Валентин Пикуль - Фаворит. Том 1. Его императрица
Осрамленному графу визирь сказал, что Румели-паша уже назначен «сераскиром польской Подолии».
– Несчастная жертва раздоров! Тебе не кажется ли странным, что я не гоню тебя палками? Не стыдно тебе утверждать, будто за тобою движутся тысячи конфедератов? Где же они? Покажи их мне. Или вот эти полупьяные молодые люди, что прискакали сюда ради праздного любопытства? – Визирь отмахнулся от Потоцкого, сам подошел к русским. – Сейчас я распоряжусь, – сказал он Обрескову, – чтобы поставили сухую палатку и дали вам постели. Не сердись на меня, посол: ты и твои чиновники будут казнены позже! Я сам не хотел бы этого, но янычары не простят милосердия моего…
– Господи, помилуй, – взмолился Алешка Трегубов.
– Не переживай, – ободрил его Обресков. – Я хорошо изучил турок и знаю их армию. Первый удар бывает потрясающей силы, такой силы, что все вокруг трещит. Но ежели этот изначальный удар выдержать, тогда османов трудно воодушевить к новым битвам.
Трегубов ежился под ободранным мундирчиком:
– Эвон, янычары-то уже и палатку нам ставят.
– Погоди – еще и вина поставят. Чем больше их ярость вначале, тем больше их слабость конечная. Мы победим – верь!
– А в Питерсбурхе-то масленица, гуляют люди.
– Блины со сметаной от тебя не убегут… сыт будешь!
Бурный ливень смыл с кольев баранье сало. Не сумев устрашить русского посла, турки вернули его в темницу Эди-Куля.
* * *Крым-Гирей задержался в Каушянах, не распуская армию, и на вопрос де Тотта, почему бы не навестить Бахчисарай, ответил:
– Я жду, когда дуралей Эмин-паша двинется со своей голытьбой к Днестру, чтобы повесить его на воротах Хотина.
– Вы не боитесь, что здесь есть шпионы визиря?
– Если и так, пускай слушают…
Очень далекий от мусульманской ортодоксии, хан пригласил барона в свой походный гарем. Перед этим врач его, грек Сирополи, дал его светлости крепкую возбуждающую микстуру.
– Доверие Александра Македонского, – шепнул де Тотт, – к своему врачу Филиппу закончилось…
– Я знаю, чем оно закончилось, – улыбнулся хан. – Но мой лекарь не от визиря, мне его уступил Гика, господарь валашский.
Он провел француза на дачу; пять женщин с открытыми лицами и голыми животами сидели на тахте, тихие и сосредоточенные. Хан разделся перед ними на коврах и с интересом наблюдал за ужимками клоунов. Вдруг лицо его стало серым.
– Кажется, я помру не в скучнейший момент своей жизни!
Де Тотт крикнул, чтобы сразу арестовали Сирополи:
– Этот подлый грек отравил великого хана!
– Нет, – с трудом поднялся Крым-Гирей на ноги. – Не он отравил меня, это сделали другие… Сирополи только дал яд.
Разбежавшись, хан грудью распахнул двери гарема – прямо в зацветающий сад – и громко позвал музыкантов, которые сбежались к нему с инструментами. Крым-Гирей умирал эпикурейцем – без жалоб и стонов. За минуту до смерти он еще хохотал как безумный. А когда умер, скрипки еще пели над ним, бубны еще громыхали и музыканты боялись остановиться… Посол Франции вышел.
– Что вы натворили? – сказал он Сирополи. – Ведь вы лишили империю османов самого талантливого и умного полководца!
В ответ врач показал ему свой паспорт до Бухареста, подписанный великим визирем Эмином-пашой. Шесть лошадей в траурных попонах потащились через тоску ногайских степей, отвозя хана в Бахчисарай, на кладбище его предков. Ногаи вдруг ощутили трагическое одиночество. Барон де Тотт выехал в едисанские раздолья, где разыскал сераскира ногайских орд – Шагин-Гирея, племянника покойного хана. Это был молодой человек с тонким лицом европейского склада. Годы, проведенные им в Венеции, насытили его душу жаждою культуры, но в повадках Шагин-Гирей остался дик, как истинное дитя восточных сатрапий. Он сказал, что не простит туркам:
– Они убили моего дядю, а престол ханов в Бахчисарае превратили в пороховую бочку, на которую страшно садиться. Пришло время поднять все опрокинутое и обрушить все сооруженное. Вы спрашиваете о реальной силе? Но миллионы моих любимых ногаев – вам этого мало? Бренные остатки Золотой Орды, мы еще достаточно сильны, чтобы вести с Петербургом самостоятельный политический диалог. Пусть русские, если хотят, идут к Черному морю, лишь бы они не мешали нам кочевать в этих степях.
– То, что вы говорите, сераскир, это безумно.
– Безумно упрекать человека в безумии, если он говорит правду. Найди мне в степи хоть одно дерево – и я повешу тебя!
