глубокой ночи никто во дворце ничего не подозревал. Огонь горел в ее комнатах часов до одиннадцати, и все оставались бы до утра в убеждении, что Розаль-ская почивает в своей спальне, если бы один из сторожей, делая обход по дворам, не заметил, что калитка в переулок отперта и что ключ от нее, вместо того чтобы висеть с прочими ключами у изголовья старшего жондцы [17], торчит в замке. В испуге он перебудил всех, начиная с дворцового маршала, и тот немедленно обошел помещения обитателей дворца, чтобы убедиться, кому понадобилось выйти в такую позднюю пору из калитки. Вряд ли при этом обыске решились бы беспокоить пани Розальскую, если бы не увидали дверь в ее апартамент полуоткрытой. Когда проникли в ее комнаты, то никого в них не нашли, и на каждом шагу попадались следы бегства как госпожи, так и служанки: ларцы и ящики были опорожнены, на полу валялись обрывки бумаги, бечевок, ни драгоценностей, ни денег нигде не оказалось. Наконец на столе нашли письмо в запечатанном конверте, с надписью на имя пани Анны. В нем Юльяния умоляла свою благодетельницу простить огорчение, которое она причиняет ей, и забыть про нее. Не в силах она жить без любимого человека и решила следовать за ним всюду.
XXXII
В селе Воробьевке шла уборка хлеба, и в такую-то горячую пору Андрею понадобилось ехать в город.
На обратном пути он не вытерпел, чтобы не свернуть в поле, где жали пшеницу, и, увидав, что дело не идет так споро, как бы ему хотелось, отослал тележку с лошадью домой, а сам принялся подгонять народ, чтобы до ночи ни одного не сжатого колоса не оставалось. Вернулся он домой так притомившись, что насилу-насилу уговорила его жена поесть хоть горячих щей перед сном. Ему было не до еды, и, просидев за столом минут пять, он поднялся с места, чтобы скорее раздеться и завалиться спать.
Поспешно легла и Маланья, прекратив расспросы, на которые он отвечал неохотно, — так клонило его ко сну. А между тем он не засыпал и, проворочавшись с боку на бок с час в темноте, сам сердито возобновил прерванный разговор о слухах, распускаемых лихими людьми, чтобы мутить народ.
Вести из Варшавы доходили сюда поздно, случайно и всегда в извращенном виде. Но Андрей недаром здесь вырос; он знал, что самые нелепые слухи никогда даром не появляются и всегда предшествуют каким-нибудь смутам. Чуяло его сердце беду, но не знал он, откуда ее ждать, и это раздражало его. Присмирели в ожидании и хохлы, и казаки, притаились евреи, молчали и русские, ничем особенным, кроме обычной заносчивости, не проявляли себя и поляки, но это было только затишье перед бурей. Вслед за глухими слухами начали уже проявляться признаки зловещего свойства: по дорогам все чаще попадались личности из того неблагонадежного элемента, что всегда всплывает на поверхность взбаламученного житейского моря. Где скрывались до сих пор эти люди и для чего являлись, — не стоило и спрашивать, никто этого не знал.
Андрей столкнулся с таким человеком на постоялом дворе в Киеве. Сидя за столом перед миской галушек и запивая их старой водкой, незнакомец рассказывал какие-то турусы на колесах о том, кого да кого надо выбирать в послы на конфедерацию, и подробно объяснял, что будет, если выберут людей из партии Чарторыских, чего ждать от Радзивилла, за сколько миллионов продал киевский воевода с графом Браницким москалям отчизну и какая их ждет казнь за измену, когда патриоты одержат верх.
Когда Андрей отправился на базар, то услышал там такие же толки и тоже от незнакомых пришлых людей. Вокруг них собирались толпами, закидывали их вопросами и во всеуслышание повторяли их ответы: больше всего льгот надо ждать бедному народу от светлейшего князя Радзивилла. Он всех хлопов выпустит на волю и каждого оделит землей и деньгами. А король вступил в тайный союз и врагами отчизны и дал подписку русскому послу, что всех поляков, которые откажутся переходить в греческую веру, будут топить в колодцах и реках. Много тому подобного вздора рассказывали смутьяны, и этот вздор расползался по всему городу и предместьям, а оттуда распространялся дальше по селам и хуторам. Андрей сам слышал, как эти враки повторялись с прикрасами всюду. И добро бы одни только хлопы этому верили, — это бы еще с полгоря; но об этом рассуждали и в приказе, куда он заходил писать купчую на пустошь, купленную у соседнего помещика. В приказе он нашел всех служащих в переполохе по случаю нового распоряжения русского посла в Варшаве, предлагавшего начальству пограничных с Польшей русских поселений зорко следить за народом, чтобы тот не увлекался россказнями смутьянов и выдавал последних головой начальству, дабы все они понесли должную кару за подговор к мятежу.
