Исай Калашников - Гонимые
— Жену и детей? — почти весело переспросил Тэмуджин: мысль, так долго ускользавшая от него, явилась вновь, и она была простой и четкой, как след копыта, вдавленный в сырую глину. — Я повелеваю всех ваших жен и детей доставить в мой курень. Они будут в безопасности.
Семьи родичей оказались его заложниками. И нойоны уже не могли помышлять о том, чтобы куда-то уйти или уклониться от войны. Но их недовольство не стало меньше, оно копилось, как горькая соль в бессточном озере. Только матери Сача-беки были рады — старым хатун не нужно было ездить из куреня в курень, чтобы почесать злые языки.
— Из тайчиутских кочевий, загнав коня, прискакал Чаурхан-Субэдэй.
Таргутай-Кирилтух поддержал Джамуху. Аучу-багатур, нойон племени уруд Джарчи и нойон племени мангут Хулдар уже выступили. Через несколько дней они соединятся с Джамухой.
— Много воинов под началом Аучу-багатура, Джарчи и Хулдара?
— Много, хан. Больше, чем у нас. — Субэдэй насупил густые брови, и его юное лицо стало очень похоже на лицо его отца, сурового кузнеца Джарчиудая.
— И у Джамухи больше. На каждого моего воина придется не менее трех врагов.
— Шаман Теб-тэнгри советует тебе идти к Тогорилу.
— Джамуха только этого и ждет. Он перехватит нас по дороге и принудит драться там, где ему удобно, тогда, когда ему выгодно.
— Что будем делать, хан?
— Сражаться, Субэдэй. Но не мой анда, а я выберу место для битвы. Все остальное в воле неба. Я-то надеялся, что Теб-тэнгри сумеет удержать тайчиутов.
— Шаман не сидит без дела. Но очень уж велика ненависть к тебе Таргутай-Кирилтуха.
Глава 7
— Глуп твой анда! — сказал с презрением Аучу-багатур.
Они с Джамухой в сопровождении Джарчи, тощего, жилистого парня с горбоносой, сайгачьей головой, его друга и анды Хулдара, коротконогого здоровяка, поднялись на бугор, остановили коней. За бугром было урочище Далан-бальчжут — полоса равнины, поросшая щетинистым ковылем — хилганой и сизой ая — полынью. Слева на равнину надвинулись горы с крутыми каменистыми склонами, справа, скрытый от глаз зарослями кустарников, катил свои воды Онон. Вдали река подворачивала вплотную к горам, серые скалы поднимались прямо из воды. Там, где в тело гор черным провалом врезалось ущелье, на равнине в боевом строю стояли воины Тэмуджина.
В урочище Далан-бальчжут Джамуха бывал не однажды. И когда дозорные донесли, что Тэмуджин поджидает его у входа в ущелье Дзеренов, он им не поверил. Анда сам залез в ловушку. Его воинам никуда не уйти. Прижатые к горам или реке, они будут истреблены. Об этом же, видимо, думал и Аучу-багатур.
— Глуп твой анда. Глуп, — повторил он и трусцой поехал к своим воинам.
За ним последовали Джарчи и Хулдар. Воины подтягивались к берегу, сбивались в три отдельные кучи — особо от тайчиутов вставали уруды и мангуты, в стороне от тех и других — его джарджираты. Солнце клонилось к закату, тени гор наползали на равнину. Шел к концу последний день ханства Тэмуджина. Еще до того, как солнце уйдет за горы, с ним будет покончено.
Понимает ли это анда? О чем он сейчас думает? На что надеется?
Напрягая зрение, Джамуха всматривался в строй всадников. Ему казалось, что где-то он все это уже видел. Начал припоминать. Из зыбкой памяти, как из марева, выплывало видение. Он стоит на телеге и через головы празднично одетых людей смотрит в дальний конец луговины. Там перед забегом остановились наездники. Среди них и Тэмуджин в ярко-красном халате… Тогда анда почти выиграл скачки. Потом Таргутай-Кирилтух отобрал жеребчика. Тэмуджин исступленно кричал и бился в руках нукеров. Он кинулся к нему на выручку, готовый умереть рядом с другом… Оба были слабые мальчишки, бессильные защитить себя…
Он спустился к своим воинам, подозвал Куруха и Мубараха.
— Все готово?
— Можно начинать.
Еще раз глянув на солнце, он слез с коня.
— Расседлывайте. Будем ждать утра.
Веселый шумок пробежал по толпе воинов. Они стаскивали с потных лошадиных спин седла, расстилали войлоки. Многим из них и своему анде он на короткое время продлил жизнь.
Сбросив с себя доспехи и гутулы, он почувствовал облегчение для тела и души.
Подъехали Аучу-багатур, Джарчи и Хулдар. Аучу-багатур был удивлен:
— Я тебя не понимаю, Джамуха!
— Мы с утра в пути. Устали кони и воины. Будем отдыхать.
— Кто ложится спать, замкнув кольцо облавы? Может быть, ты хочешь, чтобы твой анда удрал?
— Куда?
— Не растопыривай пальцы, если держишь в руках жаворонка! Джарчи, Хулдар, стройте своих воинов. Мы одни управимся!
