Дмитрий Балашов - Бальтазар Косса
И вот результат: во Флоренции самый чистый итальянский язык, который составил основу народной речи всех наших писателей! Истинные науки процветают только здесь! Лучшие сукна производятся тоже здесь! Самая устойчивая валюта во всем мире – наш золотой флорин!
Только здесь рождаются истинные таланты! Флоренция может гордиться именами гениев, таких, как Данте, Петрарка, Боккаччо, Чимабуэ, Джотто! Наши граждане, по словам великого Данте, «к доблести и к знанью рождены!».
Пламенная речь Леонардо Бруни на несколько долгих мгновений покорила всех. Но вот Козимо Медичи, покачивая головой, разлепил уста:
– Не забудем только, что Боккаччо, по сути, образовался в Неаполе, Петрарка – в Авиньоне, а учился во Франции и в Болонье, и позже, переезжая из города в город, во Флоренцию приехать так и не захотел. А Данте мы сами выгнали и не позволили ему возвратиться, поступив с ним почти так, как афиняне поступили с Сократом. И умер он в Равенне, там и его могила, к которой веками будут приходить на поклон люди изо всех земель… В Равенне, а не у нас! Римскую демократию, о которой ты с таким восторгом говоришь, защищал против Юлия Цезаря Помпеи, и неизвестно, чем кончилось бы дело, одолей Помпеи Цезаря? Не тем ли же самым установлением императорской власти? Ведь еще Сулла, по сути, уже сокрушил республику, взявши штурмом Рим, подобно нашему Фаринате дельи Уберти! А самый блестящий век древних Афин, когда был воздвигнут Парфенон, когда творили великие, едва ли не весь обязан усилиям и покровительству Перикла!
Тут и родитель Козимо вступил в спор. Тщательно подбирая слова, дабы не обидеть ни гостя (Аретино), ни хозяина (Коссу), заговорил:
– Здесь, за этим столом, в своем узком кругу, давайте признаемся друг другу, что демократия никогда не была властью для всех и даже властью большинства никогда не являлась! Вспомните, сколько в многолюдных Афинах при Перикле набралось полноправных афинских граждан! Горсть! То же самое и у нас! Правят во Флоренции, по существу, представители семи старших цехов, по чести даже пяти. А кто является полноправным членом цеха? Владелец, фактор, квалифицированные мастера, к тому же обязательно – жители Флоренции. Ведь чернорабочие, чомпи, которых подавляющее большинство, уже не входят в цеховую организацию! А мелкие торговцы, разносчики и прочий городской люд? Сорок лет назад наша фамилия попыталась помочь «тощему народу» получить больше прав! Сальвестро Медичи приложил к тому немало сил! А чем кончилось? Босяк Микеле Ландо сам перешел на сторону «жирного народа», как делает всякий разбогатевший бедняк, а Сальвестро едва уцелел, вовремя отойдя в сторону.
– Отец! – вполголоса вмешался Козимо с некоторым укором. – Но Сальвестро получил доходы с лавок Старого моста, а это шестьсот флоринов в год!
– Как получил, так и потерял! – возразил Джованни. – И вдобавок, едва не потерял свою голову! Чомпи были разгромлены, младшие цеха закрыты, а власть целиком вернулась к «жирному народу» и сейчас находится в руках Ринальдо Альбицци, Строцци и Никколо Гоццано – это не воля большинства!
– Согласен! – не уступил Аретино. – Но это уклонение от истины. Не забудь, что Сократа судил олигархический совет сорока, установленный после войны со Спартой и частичного крушения афинской демократии! И все наши беды происходят от порчи первоначальных законов. Тогда народ выступал сам в свою защиту, процветала демократия. Теперь, когда мы нанимаем кондотьеров со стороны, к власти опять приходят «жирные»: крупнейшие торговцы, банкиры. Почему я и говорю, что республика должна иметь свою народную, а отнюдь не наемную армию, способную защитить интересы народа!
– Что касается демократии, – вновь подал голос Косса, – тут я не вполне могу согласиться с Леонардо. Тирания плоха, об этом никто не спорит! Но вот Джан Галеаццо в Милане так же точно утеснил знать, как и вы, а сверх того издал законы, защищающие имущество крестьян от посягательств знати. И не забудем всех тех наших владетелей, которые правят в Урбино, Римини, Ферраре, Мантуе, не вызывая народных возмущений. Всех этих Монтельфельтро, Малатесту, Д’Эсте, Гонзагу… А королевская власть в Неаполе? Власть зарабатывается вниманием к людям и теряется, когда людей начинают презирать.
– Но со смертью Джанна Галеаццо обрушился Милан, со смертью Владислава кончились успехи Неаполя!
– Все так! – согласился Косса. – И все же я о другом, и, кстати, эти именно примеры подтверждают то, что я сейчас скажу! Устойчива только та власть, которая обретает продолженность в веках, а продолженность достигается религией, точнее религиозной организацией, способной к сохранению и передаче традиций. Монархии, не подкрепленные святостью, гибнут с гибелью талантливых монархов. Республики гибнут в противоречиях богатства и бедности, «жирного» и «тощего» народа, как говорят тут, во Флоренции. Рим обрушился в безумствах цезарей, а Византия, где власть приобрела сакральный характер, просуществовала тысячу лет, и только сейчас клонится, по-видимому, к своему окончательному концу.
