Владимир Афиногенов - Белые лодьи
Охранники переглянулись между собой и удивились:
— Глякось, как понимает. Словно человек в образе зверя. Ай да пёс!..
— Между прочим, Буком его зовут, господа служивые, — разобиженный таким приёмом киевлян, буркнул Дубыня.
— Шагай давай! — прикрикнул Кузьма. — Сей час всё узнаем: и как зовут, и зачем в Киев пожаловали… Конные странники…
И в окружении вооружённой охраны Добро слава с Дубыней и Буком доставили в терем к князю. Аскольд быстро вошёл в гридницу, одетый в простую полотняную рубаху, княжеского только и было на нём что пояс, украшенный жемчугами, с драгоценным оружием, да ещё сапоги из красного сафьяна. Молча уставился, сверля глазами непрошеных гостей. Но те не смутились под его взглядом, так же молча рассматривали киевского архонта, о котором наслышались немало за время своего длительного путешествия.
Создавшееся неловкое положение разрядил грубым окриком Кузьма:
— На колени!
Но Аскольд знаком руки остановил Доброслава и Дубыню.
— Кто такие? — спросил.
— Крымские поселяне мы. Были в Хазарии и Византии… Вернулись оттуда на купеческом суд не. Мечтали увидеть священные воды Днепра, или Борисфена, как называют его хазары и греки. И очень хотели лицезреть тебя, князь киевский, Аскольдом наречённый, и твоего брата. А в том, что ты Аскольд, сомнений нету… Философ Константин, с которым мы ходили в Хазарию, сказывал, что ты белее волосами Дира и по возрасту старше… А философу о тебе и твоём брате рассказывал в Херсонесе главный над твоими купцами Мировлад.
Заслышав это имя, вздрогнул Аскольд, и желваки заиграли на его скулах.
В Константинополе мы узнали страшную весть, — продолжал Доброслав. — Ограбили их и отрубили им головы.
— Эта весть уже дошла до нас тоже, — глухо сказал князь. — Как зовут вас?
— Доброслав и Дубыня. А это наш Бук — помесь овчарки и волка, боец, надёжный друг.
— Постой, постой… Доброслав, Дубыня… Пёс дикий… Кузьма! — крикнул дружиннику. — Разыщи Еруслана!
Оказалось, что Еруслан с господином ускакали в лесной терем.
— Значит, ждать их не скоро… — сказал князь и снова обратился к Доброславу: — Если не устали с дороги, прошу за стол. Сдаётся мне, долгая у нас с вами будет беседа… Да, и пса накормите.
Утром следующего дня с княжеского двора поскакали гонцы сразу в нескольких направлениях: одни — в лесной терем, другие — на Подол к Вышате, третьи — на Щекавицу к греку Кевкамену, четвертые — к боилам — звать всех на Высокий Совет. За древлянами Ратибором и Умнаем тоже послали. Собрались все к вечеру. Кевкамен сразу узнал Доброслава и Дубыню и отвернулся, сказав что-то Аскольду. Видно, киевский князь пригласил грека для опознания… Но тут многих заставил обернуться возглас удивления и радости, вырвавшийся у Еруслана, когда он увидел в просторной гриднице друзей.
— Добрались всё-таки! Ай, молодцы! Соколы!
— сверкая глазами, восклицал княжой муж Дира, хлопая земляков своими широкими ладонями по их могутным спинам.
— А ты хорош в синем плаще! — искренне восхитился Дубыня.
— Не в плаще, а в корзно…
— Ишь, вижу, здесь ты не на последнем счёту.
— Выходит, Дубыня, на роду у нас было начертано — не всегда соль выпаривать… Ладно, потом поговорим. Я вас к Лагиру сведу.
— И он здесь?!
Здесь. Живописцем стал. На корабельных парусах красные солнца малюет, И вено[144] собирает. Жениться вздумал.
— Ишь ты! — снова восхитился Дубыня.
На Высоком Совете Доброслав рассказал князьям и боилам всё, о чём они с другом сведали в столице Византии, на корабле «Константин Пагонат» и купеческой хеландии, и передал прощальные слова Константина-философа о том, что в Византийской империи живут разные люди: есть обладающие властью и вершащие кровавые дела, есть и другие, хотящие добра, справедливости и дружбы с Киевской Русью.
— Верно, — сказал Светозар. — Даже в омуте, где водятся Водовихи, живут и русалки.
— Ну и что с того? — задал кто-то резонный вопрос. — Омут, он и есть омут, в котором тонут люди. Потому что злого в нём больше, чем доброго…
— Хватит слов! Уж всё решено. Лучше поблагодарим Доброслава и его друга, указавших нам, когда лучше выступить в поход, — подвёл черту под разговор Вышата.
