Наталья Головина - Возвращение
Еще одно слегка отвлекающее и утоляющее его занятие: выпить по пути в кофейне на Марсовых полях бокал бургундского да следом абсента — полынной водки с содовой — и с блеском открывать посетителям литературного клуба на Монмартре незнакомый им мир России… И им же — глубины классического французского языка. («Потребуйте его назад у иностранцев!») Да все это пустое и праздное… Жизнь, приходило ему теперь на ум, неподъемна и горька, она как тяжелая болезнь, которая то усиливается, то ослабевает, и тянет погреться к старой дружбе…
Они виделись ненадолго с Огаревым. Ему было теперь крайне трудно ходить. Он уж не мог больше шутить по поводу болей в сломанной когда-то ноге — и это показатель. Ник стал седым, со слегка опавшими плечами, у него была почти белая борода, но темные усы. Он все так же разумен и сдержан, бесконечно терпелив к окружающим. (Ему суждено пережить Герцена на семь лет; он закончит жизнь в Лондоне, где сблизится с Петром Лавровым.) Они шли в последнее свидание с Николенькой Платоновичем по улице, тот и другой — опираясь на трости с тяжелыми набалдашниками.
…Как вдруг разразилось!..
Уже с полгода на юге Франции, в Лионе, и у шахтеров Обена продолжались глухие волнения. Но до поры кончалось усмирениями. Теперь же занялось в самом Париже — почти без нарастания событий, круто! Левый берег Сены — Сорбонна, фабрики и Латинский квартал — все кипело. Империя пала, и Франция сбрасывала с себя путы бонапартовых уложений.
Герцен умолял детей не пропускать в газетах ни строчки (ясно, что прочитывал их и сам), они должны дышать этим воздухом! Лиза, та объявила себя якобинкой и доедала обед только с условием, что ее возьмут в республиканский клуб.
Восстание ширилось. Крепла парламентская оппозиция, и шли бои за республику.
Александр Иванович не мог насмотреться на город. Словно бы прощался с ним в решающий момент… В январе стало склоняться к победе. Верх реакции снова, говорил себе Герцен, был бы страшен, он противен «исторической эстетике» уж хотя бы потому, что в третий-то раз… (Отчасти сбылось: впереди, уже за чертой его зрения, — семьдесят два дня Парижской коммуны, расстрелы, но и становление Франции как республики.)
В январе бастовали уже двести тысяч парижских рабочих. Казалось бы, безликие и забитые фабричные… Полуодетые, изможденные и безоружные. Но эти же самые люди в порыве к новому становились «прекрасными до поэзии», замечал он.
Герцен должен был видеть каждый уголок сражающегося города. Бодрящее напряжение наполняло тело… Глаза его блестели, и мысль работала мерно, сильно, прочно. Он был снова юн! Он страстно любил Париж!
В один из таких счастливых дней произошла встреча со старым знакомцем и товарищем.
Четырнадцатого января из Баден-Бадена приехал по делам Тургенев. События прошедшего года привели к разгрому французской армии в долине Эльзаса; сто тысяч французов оказались в немецком плену. А «безумные организаторы бойни» с той и с другой стороны подсчитывали барыши. (Все это и способствовало революционному взрыву в Париже.) Семейство Виардо нравственно страдало, для них невозможно стало больше жить в Германии. Иван Сергеевич собирался вскоре вместе с кланом Виардо поселиться в Лондоне.
…Они молча пожали друг другу руки, увидясь после долгой разлуки, разногласий и охлаждения. Были сдержанны.
— Эк, как тебя украсило… — Иван Сергеевич грустно и ласково смотрел на герценовский зачес с сединой; вот руки у Александра Ивановича были прежние — красивые и сильные. Отчего-то, вопреки логике, Тургеневу казалось, что подобные перемены не могли коснуться Искандера. (Давнишняя их молодая шутка, что «у Герцена вовсе нервов нет!».)
— Да и ты побелел, и тебе к лицу. — Александр Иванович оглядел статную фигуру Ивана Сергеевича. Неожиданно темными казались теперь глаза Тургенева, красивой была слегка страдальческая линия его губ.
Была все же немного скованной их первая встреча после стольких лет врозь…
Александр Иванович в тот день неожиданно почувствовал значительное недомогание, но рвался на парижские улицы, должен был участвовать в митинге. Тургенев был больше настроен на встречу (это он нанес визит), был погружен чувствами в события их общего прошлого.
