Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат

— Судом ничего не сделаешь, — веско сказал Вяземский. — В суде и крестоцеловальную запись оспаривают.

— Разве не так?! — подбросил хворосту в костер Малюта. — Так! Боярские дети да дворяне, особливо молодые да из худородных, прежнего не хотят, с боярством не дружатся. Они и есть настоящая твоя, пресветлый государь, опора. А Бельских всяких, Мстиславских да Шуйских не подпускать к делам государственной важности. Пусть или твои указы утверждают, или сами собой правят. Опричь их, пресветлый государь, благоденствовать будешь. Казна твоя богатая и людишек без счета!

При всем нервном нетерпении, высокомерии и самодержстве Иоанн умел слушать советников, умел извлекать из сумбурного словесного потока ласкателей трезвые мысли, совершенно отдавая себе отчет, что ежели подобные мысли явились, то неспроста. Это только недоброхоты шептались, что, мол, хвост в эпоху Сильвестра и Адашева вертел собакой. Не-е-ет! Никогда и никто им не вертел! Он был не в состоянии освободиться от опекунов, но тяготился их властью над собой всегда — чуть ли не с младенчества. Жена-черкешенка часто в уши пела, да и брат ее князь Михаил подтверждал:

— У нас — не как у вас. У нас князь вооруженной охраной оберегаем! К нему не приблизишься! А у тебя стража мала и прав никаких не имеет.

— Странно, что ты, пресветлый государь, еще жив! — однажды воскликнул Басманов-младший. — Угрозе драгоценное свое здоровье почти каждый день подвергаешь.

Их речи были созвучны Иоанновым думам. Вот хоть бы взять Малюту. Не из захудалых, однако не богат. Домовит, хозяйствен, семьянин отменный. Никакой работой не гнушается. Верен, как пес. Ни одной чертой натуры, ни одним поступком никогда не вызвал сомнения. Изнанку души многих неправедных узнал. Зачем же его предостережения оставлять без внимания? Разумно ли?

В подобных многозначительных беседах и дискуссиях зарождалась опричнина. На одном из пиров Иоанн, вопреки принятому обыкновению, заговорил первым. Он был велеречив при народе и в Боярской думе, а наедине со свитой, наоборот, молчалив, язык берег и предпочитал впитывать чужие речи, чем делиться собственными соображениями. Жизнь научила осторожности, а осторожность — родственница иронии, хоть и не родная сестра. Ядро иронии — недоверие, а недоверие — лучший способ выживания.

Зима 1564 года — жалобное время в царствовании Иоанна. Никогда он так часто не сетовал на судьбу и на бояр, как в студеные месяцы, когда землю покрывал белеющий, как облако на фоне синего неба, снег.

— Поедем, друзья мои, прочь из Москвы и осядем в слободе. Нехорошо здесь, в Кремле. Из всех углов следит за нами измена. Одержали проклятые бояре верх надо мной, изгоняют из города, чтоб скитались мы неприкаянными по лику земли Русской! — причитал Иоанн. — Ты, Малюта, пошли на дорогу людей верных, чтоб народ лихой по проселкам не бродил, в лесных землянках не отогревался и к разбою не приучался. Ехать будем тихо, с остановками. Жен с нами много будет и детишек. Однако победа над государем, Богом поставленным, не благое, а преступное дело!

Малюта моментально отправил Григория Грязного объехать Москву по периметру и проверить состояние дорог. Дороги вокруг Москвы да и в самой Москве нехороши, но царские, то есть ведущие к загородным дворцам и поместьям, поддерживаются в порядке. Государь едет покойно в возке, останавливается где пожелает, гуляет, веселится, обедает или ужинает, а то и заночует в приготовленной избе. Ну и сопровождающие себя не обижают. Иоанн ездил часто то на север, то на юг, охоты устраивал и скачки. На медведя ходили, за волками охотились, кабанов стерегли, зайцев гоняли борзыми.

Места по обе стороны дорог конюшим Иваном Челядниным были хорошо изучены и благоустроены. Но теперь Челяднин не в чести и чуть ли не отставлен. Теперь обозом заведует Вяземский. Он всему хозяйству голова. Застенок у Малюты, а Басманов — у самого подножия трона, и через него царская воля осуществляется. Выбор правильный, точный. Басманов — воин, ничего не боится и в одиночку с целым полком сражаться не оробеет. По части разных планов Басманов мастак, и, кроме того, он не менее ироничен, чем Иоанн. Идеи государя на лету подхватывает и так обернет против бояр, что тем вскоре не поздоровится.

— Прежде казну возьми, пресветлый государь, — сказал он Иоанну. — И крепкую стражу выставим. Думцы до злата охочи и златом, а не мечом путь себе прокладывают и перед твоими очами друг друга за волосы таскают да с лавки спихивают.

