Владислав Бахревский - Смута
– В твоем лагере такого добра сколько угодно! – Шут норовил улизнуть.
– Ловите его! – тоже чуть не взвизгнул Вор.
Шута схватили.
– Вот они, твои руки, живые, хваткие, – объяснил Кошелев жестокую притчу.
– Пошел вон!
Первой выскочила из столовой палаты Марина Юрьевна, и только потом уж удалился шут, волоча по полу жуткую свою ношу.
– Он не знает в шутовстве меры! – мрачно сказал Вор. – Я прошу вас, господа, передайте патриарху Филарету, пусть он помолится за нас, грешных, за спасение Отчизны. Пора русским людям взяться за ум, пора изгнать с нашей земли всех поляков вкупе с похитителями моего трона.
Смелые речи государя испугали гостей, найдя предлог, они удалились, но Молчанов, Хворостинин и Трубецкой не дрогнули и стали свидетелями унижения его царского величества.
Поздно вечером приехал из посольского стана Тышкевич и подал государю письмо, но не от короля, а от сенаторов.
Вор посмотрел сначала в текст: паны сенаторы просили уважать честь посольства Речи Посполитой, направленного королем к войску. О причинах посольства – ни слова. Посмотрел на обращение, ужаснулся: его именовали «яснейший князь».
– Холоп! – закричал Вор. – Как ты смел принести эту цидулку, где над помазанником Божиим ругаются бесстыдно и отвратительно!
– Если я холоп, – засмеялся Тышкевич, – то ты хуже и ниже холопа. Ты – мошенник, укравший чужое имя. Твои дни сочтены, ибо ты был ничтожество и ничтожеством остался.
Вор тотчас хотел покинуть лагерь, но его конюшни оказались закрытыми, и возле конюшен стояли часовые.
Тогда вместе с Трубецким и Хворостининым он отправился в церковь слушать вечерню, а Молчанова послал к Заруцкому, чтобы тот прислал к церкви казаков.
«Патриарх» Филарет не служил, но был в алтаре. Вор через дверь для священства вошел в алтарь и, благословясь у Филарета, сел рядом.
– Пришла пора, когда слово патриарха – единственная моя крепость, – сказал Вор. – Подними за меня свой голос, святейший владыка.
– Кто нынче слушает пастырей? – потупил голову Филарет.
– Неужто и ты отворачиваешься?
– Избави Господи, государь. Я молюсь за тебя.
Вор чуть было не схватил его за грудки.
– Если ты не поможешь мне, то кто о тебе вспомнит? Сигизмунд пришел в Россию не ради спасения православия, но ради торжества католичества.
Священник, молившийся у престола, вскидывал строгие очи на государя и на митрополита.
– Побеседуем после службы, – шепнул Филарет. – Я усердно молю Господа, чтобы послал тебе славы, а народу покоя.
– Россия потому и гибнет, что одни сверх всякой меры просты, а другие в коварстве превосходят самого дьявола.
– Не поминайте сие имя в святом алтаре!
Вор замолчал. Искоса взглядывал на красивые благообразные седины Филарета, и благообразие это было ему отвратительно. Служба текла себе, будто в мире царили мир и тишина. В алтарь проскользнул Рукин.
– Казаки явились, государь. Их четыре сотни.
Он тотчас выехал из табора, но на третьей версте его настиг Рожинский. Сел к Вору в сани.
– Вернитесь, государь! – Голос у гетмана был просителен. – Мы не терпим друг друга, но в споре с послами вы – все мои козыри. Если ваше величество покинет Тушино, наши общие усилия и военные тяготы пойдут прахом. – Вежливые речи мне приятны, гетман. Я внимаю им, – ответил высокопарно Вор и позволил привезти себя обратно.
Дома он нашел новую охрану, новых слуг.
– Ваша светлость, как это понимать? Я хотел покинуть Тушино, потому что здесь меня не уважают. Я даже не знаю, зачем пожаловали послы!
Рожинский топнул ногой, заорал:
– А зачем тебе это знать? Ублюдок! Король прислал пана Стадницкого ко мне. Я – князь и гетман. А ты кто? Черт знает, кто ты есть! Столько крови за тебя пролили, и все впустую. Сиди тихо. Еще раз побежишь – убью.
Утро выдалось ясное. Легкие облака сияли белизной, сияли снега. Морозец радовал тело, будил мужественность.
На огромное поле вышло все тушинское войско. На всхолмье поставили два кресла, для Стадницкого и Збарского. Тышкевич командовал эскортом и стоял среди командиров войска. Не было ни казаков, ни русских, но зато среди начальников находился приехавший частным образом Адам Вишневецкий. Глашатаи объявили:
– Будет говорить его милость пан Станислав Стадницкий – посол его величества короля Сигизмунда III, каштелян пшемыский.
