Юрий Вяземский - Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник
— А ведь действительно! Как ты точно мне объяснил! — тут же согласно и благодарно воскликнул Андрей.
А Иуда снова замедлил шаг и оказался теперь в третьем ряду процессии, в которой шагали Фаддей и Толмид.
Фаддей утверждал, что Великая Битва между Добром и Злом уже началась и теперь ее никто и ничто не остановит.
Толмид вспоминал о своей смоковнице и говорил, что теперь он наконец понял, какой урок преподал ему Совершенный Учитель. Он, Толмид Нафанаил, сам того не заметив, успел привязаться к этому дереву, а в призрачном нашем мире ни к чему нельзя привязываться, даже к вере своей, даже к молитве. А когда Учитель подошел к дереву и ударил его посохом, то не смоковницу он хотел этим загубить, а его, Толмида, греховное пристрастие, тщетное желание и скованность чувств.
Фаддей радостно сверкал черным взглядом, Толмид просветленно улыбался, и каждый говорил о своем, совершенно не слушая друг друга.
В четвертом ряду молча шли Фома и Иоанн.
А замыкал череду апостолов Филипп, за которым на некотором расстоянии шли уже «просто ученики».
Иуда пропустил вперед Фому и Иоанна и пошел рядом с Филиппом.
И так они дошли до Каменного брода, который вел через Кедрон от Золотых ворот к Гефсимании.
Прежде чем ступать в воду, все останавливались и снимали сандалии. Расстегивая ремешки вместе с Филиппом, Иуда спросил своего лупоглазого спутника:
— Как поживает твоя Красота? Что-то мало ее было сегодня.
Прекрасное лицо Иуды при этом целомудренно улыбалось, и ни малейшего намека на иронию, а тем более на насмешку не было в изумрудных его глазах.
Филипп тут же бросил расстегивать правую сандалию, шагнул в воду и, обернувшись лицом к Иуде, возбужденно прошептал:
— Да, некоторый перерыв. Ты заметил? Как бы отдых. Чтобы очиститься. А дальше снова продолжится нарастание и соединение… Пойдем, я тебе сейчас все объясню.
Филипп развернулся и побрел через поток, обутый на одну ногу, а левую сандалию оставив на берегу. Иуда правой рукой бережно прижал к груди свои дорогие сандалии, а левой рукой — кончиками пальцев — поднял с земли забытую подошву Филиппа и тоже ступил вводу.
А Филипп уже говорил, не обращая внимания, идет за ним Иуда или не идет, слышит его или не слышит:
— «…и небо будет теперь для вас открытым, и буде те видеть, как ангелы нисходят к Сыну Человеческому и восходят от Него». Помнишь эти Его слова? Учитель сказал их Толмиду. «Нисходят и восходят». О том, как когда-то, в самом начале времени и еще до начала времени и мира, происходило нисхождение, я уже, помнится, рассказывал тебе. А как будет происходить восхождение, я тебе сейчас расскажу, если хочешь.
Филипп зацепился ногой за камень на дне и едва не упал. Но выстоял и воскликнул:
— Только не суди слишком строго! И, ради всего святого, не обращай внимания на отдельные несоответствия, может быть, даже противоречия, ну и на то, что обычно бывает, когда излагаешь впервые.
— Не буду обращать… А ты смотри себе под ноги, — ласково предупредил Иуда.
— Две вещи надо сказать с самого начала, — в возбуждении произнес Филипп и остановился посреди потока. — Истинное восхождение началось с того самого дня, когда мы выступили из Ефраима и направились в Иерусалим. А до этого целых два года только шла подготовка. Это — первое. А второе — это то, что я уже давно пытаюсь объяснить Толмиду, но он не понимает… Да, мир, в котором мы живем, уродлив. Но в нем как бы посеяны зернышки первозданной Красоты. Он темен, но в призрачной этой мгле, в самых сгустках мрака, иногда таятся лучики и даже пучки небесного Света. Мир зол, если смотреть на него в целом и издали. Но если начать внимательно рассматривать, то зоркий глаз обязательно обнаружит россыпи кирпичиков любви, добра и первоначального Блага. И если эти лучики питать и поддерживать, если на эти кирпичики опираться, как мы опираемся на гладкие и устойчивые камни, когда идем через реку, если эти зернышки взращивать…
— Давай дойдем до берега, и ты продолжишь. Вода еще холодная, — осторожно попросил Иуда.