Знал Басманов, когда напомнить Иоанну о горьких детских впечатлениях, как Шуйский-старший сапогом по постели елозил и, бороду выставив, хохотал над слабосильным государем своим. В доме Оболенских над сыном Федором вслух ругались, голоусым дразнили, а сами-то от татар как суслики в норы прятались. Федор же сабли не чурался и бился как настоящий витязь, хоть летами юн, будто изнежен, рос в холе и довольстве, однако на коне — удалец и в охоте спуску зверю не дает.

Алексею Даниловичу первому Иоанн поведал о планах, что родились у него в уме.

— Изгнан есмь от бояр, самовольства их ради! И пусть! Сколько раз делился с тобой, что опричь бояр жить желаю. Без них! Когда князь умирает, вдова долю свою берет. — И Иоанн вытер пальцем уголки глаз: жалко себя стало.

А Басманов сразу все сообразил:

— Государь пресветлый, враги мечтали тебя с трона ссадить, титул твой не признавали. Доколе?! Опричная доля как бы узаконит то, что ты, пресветлый государь, замыслил. Опричная доля! А они чего добивались? Тогда узнают, кем государь для них был. Народ не отпустит тебя. Не позволит многим восторжествовать над одним.

А пока понемножку собирались, заталкивая в сундуки и короба, что могло пригодиться в изгнании. Вяземский с Малютой и Грязными да еще с Наумовым и прочими готовили телеги, лошадей, возки и другие предметы, без которых Иоанну из кремлевских палат не выбраться никуда. Гонцов Малюта посылал на юг в Коломенское регулярно узнавать, как там идут приготовления. Разместить во дворце и вокруг придется немало людей. Сопровождающих постепенно собирали в окрестностях Кремля. Зловещая суета не могла долго оставаться незамеченной, и первыми, конечно, всполошились иностранцы. Не в чужую ли землю царь намеревается отъехать? Давно слухи как водяные гадюки шныряли среди московского люда. А может, столицу переменить пожелал, Вологду объявить центром?

Генрих Штаден доносил Басманову, какие споры на Болвановке идут.

— Если Курбский придет в столицу, реальностью станет переход престола к князю Владимиру Андреевичу Старицкому. А он не простит нынешнему царю пострижения матери Ефросинии, — утверждал, по словам Штадена, юрист и богослов Каспар Виттенберг, хорошо разбиравшийся в том, что происходит в коридорах московской власти.

Иоанн остро ощущал опасность, которая исходила от Курбского. Он сам как претендент — ничто, но Старицкий получил бы сразу поддержку Боярской думы, недаром еще Сильвестр с Адашевыми держали княжью сторону. По пути следования к Курбскому могли бы присоединиться целые уезды. Как поступили бы новгородцы и псковичи, недолюбливавшие Иоанна? А смоляне? Крымчаки, понукаемые турками, ринулись бы на грабеж русских городов без обычной опаски. Бунтом есть кому руководить. Далеко искать бы не стали. Александр Горбатый-Шуйский — готовый предводитель. Если делать вид, что ничего не произошло и почти военная эмиграция Курбского всего лишь незначительный эпизод — мало ли бегало к Жигмонту, перелезая через стену! — то добра от боязливой и неоткровенной дипломатии не жди.

— Мы идем на них, чтобы вытеснить с нашей земли, — твердил Басманов, — а они идут на нас, чтобы захватить русские земли и самим поселиться здесь. Не раз так было, и не раз так будет. Тебе вручена русская земля, пресветлый государь, не бойся крови, руби под корень измену!

— Но есть еще народ! Что он подумает, когда царь покинет дворец? — засомневался Иоанн, впрочем решивший с присущей ему непреклонностью немедля пуститься в путь.

Накануне воскресного дня он объявил о том, что покидает дворец в Первопрестольной со всей семьей и созванными ратными людьми. Телеги и возки ночью подтянулись к Пожару напротив Лобного места. Сотни людей с рассвета сновали вокруг, снаряжая обоз. Сам Иоанн с ближними отправился в Успенский собор на богослужение, после которого попрощался с митрополитом Афанасием и причтом. Он велел выносить из кремлевских церквей самые драгоценные святыни. Образа переходили из рук стрелецких в руки в полном безмолвии. Ночью и из остальных храмов убрали иконы. Низко поклонившись на все четыре стороны, Иоанн сел на подведенного коня.

Толпа замерла, пораженная грандиозным по политическому размаху и человеческому драматизму зрелищем. Царь будто отрекался от власти, и людям казалось, что вместе с государем прочь двинулась исполинская рать, хотя охраны конной и пешей было совсем немного.