Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков
— Спасибо, друг мой. Так я и поступлю, — вздохнула Екатерина.
Беседа продолжалась еще долго. Федор совершенно позабыл, что беседует с императрицей, подробно, и даже резковато, изложил ей выводы из своих наблюдений. Не называя имен, дал далеко не лестные характеристики так называемых друзей и приверженцев императрицы. Настоятельно советовал воздержаться от всяких сношений с кем бы то ни было, помимо сношений чисто официальных.
— Поверьте, государыня, издали виднее, — сказал он. — Ежели чему суждено сбыться, то оное сбудется без больших усилий со стороны вашего величества. Когда нарастает гроза — ни предотвратить, ни ускорить ее мы не в силах. А гроза неминуема. Вам лучше всего переждать, не устремляясь грозе навстречу.
После этой беседы у Екатерины вошло в обыкновение советоваться с Федором Волковым в особо затруднительных случаях.
После похорон Елизаветы оба Волковы из «траурной комиссии» перекочевали в «комиссию дворцовых убранств».
«Монплезир»
С наступлением весны Петр с двором переселился в свой веселый Ораниенбаум. В этой своей любимой резиденции, еще в бытность наследником престола, он перестроил старый дворец по плану архитектора Минальди. Этим же архитектором был сооружен великолепный оперный театр в итальянском вкусе, где подвизалась особая итальянская опера-балет под управлением капельмейстера Манфредини. Здесь начались нескончаемые пиры, парады, экзерциции и странные игры на открытом воздухе, где силе, расторопности и ловкости отводилось не последнее место.
Роль хозяйки при дворе императора играла Елизавета Воронцова, носившая среди членов дипломатического корпуса кличку «селедочница», а среди своих соотечественников именовавшаяся ласково «кухаркой».
Императрице Екатерине было определено пребывание в Петергофе, в парковом павильоне, называвшемся «Монплезир». Она была окружена многочисленным штатом соглядатаев, следивших за каждым ее шагом. С наступлением вечера в опасных уголках парка, по всему Петергофу и в его ближайших окрестностях дежурили вооруженные пикеты, неся службу по охране императрицы от всяких случайностей.
Чудачества императора заставляли сомневаться в состоянии его умственных способностей. Указы и законы издавались без счета, во всякое время, между кутежами и парадами и без счета же уничтожались или заменялись другими, часто без отмены изданных ранее.
Вернувшиеся из ссылки бывшие руководители судеб России — Бирон и Миних — осторожно приглядывались к этому веселому содому, не зная, куда определить себя. Когда прибыл полномочный министр Фридрих II Гольц с условиями мира и союза между двумя «венчанными братьями» и когда Петр подписал эти условия почти не читая их, основное направление политики нового императора как будто начало проясняться: Петр желал перейти под просвещенное покровительство великого короля. Такая перспектива понравилась немногим. Даже среди членов немецкой партии начали проявляться признаки растерянного недоумения.
Кое-кто из самых близких советников Петра начал озираться по сторонам, выискивая лазейку на случай окончательного помешательства императора. Были и такие, которые злорадно и всеми средствами стремились приблизить момент этого помешательства. Петр со всеми был неумышленно груб и бестолково заносчив. Ряды его сторонников редели.
В июне Орловым стало известно о странной позиции, занятой Никитой Паниным по отношению к Екатерине. В кругу своих старых «интимных» друзей, к которым не принадлежали ни Разумовские, ни Шуваловы и никто из орловской молодежи, он начал проводить мысль о полезности для государства переворота в пользу малолетнего Павла и установления регентства «кого-либо из близких к нему лиц», только не Петра или Екатерины, которые должны были быть высланы за границу. Этот план, получивший известность лишь в форме смутных слухов, сразу нашел немало тайных сторонников среди старой чиновной знати, не исключая Миниха и Бирона.
Олсуфьевы жили на даче или, вернее, на ферме, в трех верстах от Петергофа. Елена Павловна находилась почти постоянно при Екатерине, отлучаясь только к отцу на дачу, где имела регулярные свидания с Федором Волковым или с кем-нибудь из компании Орловых. Через них она узнала о плане Панина.
Вернувшись в «Монплезир», Елена Павловна стала искать удобного случая сообщить императрице об этих слухах.
Было около полудня, и стоял очень жаркий день. Встретив Олсуфьеву в галерее, императрица сказала ей:
— Хорошо, что вы здесь, дорогая моя. Я просто задыхаюсь от духоты. Мы должны с вами выйти на воздух, на ветерок, и посидеть где-нибудь в тени.