— Ну да, конечно. — Филипп послушно продолжил путь через Кедрон и воскликнул: — Конечно, только избранные способны к Анабасису, то есть к Восхождению! Разумеется, избранных мало, ибо «много званных, но мало избранных», как сказал Учитель. И несколько раз повторил!.. Но с каждым днем — по мере возрастания Красоты, усиления Света, наступления Добра и Блага — этих избранных будет, я надеюсь, все больше и больше… Но что бы ни говорил Иаков, который, может быть, мудрейший из нас и которого я бесконечно уважаю… Знаешь, Иуда, мне все-таки кажется, что ближе всего к Восхождению подошли греки. Потому что греки самые чуткие и, стало быть, самые умные. Потому что иудеи слишком привязаны к своей Торе, а Тора сказала им только то, что могла сказать… Греки же еще со времен Фалеса и Пифагора услышали и задумались о Первоначалах Жизни…
Они, несколько отставшие от остальных апостолов и теснимые сзади «просто учениками», наконец перешли через Кедрон. Иуда разжал пальцы и уронил на землю кожаную подошву Филиппа, а после бережно уложил на траву свои дорогие сандалии и, аккуратно присев, заботливо стал обуваться. Филипп же стоял над ним и говорил:
— Ты помнишь, как я описывал Катабасис — первоначальное Нисхождение? До времени и до мира была Плерома, которая неразрывно заключала в себе Красоту, Свет, Благо и Истину. Затем Истина отделилась от других сущностных первоначал, а то, что до этого было Плеромой, вследствие этого отделения стало Царством Небесным. Затем Царство Небесное, утратив Благо, превратилось в Царство Божие, сохранив в себе только два первоначала — Свет и Красоту. Затем выделился первозданный Свет — и возникло Царство Человеческое. Наконец, первозданный человек разделен был на мужчину и женщину… Я кратко тебе напомнил об этом, ибо Анабасис, о котором сейчас пойдет речь, как мне представляется, должен явить нам те же ступени, те же стадии, те же, если угодно, эоны движения, но только в обратном направлении. Понятно? Можно идти дальше? — спросил Филипп, повернулся и пошел следом за другими апостолами, отдаляясь от Кедрона и восходя к Гефсимании.
Иуда, уже обутый, вопросительно глянул сперва в спину Филиппу, затем на оставленную им левую сандалию, а после, опять-таки кончиками пальцев, поднял истертую сандалию и стал догонять друга.
А тот говорил, говорил, глядя то в небо, то в землю, то на фиги и финиковые пальмы, росшие по сторонам дороги:
— Стало быть, первый этап Восхождения — от мира земного к Чертогу Брачному, о котором в последнее время так много говорит Учитель. Чертог Брачный — это Царство Красоты. А Красота вырастет в уродливом мире из маленьких горчичных зернышек и превратит безводную пустыню в цветущий сад. Уродство исчезнет, вернее, благодаря тем же самым изначальным зернышкам прорастет в прекрасное и Красотой распустится, напоив воздух ароматами и благоуханием… Брачный Чертог — это воистину Царство Человеческое, царство первозданного Адама, в котором не было мучительного деления на мужчину и женщину, на одиноких и половинчатых людей, мечтающих о соединении, но не знающих, как это соединение осуществить… «И будут едина плоть!» Это наконец совершится, и люди навеки перестанут страдать… Красота прежде всего утвердится, потому что из всех первоначал и первооснов она — самая стойкая и несокрушимая и лучше других сохранилась, несмотря на падения и разделения. И греки это давно поняли…
— Ой! — вскричал вдруг Филипп, и лицо его исказилось от боли. — На какой-то шип наступил. Или на острый камень… Больно… Я, кажется, потерял одну из сандалий.
— Да вот она. Ты забыл ее на том берегу. А я подобрал и несу за тобой, — сказал Иуда, разжал пальцы, и снова кожаная подошва упала на землю.
Филипп благодарно и виновато улыбнулся, ступней подцепил сандалию и, не потрудившись закрепить ее на ноге, отправился дальше, вернее, сначала заговорил, а потом отправился.
— Второй этап Восхождения — от Брачного Чертога к Царству Божию, — говорил Филипп. — Тут Красота должна соединиться со Светом, слиться с ним воедино в двуликую первооснову, которую Учитель именует Царством Божиим. Красота изначально тяготеет к Свету, она в нем нуждается, ибо истинная Красота без Света не видна. Она лишь угадывается чутким сердцем и предполагается мыслящим разумом, но видеть ее наши ми телесными очами мы не в состоянии, пока она истинным Светом не проникнута и не подсвечена изнутри, из глубины нашей прозревающей души… Тут, кстати, надо сказать, что по мере приближения к Царству Божию постепенно убывает материальность и, если угодно, телесность окружающего нас мира, а всё вокруг — и мы сами в первую очередь! — становится всё бо лее душевным, психическим, как говорят философы. Мировая Душа берет верх над Всемирным Телом, твердый и грубый Космос преобразуется в мягкую и светлую Психею… Мир светится, освобождаясь от телесных оков, от материальных препятствий, становясь всё более ангельским, всё более чувственным и мысленным…
