Милош Кратохвил - Магистр Ян
Ян из Хлума хотел рассказать магистру о том, чтó еще предпринимали они для облегчения его участи, но Гус только махнул рукой:
— У нас осталось мало времени. Поговорим лучше о ваших делах.
Паны опустили головы и замолкли.
Гус поднялся, подошел к Яну из Хлума и положил руку на его плечо. Пан Ян невольно поднялся. Теперь оба Яна почти вплотную стояли друг против друга и слышали, как бьются их сердца.
— Признайся, друг, — мягко сказал Гус, — ты что-то скрываешь.
Ян из Хлума побледнел, а Гус продолжал:
— Тогда я скажу это сам. Ты явился сюда с надеждой, что мне всё-таки удастся избежать печальной участи? Ты хочешь знать, нет ли у меня какого-нибудь пути для почетного отречения?
Ян из Хлума молча кивнул головой.
— Я понимаю тебя, друг, — ласково сказал Гус. — Не печалься! Поверь мне — я не могу отречься. Ты, если любишь меня, никогда не пожелаешь, чтобы я изменил своим соотечественникам. Изменить тем, у кого я учился и черпал силу и без кого я никогда не стал бы самим собой? Представь себе, что я их сын, — ты будешь недалек от истины! Могу ли я предать отца? Разве может быть счастливой жизнь, купленная ценой предательства?
О, какое ужасное смятение вызвало бы у них мое отречение! Если ранее мои слова открывали им глаза, то мое отречение снова затянуло бы их мутной пеленой, пусть даже на время. А никто из нас не имеет права напрасно расточать его. Мы должны стремиться к лучшей жизни.
Я прошу вас, милые друзья, простить меня за все мои прегрешения. Ибо завтра — сам того не желая — опечалю вас.
Магистр обнял каждого из них. Гости направились к выходу, осторожно нащупывая в темноте плиты каменного пола. Ян Кардинал еще раз обернулся в дверях и дрожащим голосом спросил Гуса, не забыл ли он сказать им что-нибудь еще.
В голосе Яна Кардинала прозвучало отчаяние. Он хотел, чтобы учитель утешил его. Поистине, тот, кто желает помочь, нередко сам нуждается в помощи, и ему нельзя в ней отказать!
Когда Гус подозвал молодого профессора, тот быстро подошел к нему и чуть было не опустился на колени. Магистр попросил его не делать этого.
— Успокойся, брат, — попробовал Гус ободрить друга. — Твоя душа в смятении, дорогой Кардинал. Взгляни на меня: я спокоен, хотя я и не кардинал.
Выслушав утешительные слова Гуса, Ян Кардинал высказал всё, что думал:
— Отрекись! Отрекись ради бога от всего, что ты говорил. Ведь истина останется истиной, отречешься ты от нее или нет. Вина за клятвопреступление ляжет на твоих судей. Разве сам святой Павел не спасся бегством от мученической смерти, чтобы продолжать служить истине?
При своем споре ты обратился к Христу. Тогда испей до дна и горькую чашу мнимого позора отречения! Помни, что сам Христос сказал: «И будет тебе суждено с еще большим ожесточением бороться за веру!» Ты должен спасти себя для борьбы, а она только начинается! Что ты ответишь тому, кто скажет тебе: «Тот, кто добровольно принимает смерть, покидает ряды борцов»?
Гус смертельно побледнел:
— Милый сын, любя, ты искушаешь меня сильнее дьявола!
О, как невыразимо больно бросить меч накануне битвы! Несчастный ученик выбрал для своего нападения самое уязвимое место учителя. Кардинал, — ученик и кардинал — прелат! Первый искушает при помощи добра, второй призвал на помощь зло. Но для обоих у него один ответ. И магистр сказал Кардиналу без кардинальской мантии:
— Не пользуйся ложью, даже если она способна освободить весь мир. Нельзя отрекаться от того, что является для нас священным…
Друзья ушли.
«Когда меня не будет в живых, — подумал Гус, — в стране разразится страшная буря. Она снесет нечисть с лица земли». И перед мысленным взором Гуса возникли тысячи людей, вооруженных мечами. Эти люди сражались с крестоносцами. Он видел людей, воплощавших в жизнь его заветы, видел, как лилась кровь, как полыхало пламя, как дым пожарищ стлался по его родной земле. Такая буря разразится во всем мире. Это бедствие, крушение и гибель могли бы предотвратить те, кто правит миром. Но владыки сами стали узниками смерти. Они любой ценой, до последнего дыхания, будут отстаивать свои привилегии и никогда не откажутся от золота и не сложат мечей. Только в длительной кровопролитной борьбе можно отобрать у них богатство и оружие. Его смерть, смерть мученика, приблизит эту борьбу. Магистр не отречется. Он станет первым факелом, от которого заполыхает костер…
Уже стемнело. Тюремщик принес узнику последний — это слово сегодня прибавлялось ко всему — ужин и спросил Гуса, у кого он хочет исповедаться.
