Убитый, но живой - Александр Николаевич Цуканов
Ване кажется, что он обрел старшего брата, которого ему сильно всегда недоставало…
Глава 22
Раб клейменый
Аркалык – город-призрак, задуманный с размахом под большие бюджетные деньги, корячился в жаркой пыльной степи неухоженным полудурком. В нем отвращало все: умершие еще до посадки деревья, типовые многоэтажки и неуютный, полупустой, а оттого необычайно огромный железнодорожный вокзал, грязная площадь перед ним, транспаранты с метровыми буквами… И даже пиво – теплое, отвратное пиво, прокисшее еще на заводе в неумелых руках. Ко всему Володя Рамазан смотрит угрюмо, покрикивает. Чемодан свой сует: неси к автобусу и не вякай. Про дела тургайские разговаривать не хочет, отмахивается сердито: «Увидишь на месте…» Малявин забеспокоился, но решил, что коль назвался груздем… нужно терпеть.
Полдня ехали в душном автобусе, ехали с множеством пересадок на попутных машинах, забираясь все дальше и дальше на юг, в глубь Тургайских степей, куда перли нескончаемым потоком технику, стройматериалы, чтобы разодрать вкривь и вкось остатки земной девственной плоти. О чем, конечно же, тогда не задумывался и по-телячьи просто верил в зеленую травку, богатые урожаи, хорошую погоду, добрые слова. Что заработать деньги несложно, нужно лишь умело вкалывать, если надо, от темна до темна, на то она и шабашка.
В этом он не сомневался, старательно вживался в работу, опасаясь лишь одного, что упрекнут: слабоват, мол, ты, парень. Ничего не видел, не слышал в первые дни, измочаленный раствором, кирпичами, совковой лопатой и непривычной тридцатиградусной жарой с настырным хлестким ветром, и понять не мог, почему напарник нудит и волынит, почему ходит с дрыном помощник Рамазана Тимур, а стоит ему отлучиться, все сразу усаживаются перекуривать.
Неожиданно кончился цемент и выпал выходной – первый за два месяца, как пояснили работяги.
Полдня Малявин провалялся на койке в недостроенном общежитии с затрепанным журналом в руках и все не мог решиться на простенький поступок: пойти к Володе Рамазану за жизнь потолковать. Когда вошел в небольшой опрятный домик, где жил Рамазан со своими помощниками, они только что отобедали.
Бригадир поднялся из-за стола с улыбкой, стал усаживать рядом с собой за стол.
– Рассказывай, Ванек, как поживаешь?.. Баранинки вот попробуй. Как в звене, не обижают?.. Ну да ты парень не промах. Может, тебе сигарет с фильтром выделить?
– Нет, не надо. Я вроде бы привыкаю к «Приме», Тимур выдает каждое утро. Зашел я за паспортом.
– Зачем он тебе? – спросил Рамазан строго, без улыбки.
– Нужен. Мало ли что…
– Нет! Осенью получишь вместе с расчетом. У нас такой порядок. Понял?
– Так не пойдет, Володя! Я тебе что – пес цепной?
– Тихо, пацан! Ти-хо-о… – произнес Рамазан негромко, врастяг, с хорошо понятным подтекстом, что выразилось на лице, ставшим жестко надменным, словно не было никогда улыбчиво щедрого «братана».
– Да ты… – приподнялся из-за стола рукастый мужик лет сорока, густо заросший волосом, узкоглазый, с расплющенным носом.
– Сядь, Ахмед! Пацан молодой, норовистый, поэтому прыгает. А так он сообразительный, с дипломом. Звеньевым хочу пробовать… Ты уловил это, Ванек? Подумай и к звену присмотрись. А пока свободен.
Он угукнул, поднялся из-за стола, так и не попробовав баранины, но не уходил, стоял с туповатым упрямством.
– Чего еще?
– Ты, Володя, аванс обещал. Триста рублей. Мне б долги разослать первейшие, неотложные.
– Ладно, получишь, успеешь. Отработать надо сперва. Про мой должок не забывай.
Пустяк для Рамазана те полсотни рублей, что дал в поезде, как и триста, что Малявин просил, но привык, сам не раз похвалялся уменьем держать работяг за горло. «А чуть кто дернется, прижму так, что заверещит».
Когда вышел Иван из бригадирского домика, день этот солнечный показался мутным, и засвербило, заскребло в том месте, где, по прикидкам, душа должна находиться. Постоял в раздумье: в общежитие идти не хотелось, и видеть никого не хотелось, и пошел он от новой застройки к центру поселка.
Шел, оглядывал вереницы казенных домов и домишек, удивляясь, что возле них ни деревца, ни кустика, даже привычных сараюшек нет. Все окрест уныло, пыльно, безжизненно, словно живут здесь не люди, а механические роботы, отчего он представил себя таким же роботом, который шагает по выжаренной солнцем равнине неизвестно куда и зачем…
У магазина сидели двое, и у них тоже были пыльные скучные лица. Одного в звене звали Толяном Клептоманом, второго – Леней, реже – Сундуком. Они не окликнули Малявина, продолжая смотреть в никуда. Он молча подсел на корточки. Прикурил сигарету, спросил с напускной веселостью:
– О чем стонете, мужики?
– У нас сорок семь копеек и две пустые бутылки, – откликнулся Толян.
Малявин выгреб все, что осталось. Хватило в итоге на три бутылки.
Распивать уселись в подвале строящейся школы. Лучше места не сыскать. Полумрак, прохлада. После первой бутылки разговорился угрюмоватый молчун Леня Сундуков. Он аж зубами скрипел, когда поминал Рамазана.
– А все Шейх виноват! – бурчал он с обидой. – Заманил, гад такой!..
Шейхом звали они Шайхутдинова Рината – рослого черноусого татарина, который удачно поработал здесь в прошлом году. И заранее нашел подряд на строительство магазина. Взялись с охоткой, за месяц залили фундаменты, вывели под верх коробку из кирпича, надо бы перекрываться, и они чуть не избили прораба, когда он сообщил: «Нет плит перекрытия и до осени не будет».
Теперь уже Толян с труднопроизносимой кличкой Клептоман, и Леня Сундуков, и Шейх – все понимали: надо было дать денег прорабу, занарядить второй объект для подстраховки… А они взялись бастовать, обивать пороги в райцентре и жаловаться. Полмесяца провалялись в бараке, протухая и пьянствуя от безделья, пока совсем не кончились деньги. Осталось их вместе с Шейхом пять человек, а денег не только на обратную дорогу, на курево не осталось. Тут-то и наехал на них Рамазан, в светлом костюме, при галстуке, этакий красавец мужчина, прямо комсомольский вожак или лектор общества «Знание».
– По штуке в прошлом году заплатил мужикам за шесть месяцев. Он и нас нае… горит, – сказал Леня тихо, спокойно, словно не о нем самом шла речь. Он всегда говорил мало.
– Что делать – рабы! – откликнулся Толян и вновь принялся ругать рамазановскую шайку.
– Бунт надо поднять, и баста! – сказал Малявин решительно, осмелев после выпитого вина.
– С кем?.. Нас пятеро, ты шестой, – прикинул Толян. – Остальные – пьянь да рвань. Разве что двое оренбуржцев? Да волгоградский мужик Нефедов… Так и то мало.
Но засвербило, припекло. Стали прикидывать, что можно придумать, и не заметили, как допили третью бутылку, которую хотели оставить землякам: Шейху, Семену-Политику