Императрица взяла Елену Павловну под руку. Они прошли несколько шагов по направлению к заливу, где и сели на прибрежном камне в тени одинокого развесистого дерева.
Екатерина была сильно взволнована.
— Вы знаете, дорогая, меня хотят разлучить с моим сыном? Разлучить навсегда.
— Я слышала об этой нелепости, государыня, и не советую вам придавать ей серьезного значения. Ведь ваше величество имеете в виду новый план Панина?
— Вот видите! Значит, об этом знают уже все? — воскликнула Екатерина.
— Чем глупее какой-нибудь слух, тем скорейшее он получает распространение, государыня. По нашим сведениям, это всего-навсего лишь болтовня, которая не имеет под собой никакой почвы и свидетельствует лишь о тайных честолюбивых замыслах человека, с именем которого этот план связан. От кого, ваше величество, осведомились об этом?
— Увы! От княгини Дашковой, этого моего несчастия и вестника печали.
— Тогда государыня не удивится, узнав, что и наша осведомленность идет из того же источника. Это указывает на то, что княгиня не прочь от двойной игры, если она уже не ведет ее давно. Зная характер княгини, я этому не удивлюсь. Главная ее цель — играть видную роль, а в какой игре — это ей безразлично.
Екатерина подумала.
— В ваших словах, дорогая, есть какая-то доля правды. Во всяком случае, княгиня мне не внушает большого доверия. Тем любезнее и предупредительнее я вынуждена вести себя с нею.
После минутного молчания Олсуфьева сказала:
— Ваше величество должны быть совершенно освобождены от опеки этой особы и ее докучающего и вредного внимания.
— Да, но как это сделать?
— Я беру на себя устроить это через посредство известных вам лиц. Княгине должна быть предоставлена важная с виду роль, но такая, которая отдаляла бы ее от действительного хода событий. Эта мысль уже высказывалась кое-кем из людей умных и предусмотрительных. Княгиня будет играть видную роль, но не в основной пьесе, а во вводной интермедии. Если позволите, государыня, я переговорю об этом от имени вашего величества с Григорием Орловым.
— Охотно, дитя мое. Только мне не совсем ясна эта ее будущая роль.
— Княгиня должна быть введена в наш кружок, где ей будет поручена такая масса пустых и не идущих к делу обязанностей, которая не оставит ей времени заниматься ничем другим. Каждый ее шаг будет на виду, каждая встреча с кем бы то ни было будет контролироваться. Мы не должны ни на час выпускать ее из поля зрения и будем изображать ей наше дело, как нечто весьма отдаленное, требующее длительной подготовки. Это избавит ее от необходимости спешить, если она действительно работает на двух хозяев, и мы, конечно, сумеем предупредить ее, выполнив наши планы.
— Мне кажется, это придумано недурно, — сказала Екатерина. — Главное, скорее бы мне избавиться от ее удручающей болтовни.
— Вы от нее избавитесь, государыня.
— Когда вы виделись с теми?
— Вчера вечером — с Орловым и Потемкиным. Сегодня на дороге меня подкараулили Бредихин и Хитрово, оба верхами. Вечером будут у моих родителей Федор Волков с братом, и я прошу разрешения вашего величества переночевать дома. Сегодня же попозднее обещали доставить кое-какие сведения, так как днем там назначено важное совещание.
— Жалею, что вас на нем не будет, милое дитя.
— Не жалейте, государыня, это дело поправимое. Мы все равно будем знать все подробности. Мне поручено передать вашему величеству, что у них, почитай, все готово. План действий будет, вероятно, такой. Ваше величество при всех условиях будете играть до решающего момента пассивную роль. Так безопаснее. Когда приспеет время, вас увезут отсюда силой. Таким образом, в случае неудачи предприятия, вашему величеству ничего не будет грозить. Впрочем, возможность неудачи почти исключена. Число гвардейцев, истинно преданных вашему величеству, таких, на которых можно рассчитывать безусловно, достигает примерно пятнадцати тысяч. Это более, чем достаточно на первое время. С прибытием вашего величества в Петербург это число должно утроиться, учетвериться. В гарнизонах Кронштадта, Царского, Ораниенбаума также имеются надежные части. Количество преданных нам командиров, в силу характера самого дела, невелико — не более сорока человек. Но зато среди этих сорока мы не предполагаем ни одного колеблющегося, а тем более способного отступить или изменить. Угодно вашему величеству иметь их список или, вернее, узнать их имена?