Это было сказано страстным языком пылкой Италии; степные ветры разметывали жалкую золу угасающих костров…
9. Халатная война
Война есть война – отдай ей все и не скупись! Россия спешно снимала кордоны с рубежей, сокращала гарнизоны во внутренних провинциях, отчего сразу оживились разбои на дорогах. Прошла срочная мобилизация: с 300 парней брали сначала одного, потом взяли и по второму. Войска стягивались к югу. Ужасающей нехватки денег в прошлой войне с Пруссией правительство рассчитывало избежать обильным тиражированием ассигнаций…
Григорий Александрович Потемкин, прибыв в армии, мало что понимал. Прежде всего не понимал своего положения. Кто он? Камергер двора, но в чине поручика. Зато придворное звание камергера (по «Табели о рангах») приравнивало его к чину генерал-майора. Однако генералом он и сам себя не считал. Приходилось мириться со скромной ролью волонтера при ставке князя Александра Михайловича Голицына, который и отдал ему первое распоряжение:
– На время похода освобождаю чинов нижних от пудрения голов и больших кос, с тем, чтобы букли в бумажки обертывали, а у кого на башке волос мало, пусть букальки из пакли себе подклеют…
Потемкин осмотрел голову первого попавшегося солдата. Пудры-то ему, бедному, взять негде, так он мукою посыпался. А мука от дождя раскисла, как тесто. Пробовал камергер букли солдатские в бумажки завернуть, словно конфетки, но успеха в том не имел, и стало ему вдруг скучно от чужой и неумелой затеи:
– Ступай, братец! Ежели тебя клеем мазать да мукой сверху осыпать, так не только вши – и мышата в башке разведутся.
С этим и вступил в войну. Всегда небрежно одетый, он и сейчас выглядел неряшливым. Батистовый платок, закрученный в узел на затылке, маскируя уродство глаза, делал Потемкина смешным, но к шуткам за спиною он давно привык, одинаково равнодушный к обильному злоречию и к очень редким похвалам…
Ему стало значительно легче, когда он заметил, что и многие другие вокруг него тоже мало что понимают в войне!
* * *С первого дня войны турки имели готовый плацдарм, а Россия должна была создавать его в ходе боевых действий. Турецкие владения начинались за польской Подолией: сразу за Днестром – Буковина и Молдавия с Яссами, за Молдавией – Валахия с Бухарестом, за валашскими землями – Болгария, за нею – Фракия, а за Фракией уже и Константинополь…
Грязь на дорогах, непролазная грязища! Русская армия раскинулась лагерем в пяти верстах от Хотина. Голицын собрал офицерский совет: что делать?
– Хотин брать, – решили единогласно…
Фанатик пушечной пальбы, генерал Петр Мелиссино столь усердно любил свое дело, что даже перед обедом стрелял из мортир – для развития аппетита. Сейчас он обрушил огонь на форштадты крепости; издали было видно, как возносит вырванные из земли деревья хотинских садов, в красных облаках дыма летят с лафетов турецкие пушки. В редких паузах между залпами Потемкин с удовольствием представился Мелиссино:
– Имел честь быть студентом, когда ректорствовал брат ваш, Иван Иванович, который и изгнал меня из университета за леность и тупоумие с публикацией о том в «Ведомостях» московских.
– Мой брат, – ответил генерал, – золотой медалью наградил вашу милость. Но вы же сами не пожелали вникать в науки. Здесь, на войне, медалей не будет – лучше ордена добывайте, сударь!
Растворив ворота цитадели, турки выгнали толпу обнаженных людей: это были христиане, греки, армяне, обобранные дочиста. Их сразу отослали в обоз, куда сбегались и перепуганные молдаване, спасаясь от резни под защитою русских знамен. Мелиссино ловко забрасывал ядрами крыши Хотина, но превосходная работа артиллерии была прервана повелением Голицына:
– Диверсия наша к Хотину сильно бусурман испужала, а теперь отступим за Днестр, тамо и выждем подхода армии визиря…
Молдавия оставалась в слезах! Жители обнимали ноги уходивших солдат России, молили не покидать их на растерзание туркам. Потемкин, как и все офицеры, отсылал молдаван в обоз:
– Там вода, там телеги, там аптеки… уйдете с нами!
В этом же обозе его застала ночь.
Какой-то старый солдат, подойдя, окликнул его:
– Эй, парень, ты кто таков?
– Камергер… камергер ея величества.
– Не дури! Я тебя дело спрашиваю: какого полка?
– Да никакого. Я сам по себе.
– Ну, пошел вон… шатаются тут всякие…
Отведя армию обратно за Днестр, князь Голицын задержал ее у местечка Меджибожа, возле воинских магазинов. На очередном военном совете, понурясь, он зачитал письмо Екатерины: разумнее магазины придвигать к армии, писала она, но нельзя армию передвигать к магазинам, снятие осады с Хотина позорно для воинства российского, надобно вернуться назад – и Хотин брать!
