Белая ворона - Владимир Лазарис
«Германия и Советский Союз заключили договор!»
Крик мальчишки-разносчика все-таки помешал Домету думать. Он купил газету. На первой полосе — большая фотография Риббентропа с русским министром иностранных дел Молотовым. «В Москве подписан пакт о ненападении… Сталин принял министра иностранных дел Третьего рейха…».
— Война!
Домет чуть не налетел на рослого мужчину в синем комбинезоне с газетой в руках.
— Война! — весело повторил тот, тыча в свою газету. — Мы договорились с русскими. Теперь нам сам черт не страшен.
Пока Домет дошел до дому, он еще несколько раз услышал слово «война». «Скорее бы Салим вернулся. Один Бог знает, что тут будет!»
Дома Домет включил радио. Диктор сообщал о «колоссальной победе немецкой дипломатии». Домет переоделся и сел послушать, что еще скажут о подписании пакта между Берлином и Москвой, но передавали инсценировку романа доктора Геббельса «Михаль».
х х х
Первое сентября пришлось на пятницу. Домет побрился, оделся, позавтракал и пошел на работу. С шести утра разносчики газет орали: «Польша напала на Германию!», «Польша напала на Германию!», «Польша напала на Германию!», а из репродукторов доносился надтреснутый голос фюрера:
«Вы знаете, что я предпринимал бесконечные попытки решить мирным путем проблемы Австрии, Судетов, Богемии и Моравии. Я вел переговоры с польским правительством, но мои предложения были отвергнуты. Этой ночью солдаты польской регулярной армии обстреляли наших пограничников, и мы были вынуждены открыть ответный огонь».
На лицах людей — никакого воодушевления. В автобусах и в метро на удивление тихо. Мужчины хмурятся. Женщины испуганно молчат. В воздухе повисло непривычное равнодушие.
Напротив отеля «Адлон» рабочие снимали леса с нового здания промышленного концерна, и, когда мимо пробежали разносчики газет с экстренным выпуском, рабочие даже не обернулись. Может, люди ошарашены тем, что началась война? После Мюнхенской конференции они поверили фюреру, что войны не будет.
Многие еще помнили, как Германия встретила известие о войне 1914 года. Улицы были забиты ликующими толпами, солдат целовали, эабрасывали цветами, и все до хрипоты славили кайзера Вильгельма. А Домет от самого дома до дворца Леопольда не видел ни толпы, ни ликования, и никто не славил фюрера.
В воскресенье Англия объявила войну Германии.
Обычно в такой солнечный день, какой выдался сегодня, большинство берлинцев целыми семьями отправляются в лес или на озеро. А в это воскресенье, ошарашенные новостями, они стояли у репродукторов как немые, и дослушав сообщение до конца, расходились, не проронив ни слова. Нет, не потому, что каждое неосторожное слово или взгляд чреваты страшными последствиями, а потому, что никто и представить себе не мог, что фюрер ввяжется в войну.
Снова пронеслись по улицам разносчики газет, на сей раз — с бесплатным экстренным выпуском. На первой полосе — огромный заголовок «Фюрер отправляется на фронт».
Объявив войну Германии, Англия незамедлительно прервала с ней воздушные, морские и почтовые связи. Поэтому прервалась и связь с подмандатной Палестиной. Домет оказался отрезанным от дома. Единственным мостиком между ним и Палестиной оставался «Голос Иерусалима», который он слушал ежедневно.
В Министерстве пропаганды очередной новый лозунг недели гласил: «Евреи развязали войну».
21
«Трубку для Салима я купил, а он как в воду канул. Обещал же дать телеграмму. В Академии геополитики о нем ничего не знают. Правда. Салим собирался заехать к маме. Может, решил у нее задержаться? Нашел время! Теперь в Палестину даже письмо нельзя послать».
Каждый день Домет от первого до последнего слова прочитывал в утренних и в вечерних газетах раздел зарубежной хроники. Увы, о Ближнем Востоке — какие-то крохи. Оставался спасительный «Голос Иерусалима».
«…первые еврейские добровольцы записались в английскую армию…».
Только месяц спустя после начала войны Домет услышал по радио об интернировании в Палестине немецких граждан и понял, что Салим с его немецким паспортом интернирован.
«А мама… А Гизелла? Как они там? Меня в пятьдесят лет уже не призовут ни на какую войну, и на том спасибо».
Дома было тихо. Рукописи на столе и книги на полках защищали от внешнего мира, но, приходя домой, Домет первым делом включал приемник. В отличие от соседей ему не нужно было тайком ловить запретные станции: он их слушал на работе, а дома слушал то же, что и все граждане.
«Что там у нас сегодня?»
Выступление доктора Геббельса на конференции берлинского партийного актива: «Эту войну развязали евреи, и Англия с Францией пляшут под их дудку. Только евреи виноваты в гибели каждого немецкого солдата…»
«Это я уже слышал. Что еще? Ага…».
«Передаем инсценировку романа Ганса Хейнца Эверса о нашем народном герое Хорсте Весселе. В роли Хорста Весселя…».
«— Будь осторожен, Хорст, милый, береги себя.
— Не волнуйся за меня, дорогая Эва, со мной ничего не случится.
— Как же мне не волноваться! Они могут тебя убить.
— Меня они убить могут, но идею национал-социализма — никогда. Она будет жить вечно».
«А этот Эверс хорошо чует, о чем сегодня нужно писать».
Домет очень удивился бы, узнав, что народный герой Хорст Вессель был бандитом и сутенером, жил с проституткой в трущобах, и, пока она зарабатывала ему на жизнь, он зарабатывал себе репутацию героя: вместе со своей шайкой разгонял митинги рабочих, дрался с коммунистами. Во время одной из таких драк его убили. Никто о нем и не вспомнил бы, не будь у Геббельса такого нюха на нужные ему мифы.
«Да, этому Эверсу повезло! А все-таки мой „Трумпельдор“ лучше. Сам Зангвилл о нем хорошо отозвался».
Домет удивился бы еще больше, узнав, что Эверс когда-то написал порнографический роман «Вампир», который власти Третьего рейха включили в список книг, подлежащих сожжению. Но еще до разведения костров на площадях Эверс успел искупить грехи молодости, написав биографию Хорста Весселя в нужном властям ключе. Правда, среди грехов молодости Эверса значилось и восхищенное предисловие к книге «еврейского Диккенса» «Голос Иерусалима». Но, к его счастью, никто не вспомнил об этой книге 20-х годов, в которой покойный Зангвилл давно сказал: «Среди шума и грохота нашего века слабый голос Иерусалима остается для нас единственной музыкой».
Став министром пропаганды, Геббельс назначил Эверса председателем Союза немецких писателей за большие заслуги перед национал-социализмом.
На стене тихо тикали часы. Домет купил часы с маятником, похожие на те, что стояли в родительском доме: обставляя квартиру, он старался, чтобы она напоминала детство. В кабинете повесил фотографии предков, карту, где обвел Дар-эс-Салам, а теперь и захваченную Польшу.
«Что же фюрер будет делать дальше? Остановится на Польше, и на этом кончится
