Рафаэлло Джованьоли - Спартак

Спартак улыбнулся; улыбка его выражала насмешку и недоверие. Он тотчас же спросил римского всадника:

— Первое?

— Предложить тебе на основании соглашения с тобой вернуть нам римлян, взятых тобою в плен в сражении при Фунди.

— А второе?

Посол, казалось, смутился; он открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но колебался и наконец промолвил:

— Я желал бы, чтобы ты сначала ответил на мое первое предложение.

— Я верну вам четыре тысячи пленных в обмен на десять тысяч испанских мечей, десять тысяч щитов, Десять тысяч панцирей и сто тысяч дротиков, отлично сделанных вашими лучшими оружейниками.

— Как? — переспросил Гай Руф Ралла, и в его голосе послышалось одновременно и изумление и негодование. — Ты требуешь… ты желаешь, чтобы мы сами снабдили тебя оружием для продолжения войны с нами?

— И повторяю тебе, я требую, чтобы это было самое лучшее оружие; оно должно быть доставлено в мой лагерь через двадцать дней; в противном случае эти четыре тысячи пленных не будут вам возвращены.

Через минуту он добавил:

— Я мог бы заказать это оружие в соседних городах, но на это уйдет слишком много времени, а мне необходимо как можно скорее полностью вооружить еще два легиона рабов, пришедших за последние дни, и…

— И именно поэтому, — ответил разгневанный посол, — пленные останутся у тебя, а оружия ты не получишь. Мы — римляне, и Геркулес Мусагет и Аттилий Регул научили нас своими деяниями, что даже ценою любых жертв никогда не следует делать того, что может принести пользу врагу и вред родине.

— Хорошо, — спокойно ответил Спартак, — через двадцать дней вы мне пришлете требуемое оружие.

— Клянусь Юпитером Феретрийским, — с трудом сдерживая гнев, воскликнул Руф Ралла, — ты, верно, не понял того, что я тебе сказал? Ты не получишь оружия, повторяю тебе: не получишь! А пленные пусть останутся у тебя.

— Так, так, — нетерпеливо сказал Спартак, — посмотрим. Изложи мне второе предложение консула Варрона Лукулла.

И он снова иронически улыбнулся.

Римлянин несколько минут молчал, затем спокойно, почти мягко и вкрадчиво, произнес:

— Консул поручил мне предложить тебе прекратить военные действия.

— О! — невольно вырвалось у Спартака. — Интересно, на каких же условиях?

— Ты любишь и любим одной знатной матроной прославленного рода, ибо род Валериев происходит от сабинянина Волузия, пришедшего в Рим с Тацием в царствование Ромула, основателя Рима, а Волузий Валерий Публикола был первым консулом Римской республики.

При первых словах Руфа Раллы Спартак вскочил, лицо его пылало, глаза горели гневом; затем он понемногу успокоился, сразу побледнел, снова сел и спросил у римского посланника:

— Кто это сказал?.. Что об этом может быть известно консулу? Какое дело вам до моих личных отношений? При чем они в делах военных, при переговорах о мире, который вы мне предлагаете?..

Услышав эти вопросы, посол смутился; в нерешительности он произнес несколько односложных слов; наконец, приняв твердое решение, он быстро и уверенно сказал:

— Ты любишь Валерию Мессалу, вдову Суллы, и любим ею, и сенат, чтобы избавить ее от порицания, которое она могла бы навлечь на себя этой любовью, готов сам просить Валерию стать твоей женой; когда ты будешь женат на любимой женщине, консул Варрон Лукулл предложит тебе право выбора: пожелаешь ты проявить свою доблесть на поле брани — ты отправишься в Испанию в звании квестора под началом Помпея; предпочтешь спокойную жизнь под сенью домашних лар, — ты будешь назначен префектом в один из городов Африки, по своему выбору. Туда ты сможешь взять к себе и Постумию, дитя твоей греховной связи с женой Суллы; в ином случае ребенок будет поручен опекунам Фавста и Фавсты, других детей диктатора, и ты не только потеряешь право называть ее своей дочерью, но и всякую надежду на то, что когда-нибудь ты сможешь обнять ее.

Спартак встал; левую руку он поднял на уровень подбородка, а правой приглаживал бороду; на его губах играла насмешливая улыбка, глаза горели гневом и презрением, он не сводил их с посла, внимательно слушая все, что тот говорил. Даже когда римлянин умолк, гладиатор продолжал смотреть на него в упор, временами покачивая головой и постукивая правой ногой.

Молчание длилось долго, наконец Спартак спокойно и тихо спросил:

— А мои товарищи?

