Николай Кочин - Князь Святослав
Так размечтался Святослав в последний день Пасхи, когда угасла заря на Западе, потемнели воды Дуная, тихий вечерний звон поплыл над городом, и князь увидел всадников на усталых лошадях, плетущихся вдоль улицы к хоромам. В первом из них он угадал патрикия Калокира и обрадованный побежал его встречать. Под кипарисом он хотел обнять своего друга, от которого ожидал добрых вестей. Но запылённые и ветхие одежды, исхудавшие лица всадников смутили князя. Калокир упал к ногам Святослава, и сказал:
- Гром и молнии, князь, на нашу голову. Вероломный Цимисхий подошёл к Великой Преславе неожиданно для всех. Я считал своим долгом немедля предупредить тебя об этом. Свенельд встретил неприятеля за воротами города… Князь, мы обмануты. Печаль заполняет моё сердце. Она усиливается от того, что я первый, который должен сообщить тебе о трудно поправимых бедствиях…
Святослав прочитал в глазах патрикия смятение и страх. Князь стоял неподвижен, только серьга в ухе чуть покачнулась да нахмурились брови.
- Князь, - умоляющим голосом произнёс Калокир, - не я ли умолял тебя охранять «клисуры». «Клисуры», которые неприступны и лучше любой искусственной крепости. Предосторожность, необходимая в сношениях с таким негодяем, как Цимисхий, не должна была покидать тебя. Лазутчикам надлежало денно и нощно следить за состоянием наших границ. Вот расплата за ротозейство. Моя вина, что я в своё время не воспротивился твои намерениям, из чувства преданности и любви к тебе… Моя вина…
- Легко искать в беде козла отпущения и находить мнимых виновников в лице своих подданных, - сказал князь тихо. - Труднее правителю призвать самого себя к ответу. Виновник в этом только я. Я поверил льстивой клятве лукавого царя, я обрадовался его дани, как ребёнок игрушкам. Я снял охрану с границ своих земель. По излишней доверчивости не засылал к грекам лазутчиков. Я и наказан раньше и больше всех вас. Я же тешил себя преждевременными надеждами на владычество земель славянских. Но не будем женщинами, предающимися восторгу при малейшей удаче и теряющими самообладание при беде. Не в первый раз несчастный случай впутывается в нашу судьбу. Не пристало русским хвататься за сердце при надвинувшихся опасностях. Пойдём в покои, там расскажешь мне все, что привелось тебе увидеть своими глазами и услышать своими ушами.
В покоях Калокир рассказал обо всем, что случилось в Великой Преславе. Он умолчал только о том, что когда входил в город Цимисхий, Калокир пировал, а до этого пытал в застенках знатных болгар, вымогая подачки, имущество. Вместо выполнения княжеского наказа следить за событиями в греческой столице, предавался буйному веселию в среде непотребных женщин и, готовясь на трон, упражнялся в императорском церемониале. Калокир так старательно подчёркивал свою оплошность, так горячо уверял князя в своей искренности, в готовности сложить свою голову за Киевское государство, что Святослав поверил в неподдельность его душевных мук. Святослав обнял его как брата и стал утешать:
- Печаль только расслабляет сердце воина и туманит ум, ясность которого необходима при трудных делах. Отдохни с дороги и успокойся. Нам нужна теперь твёрдость, энергия и чистая кровь в жилах, больше чем когда-либо. Спи ночь спокойно, иначе я буду в печали. Мои подданные должны иметь спокойный дух и твёрдую уверенность в своём благополучии. Я и сам сейчас намерен выспаться вволю для встречи предстоящего дня.
Но князь, проводив Калокира, вовсе не заснул. Он остался сидеть и предавался раздумью. Первый раз беспокойство овладело им с такой силой, что он не мог думать ни о чём другом. Все, что казалось уже исполненным и законченным в государственных и военных делах, не только отодвигалось теперь в осуществлении, но требовало новых, ещё больших усилий и жертв и даже рисовалось безнадёжным.
Князь ясно представил себе, что если Цимисхий так вероломно подкрался к столице, если он нагло нарушил договор и клятву и сам пошёл войною, значит он всё взвесил, отлично подготовился, и думал вовсе не о мире, а о войне. Значит в предотвращение неудачи привёл с собою все силы империи, значит предусмотрел все возможные опасности, опробовал все способы, посредством которых можно нанести русским самые чувствительные и решающие удары. Значит Цимисхий в этом случае абсолютно убеждён в исходе дела. Ромейская изворотливость и талант полководца предостерёг бы его от безумного шага.
Святослав не боялся смерти, его сжигала досада, что те предосторожности Калокира и старого Свенельда, которые он считал низким качеством заурядной подозрительности в отношении таких высокопоставленных и благородных персон как царь, именно они-то и оказались верными.
