Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин
Наверху еще пошуршали, пошумели, пробежали девки с тазами, наполненными чем-то красным. И в дверях светелки появилась суровая повитуха.
— Который тут отец-то, — крикнула она сверху, — иди погляди, тятя, на наследство свое…
Оба брата вскочили, но Никита Иванович вовремя одумался и опять опустился на стул. А Петр Иванович на негнущихся, словно деревянных ногах медленно побрел к лестнице.
Он шел, держась за резные перильца с таким непонятливым и недоумевающим видом, что Никита Иванович испугался — вот упадет, вот скатится с лестницы.
Но Петр Иванович поднялся и медленно вошел в низкую дверь…
И тут же вылетел из светелки:
— Никита, да ты погляди, какая красавица!
Он высоко поднимал на руках крохотный сверток, в котором виднелась одна только сморщенная красная мордочка, нелепо растягивающая рот, весь беззубый и сморщенный.
— Дочка, Катеринушка, у нас, — крикнул Петр Иванович и снова влетел в низкую дверь…
Никита Иванович не удержался и тоже поднялся в светелку. Ему и хотелось войти, и было страшно.
Едва отворив дверь, он увидел Машу. Она лежала на высокой подушке, живот еще возвышался под одеялом округлой горой, но она весело говорила:
— Да дайте же мне поесть чего-нибудь, ужас, как голодна, не ела весь день, совсем заморили с голоду…
И Петр Иванович, счастливый и сияющий, носился по светелке со свертком на руках и вглядывался в красное беззубое сморщенное личико и ворковал:
— Господи, такая красавица, каких свет не видал…
Глава одиннадцатая
С некоторых пор Никита Иванович довольно охладел к делам. Все, что он предлагал государыне, встречало такой мощный отпор со стороны партии Григория Орлова, что он и не надеялся провести в жизнь начинания, о которых мечтал и о которых так много говорили они с Екатериной перед переворотом. Правда, со смерти Бестужева-Рюмина потерял Григорий хитрого и ловкого советника, а сама Екатерина начинала понимать, что за ангельской внешностью Григория не скрывается ничего, кроме удальства, молодечества и откровенной глупости. Тем не менее все мысли и идеи Никиты Ивановича извращались самым странным образом.
Григорий очень рассчитывал вступить в брак с императрицей. Вся его родня толкала его, поддерживала, а Бестужев даже ездил по высшим сановникам империи с письмом, в котором будто просили они вступить в брак с Григорием «буде наследник хвор, болезнен, часто неможет и от того расстройка дел государственных произойти может».
В ответ на это письмо Екатерина получила заговор Хитрово и убедилась, что семейство Орловых своей наглостью, высокомерием и заносчивостью сумело отвратить от себя почти всю гвардию, не говоря уж о родовитых семействах.
Орлов знать ничего не хотел, пустился в загул и любовные приключения, оскорблял и обижал свою августейшую любовницу и покровительницу.
Екатерина страдала от его измен, изводила сердце подозрениями, но твердо стояла на своем — императрицей ей не быть, коли пойдет замуж за Орлова. А свои честолюбивые мечты она не намерена была пустить по ветру даже ради этого красавца.
Царица переписывалась почти со всей Европой, ей так хотелось прослыть просвещенной монархиней, а для этого нужны были дела. Панин внушал ей свои идеи, старался провести в жизнь преобразования, но все они получали какой-то странный оттенок, выворачивались словно бы наизнанку…
Нужны просвещенные законы, которые бы и самого государя могли обуздывать…
Законы? И Екатерина созывает собрание для составления нового Уложения для законов, созывает всех, даже депутатов от крестьянского сословия. Депутаты спорят и ругаются целый год, но так ни к чему и не приходят. Дворяне возмущены, что какой-то крестьянин смеет сидеть в одном с ними собрании и даже речи говорить.
Нет, русские помещики еще не дошли до мысли, что свободный крестьянин, как в Швеции, может работать лучше, кормить всю страну, а не только своего господина.
Идея Панина вывернулась наизнанку — дебатами, разговорами. Он с горечью сознавал, что не созрела еще Россия для отмены крепостного права, что дворянство — темное и невежественное — не откажется от рабов и сметет любое правительство и любого государя, покусившегося на его господство.