— Войско гладиаторов должно быть распущено: рабы должны вернуться в эргастулы, а гладиаторы в свои школы.

— И… всему конец? — произнес Спартак, медленно выговаривая каждое слово.

— Сенат забудет и простит.

— Покорно благодарю! — насмешливо воскликнул Спартак. — Как добр, как великодушен и милостив сенат!

— А разве не так? — надменно ответил Руф Ралла. — Сенат должен был бы приказать распять всех мятежных рабов, а он прощает их; неужели этого недостаточно?

— О! Даже слишком… Сенат прощает врага вооруженного и к тому же победителя… Действительно, достойный и невиданный пример несравненного великодушия!

Он умолк на мгновение, потом с горечью произнес:

— Итак, восемь лет моей жизни, все мои способности, все душевные силы я отдал святому, правому и благородному делу; я бесстрашно шел навстречу всем опасностям: я призвал к оружию шестьдесят тысяч моих товарищей по несчастью, я вел их к победе, а теперь в одно прекрасное утро я скажу им: «То, что вам казалось победой, — не что иное, как поражение, свободы нам не завоевать; возвращайтесь к своим господам и снова протяните руки, чтобы их заковали в привычные цепи». Но почему же, почему?

— Значит, ты не ценишь чести, которую оказывают тебе, варвару; из низкого рудиария ты превратишься в римского квестора или префекта; кроме того, тебе будет дозволено жениться на знатной римской матроне.

— Так велико могущество сената римского? Он распоряжается не только всей землей, но даже чувствами людей, живущих на ней?

Оба умолкли; затем Спартак спокойно спросил Руфа Раллу:

— А если гладиаторы, несмотря на мои советы и уговоры, не пожелают разойтись?

— Тогда… — медленно и нерешительно произнес римский патриций, опустив глаза и перебирая руками конец своей тоги, — тогда… такому опытному полководцу, как ты… который в конце концов только для блага этих несчастных… не может не представиться… ему всегда представится случай… отвести войска… в места…

— Где консул Марк Теренций Варрон Лукулл, — продолжал Спартак, вдруг страшно побледнев; его гневные и полные ненависти глаза придавали лицу жестокость, но говорил он сдержанно и спокойно, — будет ждать их со своими легионами; он окружит их, они неизбежно сдадутся ему без всякого шума, и консул даже сможет приписать себе честь этой легкой, заранее устроенной победы. Не правда ли?

Римлянин еще ниже опустил голову и не произносил ни слова.

— Не правда ли? — воскликнул Спартак громким голосом, который вызвал дрожь у Руфа Раллы.

Посол окинул взглядом Спартака: вождь гладиаторов был так гневен, в его глазах сверкала такая ненависть, что римлянин невольно отступил на шаг.

— О, клянусь всеми богами Олимпа, — произнес фракиец гордо и с угрозой, — благодари богов, покровительствующих тебе, за то, что низкий и презренный гладиатор умеет уважать права другого и что гнев, охвативший меня, не помутил моего рассудка и я не позабыл, что ты явился ко мне в качестве посла… Ты пришел предложить мне измену, низкую и бесчестную, как твой сенат, как твой народ, измену, самую позорную и гнусную!.. Ты старался коснуться самых сокровенных тайников души моей!.. Ты пытался прельстить человека, возлюбленного, отца, чтобы обманом добиться своей цели там, где ты не мог одержать победу силой своего оружия.

— О варвар! — воскликнул с негодованием Руф Ралла, отступая на несколько шагов и не сводя глаз со Спартака, — ты, кажется, забыл, с кем говоришь!

— Это ты, римский консул Марк Теренций Варрон Лукулл, бесчестный и низкий, это ты позабыл, где находишься и с кем говоришь! О, ты думал, что я не узнал тебя? Ты пришел сюда под вымышленным именем, тайком, обманом, чтобы попытаться совратить меня, ты судил по себе, а поэтому считал и меня способным на те низости, на которые способен ты, о подлейший из людей! Уходи… возвращайся в Рим… собери новые легионы и приходи сражаться со мной в открытом поле; там, если ты посмеешь стать со мной лицом к лицу, как стоишь сейчас, я дам тебе достойный ответ на твои злодейские предложения.

— И ты надеялся или еще надеешься, бедный глупец, — произнес с величайшим презрением консул Варрон Лукулл, — что долгое время сможешь противостоять натиску наших легионов, ты льстишь себя надеждой одержать полную победу над могущественным Римом, которому всегда сопутствует счастье?

— Я надеюсь вывести эти толпы несчастных рабов на их родину, и там, в наших краях, я хочу поднять восстание всех угнетенных народов против их угнетателей, я надеюсь положить конец вашему проклятому господству.