Речь посла оказалась короткой и чересчур общей.
– Его величество король Сигизмунд поручил мне сообщить вам, славному польскому воинству, следующее. Извлекая меч на узурпатора московского трона Шуйского – за его многие враждебные действия, – на россиян – за попрание ими договоров, – его величество этим выступлением своим спасает вашу конфедерацию. Ваше число уже невелико, вы изнурены затянувшейся войной, вас теснят ныне объединенные войска русских и шведов. Король ждет добрых сынов Отечества под свои хоругви. Король обещает забыть обиды, нанесенные его величеству дерзкими, и обещает свое королевское жалованье.
Войско дружными криками одобрило речь Стадницкого, но ликование сменилось задумчивостью.
Пан Александр Зборовский сказал послу:
– Пусть его королевское величество заплатит двадцать миллионов, которые мы заработали. Его королевское величество должен удовлетворить царицу Марину достойными ее титула вознаграждениями. Если все это будет исполнено, тогда и мы с чистой совестью станем желать подчинить это государство Речи Посполитой.
Нашлись и другие ораторы. Королю предложили принять Смоленск и Северскую землю от Дмитрия Иоанновича, самому возвратиться с миром в Вавель, а королевское войско передать конфедерации.
– Разве не оскорбительно для достоинства короля принять грамоту на российские земли от того, кого русские зовут обманщиком? – спросил Стадницкий и еще спросил: – Благоразумно ли проливать вашу кровь за человека, титул которого – Вор?
Послу ответили с досадой:
– Мы столько пролили нашей крови, что она очистила бы от греха самого Вельзевула! Нам не прибавит чести, если мы покинем государя и государыню. Королю известно: царица Марина – помазанница Божия. Король обязан назначить ей и ее супругу пристойное содержание.
– Пусть заплатит нам двадцать миллионов!
– У нас нет перуанских рудников, – возразил Стадницкий. – Удовольствуйтесь ныне жалованьем обыкновенным. Когда Бог покорит Сигизмунду великую державу Московскую, тогда и ваша прежняя служба не останется без вознаграждения. И это несмотря на то, что вы служили не королю, не Речи Посполитой, а человеку случайному, служили собственным своим самовольством.
– Мы ждем от короля пять миллионов, – твердо объявил Рожинский. – Мы желали бы, чтоб посольство посетило государя!
– Столь больших денег у короля нет, – ответил Стадницкий. – Грамот королевских к человеку, присвоившему имя царевича Дмитрия, у нас тоже нет. У нас есть грамоты его величества к царю Шуйскому, к патриарху Гермогену, к боярам, к великому мечнику Скопину-Шуйскому, к народу.
– Дела слишком запутаны и сложны, чтобы решить их разом, – прервал споры гетман. – Разойдемся, чтобы все обдумать.
Адам Вишневецкий прямо с коло отправился к Вору. Вор благодарно обрадовался сенатору. Всеми покинутый, он провел день, играя с шутом в карты. Бежать – стерегут, плакать – некому слезы осушать…
Тотчас на стол поставлено было все лучшее, редкое. После первых чаш за здоровье друг друга Вор подарил Вишневецкому белую, из персидских тканей, одежду, на соболях, всю в жемчуге. Сенатор отблагодарил точным рассказом о коло.
Пили водку. От водки Вор храбрел и горячился.
– Я им еще покажу! – грозился он. – У меня русские, у меня казаки.
– Если запорожские, то не очень на них полагайтесь. Запорожцы в трудный час предают своих гетманов и атаманов, платя их головами за спасение своих шкур.
– Мне служат донские казаки. Мне служат татары. Я жестоко накажу изменников, и прежде всего Рожинского. Ты со мной, пан Адам?
– С вами, государь!
– Дарую! – Вытащил из-за пояса мешочек с золотыми монетами, вручил желанному гостю.
Пирующие времени не замечают. А между тем к Рожинскому прискакали приставленные к Вору соглядатаи и сообщили:
– Царь пьянствует с Вишневецким. Вишневецкий сплетничает о войсковом коло, а царь за его ложь дает сплетнику все, что тот пожелает. Для войска у него ничего нет, для сплетников – сколько угодно!
Рожинский тотчас сел на коня. Не гром потряс стены дворца – солдатская брань из княжеских, из ясновельможных уст.
Играя желваками, Рожинский подошел к столу, перегнулся, ухватил Адама Вишневецкого за ворот, потянул к себе, словно хотел через стол перетащить.
– Что ты здесь делаешь, лгун? Меняешь на свои сплетни наши заслуги?
Огрел их милость клюкой по одному плечу, по другому, обежал стол, лупил князя по спине, как раба, приговаривая:
– Не исчезнешь из табора, не уберешься, будет с тобой то же, что случилось с паном Меховецким.