Магистр назвал профессора Штепана Палеча.
Когда тюремщик вышел, Гус сел к столику и написал домой последнее письмо:
«Магистр Ян Гус, слуга божий, всем верным чехам.
Я радуюсь тому, что у меня еще есть время написать вам сие послание.
Прошу вас, не пугайтесь, когда услышите сообщение о моей смерти. Думайте обо мне не как о мертвом, а как о живом, дабы я и впредь жил в ваших деяниях. Я прошу вас прежде всего любить друг друга и верно стоять за божью правду. Не позволяйте врагам запугивать вас угрозами и приказами: они разлетятся как мотыльки, и разорвутся как паутина. Не бойтесь ни боли, ни мук. Ибо в Священном писании говорится: „Тот, кто жаждет прийти ко мне, пусть откажется от самого себя, возьмет свой крест и следует за мной“ Знайте, меня не сломили угрозы врагов — я не отрекся ни от единого своего артикула.
Во имя вашего земного благополучия я прошу вас, паны, быть милостивыми с бедняками, верно править своими подданными. Купцов прошу справедливо торговать в лавках, а ремесленников — честно выполнять свои обязанности. Прошу магистров усердно обучать своих студентов, а студентов — слушаться своих учителей. Так проявляйте свою любовь к богу, любя и помогая друг другу.
У меня самого есть две просьбы:
Не забывайте мой милый Вифлеем, пусть всегда звучит в нем божье слово. Примите с благодарностью в свою семью пана Яна из Хлума, пана Вацлава из Дубе и других. Они верно защищали меня, выступая против римского короля и всего собора, где мне сочувствовала только горсточка поляков. О, если бы вы видели собор, который называет себя святейшим и непогрешимым!
Я прощаюсь с вами. Помолитесь за меня, как молюсь я за вас здесь, в тюрьме, на исходе земной жизни. Утром смерть очистит — я уповаю на это — мои грехи, и божье милосердие не найдет во мне никакого еретичества.
Аминь».
Он отложил перо и еще долго смотрел на свое письмо. Это письмо прочтут друзья, и до них донесется последнее биение его сердца.
Гус не заметил, — то ли он задремал от усталости, то ли погрузился в свои мысли, — как в камеру вошел Палеч.
Черная фигура Палеча была еле заметна в темной камере. Он стоял молча, опустив голову.
Гус пристально смотрел на него. Палеч не выдержал и сказал:
— Чего ты хочешь от меня, магистр?
— Я хочу попросить у тебя прощения…
Палеч испуганно посмотрел на Гуса.
— Мы часто спорили с тобой, — продолжал Гус. — Иногда я даже горячился. Мне помнится, что однажды — уже в тюрьме — я сказал, что ты исказил некоторые мои мысли. Я назвал тебя подделывателем. Мне не хочется так… расставаться. Пожалуйста, прости меня…
Палеч смотрел на Гуса широко открытыми глазами. Он хотел повернуться и покинуть магистра, но не мог сдвинуться с места. Казалось, вся тяжесть позорных слов и проклятий, которыми он когда-то осыпал своего бывшего друга, теперь обрушилась на Палеча. Гус просит его… Нет, он — не человек. Его слова — месть дьявола. Только дьявол способен сказать такое. И Палеч крикнул магистру:
— Дьявол!..
Но в ответ он услышал тихий, спокойный голос Гуса: — Нет, я не дьявол, я человек. И ты человек. Тебе тяжело. Тебе уже давно тяжело. Я знал это и потому позвал тебя сюда. Друг Штепан, могу ли я чем-нибудь помочь тебе?..
Страх и тоска начали покидать Палеча. На душе у него стало легче. Слёзы выступили из глаз. Палеч понял, чем они вызваны. Чем и кем!.. Из его груди вырвался судорожный вопль. Палеч повернулся и выбежал вон…
Было уже далеко за полночь. Гус не спал. Он то прохаживался по камере, то сидел, опершись спиной о стену и глядя в темноту. Лучина уже давно погасла. Он коснулся губ рукой и понял, что улыбается.
А почему бы ему не улыбнуться?
Разве он не наделен двумя ценнейшими дарами — любовью к человеку и свободой?
Да, магистр свободен, хотя закован в цепи. Он действительно свободен, ибо сам распоряжается собой и решает свою судьбу.
И магистр решил.
Он — не один. Одинок тот, кто по своей воле сделался печальной жертвой властолюбия. А он, магистр, не одинок. С ним — народ! Пока они вместе, он силен.
Гус улыбается, глядя в темноту. Для него она полна света.
Этот свет ярче зари, пробивающейся сквозь ночную мглу. Он упал на отречение, разорванное пополам, свет ярче того дня, который грядет на смену ночи и вот разгорится над Констанцем.