Они слегка не находили общего языка. Тургенев наконец поднялся, сказав, что зайдет в другой раз.
И уже не застал.
Тем же вечером Александр Иванович обмолвился, что его томит боль в боку.
У Наталии на лице проступило выражение иссушающей заботы… Оно слегка тяготило его. К чему такое подчеркивание, чтобы поминать потом? Впрочем, это у нее непроизвольное, он понимал, что несправедлив в своем невысказанном упреке. И все-таки другое дело — безгранично родной человек Тата, подраненная и сникшая, но способная отставить все свое в сторону. Она умела делать все лечебные процедуры неприметно. Его раздражительность возрастала вместе с болезненным состоянием.
Александр Иванович был уложен в постель, но все еще не воспринимал свою болезнь всерьез. Скучно, невозможно занемочь сейчас, когда каждый день мог принести новое! Все же к нему был приглашен знаменитый врач Шарко.
Мсье Жан-Мартен Шарко был элегантен, деловит, несколько резок. Это был тип исследователя, которого тяготила слава модного врача, многословие родственников. Он был известен своими открытиями в невропатологии и клиническом анализе и являлся специалистом по внутренним болезням. Он объявил диагноз властным и ободряющим тоном: воспаление легких при сегодняшнем состоянии медицины — пустяки! Растирания, банки и все прочее…
Правда, организм пациента — это было очевидно — был ослаблен минувшими потрясениями, равно как и нервными перегрузками последних недель, многочисленными выступлениями на митингах. Может растратить силы и радость…
Проходили дни. Но дыхание Александра Ивановича не становилось свободнее. Зато вокруг была буря, улыбался он про себя, все нарастающая буря, вот что утешало.
…Ему стало немного не по себе, когда он услышал диагноз. Он давно знал на свой счет, что умрет от мозгового удара или от воспаления легких. Он ободрил взглядом Наталию и Тату…
Мучило его, что все не ехала Ольга. Они предприняли недавно с мадемуазель Мальвидой путешествие на представление оперы в Брюсселе, но задерживались сейчас. «Единственная забота фон Мейзенбуг — чтобы Ольга никого не любила…» Наконец они здесь.
На шестой день болезни Александр Иванович утешал домашних — по-видимому — в неизбежности своей смерти. Решительно потребовал коньяку, трубку с хорошим табаком и был как нельзя более рад проходившему в эти минуты под окнами военному оркестру. В музыке он любил Бетховена, а также простое и окрыляющее — военную музыку.
Спустя несколько часов он спрашивал у всех возбужденно: «Отчего бы нам не поехать домой?» — и это было в бреду… Дыхание Герцена остановилось ночью двадцать первого января 1870 года.
В те горячие дни в Париже траурную процессию пришли проводить несколько сотен рабочих, знавших его по выступлениям и статьям.
Я иду по улице Герцена в Москве — с прилегающими улицами Грановского, Белинского, Огарева — по направлению от бывшей Манежной площади, где Александр Герцен учился в университете, к Тверскому бульвару, где он родился в старинном особняке. Там сейчас получают образование молодые писатели. Под конец эта улица с напряженным движением впадает в площадь Восстания.
Из находящегося не столь далеко от нее дома в Сивцевом Вражке Герцен уехал когда-то за границу, а над Москвой-рекой они с Огаревым дали друг другу клятву идти одним путем, еще не зная, как непомерно то, чему они решили себя посвятить, но веря, что не отступятся.
В Москве нелегко обойти все места, помнящие его.
И мы не прощаемся, нет. Земля вращается быстрее, мы встретимся.
НАТАЛЬЯ ГОЛОВИНА
ВОЗВРАЩЕНИЕ
НАТАЛЬЯ ГОЛОВИНА
ВОЗВРАЩЕНИЕ
РОМАН
Москва
Советский писатель
1987
ББК 84.Р7
Г 61
Оформление Евгения Соколова
Иллюстрации Сергея Соколова
Головина Н.
Г61 Возвращение: Роман. — М.: Советский писатель, 1987. — 368 с.
Новая книга прозаика Натальи Головиной — исторический роман о духовных поисках писателей и деятелей демократического движения России XIX века. Среди них — Тургенев, Герцен, Огарев, Грановский. Непростым путем они идут от осознания окружающего мира к борьбе за изменение его.
Г 4702010200—407 27–87
083(02) —87
ББК 84.Р7
© Издательство «Советский писатель», 1987