Он мысленно представил себе всю историю своих подвигов. Как продирался сквозь леса на Оке и Волге, преодолевал болота, покорял камских болгар, заставлял дрожать хазарских каганов, гнал испуганных сарацин Халифата, чинил допросы корсуньским топархам и везде он ясно разгадывал намерения неприятеля и знал, как его сломить и что от него требовать.
Но жизнь и политика ромеев, казавшиеся до сих пор разгадываемыми, представились ему теперь в истинном свете. Мерка его языческого понимания судеб народов, оказалась узкой. Хоть и смутно, но он осознавал это. Он надеялся только на храбрость, силу и выносливость своей дружины.
- Следует вооружить славян ромейской мудростью, - решил он, пожалев, как отвергал подобные соображения, исходившие от Свенельда, от матери своей Ольги, от русских книжников и толмачей, от христианских попов, сумевших греческого царя сделать почти другом богу.
Вдруг он услышал в соседних покоях жены тихое рыдание. Он открыл дверь и увидел Ирину, стоящую на коленях перед иконой. Тихий свет лампадки освещал её в ночном одеянии, с распущенными волосами. Она крестилась, преклонялась лбом к полу, воздевала руки к иконе и шептала. Святослав, очарованный этой картиной, остановился в дверях и застыл в умилении. Он чувствовал, что она молит христианского бога о его победе, он увидел, что она с проницательным и скрытым умом, с кроткой и восприимчивой чуткостью узнала о случившемся, разгадала размер его опасений и тревог.
Журчал в тишине её страстный призыв:
- Призри на меня и помилуй меня, ибо я обижен и угнетён. Скорбь сердца моего умножилась; выведи меня из бед моих. Призри на страдание моё и на изнеможение моё и прости все грехи мои. Посмотри на врагов моих, как много их, и какою лютою ненавистью они ненавидят меня. Сохрани душу мою и избавь меня, да не постыжусь, что я на тебя уповаю…»
Она вдруг обернулась и кинулась к нему. Слезы блестели у неё на глазах. Он обнял её крепко:
- О чём ты плачешь?
- Я всё слышала, - прошептала она, - коли ромеи сюда дошли, значит есть у них сила и уверенность. А мы только ещё у края нашей земли…
- Боишься?
- Нет. С тобой я умереть готова. Да только зачем умирать, коли того избежать можно.
- Я отправлю тебя в Киев.
- Ой, господи, - вырвалось у ней, и испуг отразился в глазах. - Без тебя никуда не поеду.
Он вспомнил, что коснулся предмета для неё самого болезненного. Она никогда не выспрашивала у него про жён, но Святослав понимал, почему одно только напоминание о Киеве всегда приводит её - христианку в такой трепет. Он ласково отпустил её:
- Ну, иди, молись. Я тебе помешал.
Так как он никогда не имел стражи при палатах и не держал телохранителей, то и вышел на улицу никем незамеченный. Город спал, только в некоторых домах виднелись огни. Князь шёл на огонь, входил в дом и обнаруживал пирующих дружинников или даже сотников, а иногда и тысяцких. Он приказывал им разойтись в свои части и готовиться к битве. Пьяных дружинников, которые уже валялись под столом, Святослав приказывал обливать водой и выносить на ветер. Улицы наполнились вскриками хмельных людей, визгами потревоженных женщин. Всем казалось невероятным, чтобы могло кому-нибудь придти в голову на Пасхе затевать бой. Тысяцким он велел установить стражу по дорогам и выслать разведчиков в Великую Преславу. К утру город стал мёртв, если судить по улицам, и тревожен, если заглянуть в дома. В тысячах проверяли готовность дружин, точили мечи, осматривали кольчуги, шлемы, щиты, беспризорно валявшиеся уже близ года.
Неожиданно дозорные привели к князю старика в лохмотьях, с избитым телом и измождённым лицом. Сквозь дыры истлевшей одежды виднелись кровавые рубцы и синели кровоподтёки. Его схватили ночью, избили, приняв за соглядатая.
Святослав глянул в острые глаза старика и вдруг прижал его к своей груди. Они крепко и долго держали друг друга в объятиях. Это был Свенельд. Трудно было узнать в этом исхудавшем, обожжённым солнцем и оборванном старике, когда-то дородного, сурового и богато одетого воеводу. Воины наблюдали эту картину, потупясь, ждали княжеского распоряжения.
- Дай им по кувшину меду, - сказал Свенельд князю, - хорошо служат, молодцы.Яим не сказался, а по обличию меня теперь трудно узнать. Вот, думаю, проверю, как они службу несут. И вижу - хорошие ребята, скрутили меня сразу и немедля привели к тебе. Только вот нутро всё отбили. Мочи моей нету. Пробирался по лесам, ночевал в ямах, да с голодным брюхом.