Екатерина подтвердила указ Петра о вольности дворянской. Петр разрешал дворянам выходить в отставку по своему желанию — Екатерина еще расширила эти права. Теперь дворянин мог вообще не служить, а жить трудом и промыслом крепостных. Последние обязанности этого класса были уничтожены. Дворянство имело теперь только права. Даже защиту государства Екатерина признала необязательной для господ…
И дворяне выжимали из своих крепостных все, что могли. Безнаказанность усилила жестокость, рабство стало невыносимым.
Видел это Панин, с горечью сознавал, что рабство — тормоз для развития России, и мягко, ненавязчиво старался и Екатерине внушать эти мысли. Но трон подпирался дворянством, и Екатерина не могла подводить мину под свое царствование.
Панин не раз указывал Екатерине, что население уменьшается, что крестьяне бегут в другие страны, тем пополняя население тех государств.
— Надо увеличивать население? — снова переворачивала его мысль Екатерина. — Будем ввозить колонистов.
И ввезла немцев и даровала им лучшие земли, вроде бы пустующие, но почти повсеместно занятые русским населением.
Немцам отводили самые плодородные земли, обеспечивали их деньгами на переезд, селили в уже построенных домах.
Местные крестьяне возмущались, когда их просто выселяли, сгоняли с земель. Колонисты-немцы благоденствовали, а русский крестьянин снова оставался гол, бос, наг и бежал искать лучшей доли.
Екатерина поручила опекать новоприбывающих переселенцев Григорию Орлову. Земли, занятые местными крестьянами, он решил дать им на выкуп, а если не могут выкупить, отнимать. Наделы колонистам были отданы бесплатно и в двадцать-тридцать раз превышали наделы крестьян.
Интересно, что эти немцы не испытали никакой благодарности к столь щедрой для них императрице: когда много лет спустя в Крыму было решено поставить памятник Екатерине, колонисты отказались вносить пожертвования и демонстративно отсутствовали на его открытии. Зато в 1901 году на их деньги в Москве на Божедомке был сооружен памятник германскому канцлеру Бисмарку.
Сколько Никита Иванович ни старался, но образ отца, Петра III, таинственным образом исчезнувшего, манил и пленял воображение наследника. Он не помнил его — слишком редко наведывался тот к сыну. Только однажды, когда в Петербург приехал принц Георг Гольштейн-Готторпский — дядя Петра и Екатерины — уговорил его Никита Иванович сделать Павлу экзамен. Не прямо обращался к царю, а через принца, иначе заманить императора к родному сыну не представлялось возможности. Петр отговаривался: «Все равно я в этом ничего не понимаю», — но дядя настаивал.
Петру пришлось присутствовать на экзамене. Павел очень волновался, и Никита Иванович долго успокаивал цесаревича.
Однако экзамен провели, и обрадованный отец бросил фразу, которая запомнилась Павлу на всю жизнь:
— Право, думаю, этот плут знает больше нас с вами…
Эту фразу Павел берег в душе. Никто, конечно, не заговаривал при нем об отце, и эта таинственность сформировала у него мнение, которое он потом высказал в письме к Никите Ивановичу в такое время, когда уже можно было думать о цельности характера Павла:
«Вступил покойный мой отец на престол и принялся заводить порядок, но стремительное его желание завести новое помешало ему благоразумным образом приняться за оный. Прибавить к сему, что неосторожность, может быть, была у него и в характере, и от ней делал многие вещи, наводящие дурные импрессии, которые, соединившись с интригами против персоны его, и погубили его»…
Панин замечал, что ум Павла крепнет, и ум логический, и отношение его к Екатерине стало существовать по контрасту с отношением к отцу…
Никита Иванович все больше и больше разочаровывался в Екатерине. Он видел, как фавориты наполняли ее двор, как раздаривала она крепостных, ордена, чины, богатства Григорию и Алексею Орловым, понимал, что императрица страшится, боится удальцов, потому и задабривает. Своему сыну, наследнику престола, отпускала она деньги со скупостью истой немки-хозяйки.
Встреча с Анной Строгановой повернула его жизнь в другое русло. Едва вставал он, как с тщательностью делал туалет, заботился о нарядах и париках, уезжал в дом Строгановой и проводил там не только целые дни, но и ночи.
Но никогда не оставался наедине с хозяйкой дома.
Вечно у Строгановой толпился народ — обожатели, искатели денег, самый разный люд, все больше из богатых и знатных.
Никита Иванович подолгу разговаривал со всеми, играл в карты нередко до пяти-шести часов утра, но никогда не мог остаться с Анной наедине, никогда не мог сказать ей о своей глубокой привязанности и любви.