Я многое понял только там, в темнице, после своего крушения. Вот ты, Аретино, толковал тут о влиянии законов, не учитывая при этом исконных талантов того или иного народа: храбрости, склонности к ремеслу, к торговле, способности жертвовать собой… Римляне имели многие из этих качеств, и потому побеждали в войнах, а то, что они строили, строилось на века, и потому сумели создать великую империю, изумляющую нас и поднесь! И все мы тщимся стать похожими на римлян. Вспомните Гогенштауфенов! Даже Сигизмунд, и тот, по-видимому, преследуя меня, мечтал о воссоздании великой германской империи со столицей в Риме, на чем сломался еще Барбаросса!
– Я полагаю, – вновь горячо заговорил Аретино, – потребные государству доблести возможно воспитывать в людях!
Человек по природе своей стремится к истинному благу. Лишь ложные учения заставляют его сворачивать с этого пути, и философия нужна, прежде всего, для опровержения этих ложных учений!
И не улыбайтесь так, мессер Джованни! Вы хотите спросить, и, конечно, спросите, в чем заключается истинное благо? Так вот: истинное благо заключено в добродетели! Человек должен найти правильный путь, ибо он обладает свободным выбором, что его отличает от божества, обладающего абсолютной истиной иско-ни, и от животных, живущих и умирающих по воле случая, по воле стихии или игры природных сил – называйте, как хотите! Почему животным неведома мораль, человеку же, наоборот, запрещена вседозволенность! Запрещено жить вне морали!
– Запрещено свыше и в принципе, – вымолвил Косса. – Возможно! Но я бы не взялся это объяснять корсиканским разбойникам или берберийским пиратам. Мне кажется, человек по природе своей безмерен и способен как к необычайному добру и самоотречению, так и к звериной жестокости.
– Вы правы, – воскликнул Аретино. – Но тем более надобно воспитание! Причем – разностороннее воспитание, духовное и телесное. Истинного гражданина создают умеренность в пользовании жизненными благами… Да, да, и я бы ничего не добился, и ни кем не стал, ежели бы в молодости излиха угождал плоти своей! Как, кстати, Поджо Браччолини! Если хотите знать, я нынче благодарен той бедности, которая окружала мою юность и заставляла постоянно прилагать усилия к усвоению наук, что необходимо каждому гражданину. И я благодарен вам, ваше святейшество, за предоставленную возможность в зрелые годы поездить и узреть мир! Ибо знания теоретические без знания действительности бесполезны и пусты, а знания одной действительности, как у крестьян, солдат и иных из наших купцов, – я не про вас говорю, мессер Джованни, вы как раз блестящее исключение из этого правила! Так вот, знания действительности, если они не украшены блеском литературных сведений, всегда будут казаться и лишними, и темными.
Да, да! Образование, образование прежде всего! То самое, без которого Эпикур не соглашался считать варваров даже людьми!
Образование необходимо в равной мере и нашим женщинам, что опять же подтверждает присутствующая здесь госпожа Има, чьей начитанности в античных авторах мог бы позавидовать иной мужчина. И начитанность эта нужна женщинам, прежде всего, не для того лишь, дабы блистать в обществе мужчин, но дабы воспитывать новые поколения, что опять же доказали римские матроны, такие, как мать Гракхов, которую сами римляне считали лучшей из римских матерей!
– Я все-таки повторю сказанное прежде, – задумчиво возразил Косса. – Мы, в нашем стремлении все переделать, сломать, воссоздать, восстановить или разрушить считаем абсолютом наше вмешательство в жизнь. И не понимая того, используем для себя созданное до нас и помимо нас, свыше. Мы переделываем фасад не нами построенного здания. Это то, что я понял, лишь когда оказался в темнице, а Людвиг спускался ко мне в подземелье со слезами на глазах, целовал мои оковы, но с цепи меня не спускал. Мы, к примеру, совсем не задумываемся об упорстве женщин, рожающих по десять-пятнадцать детей, так что даже чума не может справиться с этим постоянным жизнерождением. А ведь могли бы и не рожать! Или заводить по одному ребенку! И сколько тягот принимают они на себя, и как никто из нас, мужчин, не видит этих тягот, не учитывает их! Однако подросших юношей уводят с собой наши кондотьеры, а девушек солдаты делают женами, заставляя тем самым плодить и плодить новые поколения. А кто подумал об участи крестьянина, охотника, скотовода, рыбака, создающих изобилие хотя бы вот этого стола! С них только берут и берут! Каждое прохожее войско грабит их, жжет их дома, насилует и уводит с собою их женщин… А что без этих вечных тружеников все мы? И куда испарились бы наши богатства, исчезни мясо, рыба и хлеб, виноград и вино?