На другой день Еруслан повёл Доброслава и Дубыню на Почайну. Оказавшись на вымоле, друзья изумились красавцам-кораблям, покачивающимся у берега на толстых льняных канатах. Особенно красив был один, длинный, узкогрудый, сработанный добротно, с любовью.
— Княжий… Аскольдов, — сказал Еруслан.
Послали за Лагиром. Тот прибежал; увидев Доброслава и Дубыню, присел от неожиданности. Обнялись. Появился и Никита с племянником. Марко сразу же обратил внимание на Бука. Солидно, не по возрасту, произнёс:
— Хорошая порода.
Все почему-то засмеялись. Как только ему доверили работать красками, он заважничал, не носился сломя голову, как его сверстники, а ходил прямо и гордо — как есть мужичок… Произнёс слова-то, а у самого глазёнки заблестели, захотелось ему потрогать Бука, погладить, поиграть с ним. И Доброслав, вспомнив сынишку любимой древлянки Насти, что осталась там, далеко, в крымской степи, сказал мальчугану:
— А хочешь покататься на нём?
— Как это?
— А так — как на лошади. Верхом.
— Хочу.
И снова все засмеялись. И теперь уж и Марко залился смехом вместе со всеми. Тут же взгромоздился на Бука.
Почему-то всегда дети и животные находят между собой общий язык. А у взрослых при встрече, казалось, восклицаниям, восторгам конца не будет.
— Доброслав, ты и впрямь колдун… Словно знал, что наша жизнь на берегу Днепра преобразится, когда советовал идти к нему, — говорил с благодарностью Лагир Клуду.
— Смотри, как ты хорошо сказал, Лагир. А ведь и мне идти в Киев тоже советовал Доброслав… — восхищённо произнёс Еруслан.
— Нет, братья, это не я вам советовал, — опечалился вдруг их товарищ, — мой отец, убитый хазарами…
Лагир повёл друзей на берег Почайны, туда, где встретил девушку, как ему казалось, невиданной красоты, и тут разговор сам собой зашёл о ней, о женитьбе.
— Послушай, а ты собрал вено? — спросил Еруслан.
— Нет ещё… Немного осталось, — потупился Лагир. — Мне недавно Аскольд приказал выдать три гривны, одну я израсходовал на подарок Живане, а две приберёг… Но этого мало.
— Живана — это невеста его. Красавица! — пояснил Никита. — А князь наградил Лагира знаете за что?
— За что? — переспросил Дубыня.
— За смеющееся солнце… На парусе, который будет поднят на княжеской лодье, он нарисовал солнце, которое смеялось. Вышата думал, что Аскольд и с него, и с живописца голову снимет, а тот взял и наградил…
— Раз такое дело — вот тебе от меня. — Еруслан протянул алану два арабских дирхама и несколько византинов.
Непрост мужичок, да ведь простые не становятся предводителями разбойничьих шаек, а потом первыми княжескими подручными…
— Дубыня, а ну-ка засунь и ты руку за пояс да вытащи и наши золотые… — обратился со смехом Доброслав к другу.
— Что вы, что вы, братцы, не надо…
— Надо. Бери, живописец. — Еруслан насильно вложил в ладонь Лагира монеты. — Иначе мы не погуляем на твоей свадьбе… Через несколько дней отправляемся в поход. И дождётся ли своего жениха красавица — неведомо. Так и останется в невестах.
— Типун тебе на язык, Еруслан… А теперь, как я понимаю, надо засылать купцов, — улыбнулся Дубыня.
— Есть у меня на Подоле одна вдовушка пригожая, — весело сказал Еруслан. — Вот её-то мы и зашлём купчихой, и боила Вышату попросим, чтоб поторговался с бабкой Млавой.
— Добре.
На том и порешили.
Бабка Млава запросила за внучку ни много ни мало — семь гривен.
— Ай, ай, — укоризненно покачал головой Вышата, — не знал бы я тебя столько лет, подумал бы, что скряга ты…
— Молчи, Вышата! — прикрикнула на него бабка. — Красота Живаны без цены, без похвал, она сама по себе, природой дадена… Не только из уважения к тебе семь гривен всего запросила, знаю, кто её покупает — живописец Лагир, он мне тоже понравился… А вено его — это дом новый для молодых построить.
Бойкая вдовушка с Подола, знакомая Еруслана, тут же подхватила:
— С лица воду не пить… Разумна ли княгиня-то?[145]
— Да уж разумнее тебя, болтушка, — снова осерчала бабка.
«Лучше помолчала бы… Удружил Еруслан», — подумал Доброслав, стоя рядом с Лагиром у самого входа в избу.
— Ну что, отроки, — обратился боил к молодым людям, — найдутся семь гривен? Благодарите бога, что Млава больше не запросила…
— Вот, воевода, две гривны и золотые. — Доброслав протянул кожаный мешочек.
— Не бедно, но и не богато, — сказал Вышата и полез за пояс, чтоб достать и свои.