— Наши люди и наши кони тоже устали, славный Аучу-багатур, — со смирением, скрывающим упрямство, возразил Хулдар.
Молча повернув коня, Аучу-багатур ускакал к своим воинам. Хулдар и Джарчи спешились. Джамуха прошелся по жесткой траве, вбирая подошвами босых ног ее ласковую прохладу, сказал:
— Горячий человек Аучу-багатур.
Хулдар качнул головой.
— Он не горячий. Ходят слухи, что Тэмуджин когда-то поклялся привязать Аучу-багатура к хвосту табунного жеребца. Ему не терпится лишить твоего анду этой радости. Верно я говорю, Джарчи?
— Верно. Он боится Тэмуджина. Пока Тэмуджин жив, ни ему, ни Таргутай-Кирилтуху не видать хороших снов.
— А вы не боитесь?
— Он ничего плохого нам не сделал.
— Не успел. Он вредный для нас человек. Презрев обычаи старины, он принимает беглых нукеров, укрывает убийц, возвышает себя над всеми!
Ему хотелось разжечь в себе злость, испепелить в своем сердце предательскую память о далеких годах нерасчетливой дружбы, увлечь нойонов своими мыслями о вольностях племен, о братстве свободных нойонов. Но они слушали безучастно-вежливо, этим отделяя его от себя.
— Не так легко понять, кто поступает правильно, а кто нет, — сказал Хулдар. — Может быть, Тэмуджин не блюдет всех обычаев старины. Но кто их блюдет? Ты знаешь таких людей, анда Джарчи?
Джарчи поднял камешек, прицелился в сухой стебель полыни — горбоносое лицо стало жестким, — кинул. Стебель переломился.
— Не знаю, Хулдар. Чего нет, о том всегда очень много разговоров.
— Эх вы… Взгляните на степь. Осень — травы вянут и засыхают. Зимой ее покрывает снег. Весной поднимается свежая зелень. И так из года в год.
Степь, все время меняясь, остается, однако, такой же, какой была при отцах и дедах. И жизнь, как степь, меняясь, должна оставаться неизменной. Это установлено вечным небом. Позволим нарушить ход жизни — гибель ворвется в каждую юрту. Как не понять этого? А понимая, как можно спокойно смотреть на тех, кто дерзнул сломать установление мудрых предков?
— Ты понимаешь, Тэмуджин не понимает. Однако не он идет войной на тебя. Я что-то не слышал, чтобы обычаи старины одобряли вражду клятвенных братьев. Может быть, слышал ты, анда Джарчи?
— Не приходилось, Хулдар.
От этого разговора Джамухе стало тоскливо.
— Позовите Аучу-багатура. Будем пить архи.
Он идет войной на Тэмуджина… Ему ли не знать, насколько это плохо.
Но что делать? Как иначе образумить анду? Поздно думать об этом… Не надо ни о чем думать.
Но когда подошли нойоны, он все-таки сказал Хулдару:
— Я иду не воевать, а мстить убийце моего брата. Выдаст убийцу, подниму с Тэмуджином чашу вина.
Аучу-багатур бросил на него подозрительный взгляд, затянул распущенные было ремни куяка, показывая этим, что не верит Джамухе, опасается его. За ужином Аучу-багатур пил архи молча, с угрюмым усердием, будто хотел выполнить неприятную, но необходимую работу и поскорее убраться восвояси. Но, захмелев, понемногу разговорился. Говорил сердито, раздраженно:
— Ты, Джамуха, подобен сосне с подгнившими корнями. Рядом с тобой стоять нельзя — не знаешь, когда и куда повалишься.
Вино не брало Джамуху, он был трезв, только в теле накапливалась глухая усталость, спорить совсем не хотелось. Но Аучу-багатур разошелся, не отставал:
— Ты просил у нас помощи. Мы пришли. И что видим? Драться не хочешь.
— Передразнил:
— «Чашу вина подниму…» Поднимешь, но к губам не поднесешь, по рукам ударим…
— Сегодня ты мой гость. Тебе многое позволено. Но зачем же угрожать?
Угроз я никогда не боялся. Тем более пустых.
— Пустые угрозы? Ты принимаешь мои слова за стрекот сороки?
— Нет, Аучу-багатур, не за стрекот сороки, но и не за клекот орла.
— Много мнишь о себе! Недалеко ушел от Тэмуджина.
— Резкое слово портит вкус вина, — сказал Хулдар.
— Ты и совсем помалкивай! Вы с Джарчи стали большими умниками.
Обождите, до всех доберемся. Глуп тот, кто думает, что солнце моего господина Таргутай-Кирилтуха закатилось. Оно только всходит.
Все неловко замолчали.
— Не верите? Мы устанавливаем вечный мир с татарами. Развяжем руки, и что нам Тэмуджин? Тьфу! Всех своевольщиков урезоним.
Не впервые Джамуха слышал о примирении тайчиутов и татар, но не верил этому. Казалось, они не сумеют переступить реки крови, разделяющие их, а выходит — сумели. Что таит в себе это? Предугадать не трудно: с помощью татар подымется новый властелин — толстопузый Таргутай-Кирилтух. Хочешь жить — склонись перед ним.
