Станислав Калиничев - Невенчанная губерния
— Сейчас такие люди нужны.
Поплакавшись друг другу, стали думать, что можно предпринять в сложившейся ситуации. Клевецкий чувствовал, что хозяин что-то недоговаривает, ходит вокруг да около, как кот вокруг горячей каши. Дважды Леопольд Саввич бегал в свой кабинет, чтобы звонить в Юзовку. Управляющий банком многого сам не знал и перепуган был до смерти. Он сказал, что Юзовский Совет, во всяком случае, его руководители осуждают большевистский переворот, не признают их действия законными. Однако, уже объявлено, что завтра собирается всеобщий митинг, после которого многое может измениться… не в лучшую, конечно, сторону.
— Да… — мрачно заметил Абызов, выслушав это сообщение, — когда в столице меняют причёски, на местах рубят головы. Таков закон политического развития.
Василий Николаевич ещё и ещё раз дарил оценивающие взгляды Клевецкому — так на рынке рассматривают корову, которую собираются купить. Но сколько ни смотри — нет другого выбора. Он это понимал и всё-таки долго не решался. Дело в том, что в промышленном банке, кроме деловых авуаров Листовской шахты, её хозяин ещё арендовал личный сейф. За последний год этот сейф разными путями усиленно пополнялся. В отличие от чеков, векселей, переводов, бумажных денег в этом сейфе хранились материальные ценности и некоторые суммы в иностранной валюте.
— Ваши люди уже готовят полный расчет персоналу?
— Да, я тут же распорядился, — ответил Клевецкий.
«Значит, день-два — больше не удержать в тайне задуманное», — пришёл Абызов к печальному выводу. Надо было уходить, оставив всё как есть. Сегодня в Юзовку ему уже не попасть. Завтра — митинг, всё будет закрыто и опечатано или…
— Леопольд Саввич, готовьте бумаги на изъятие всей наличности.
В который раз вышел Клевецкий, а Василий Николаевич всё ещё колебался. За дверью послышались голоса. Он подошёл ближе, прислушался.
— Ну и что с того? — услышал голос рыжего начальника милиции.
— А то… шастает пудреный туды-сюды, туды-сюды! Затевают они что-то с хозяином, — говорил охранник, который дежурил в приёмной.
— Если так думаешь — поезжай вместе с бухгалтером в банк, — распорядился за дверью начальник милиции. — Сам проследи за ним. Глаз не спускай! Назначаю тебя старшим конвойным.
Абызов отошёл от двери. «Тем лучше! — подумал. — Пусть не спускают глаз с Клевецкого». Сел за стол и написал деловое письмо управляющему банком, своему давнишнему товарищу по партии Народной свободы. (Пройдёт совсем немного дней и Совет Народных комиссаров объявит членов этой партии — кадетов — врагами народа).
Вошёл Клевецкий с бумагами. Сообщил, что и у него телефон отобрали. Теперь на весь рудник осталось два аппарата — в милиции и тут, в приёмной, возле охранника. Абызов подписал бумаги для банка и вручил пакет на имя управляющего.
— Леопольд Саввич! — волнуясь, сказал он торжественным шёпотом. — Вот вам ключ… Вас допустят к сейфу. Там чемоданчик… Мой личный. Вы его держите у себя в руках. За деньгами пусть кассир и охранники присматривают. Вы… — он хотел улыбнуться доверительно, широко, но вышло не очень, — будете иметь больше, чем даже рассчитываете.
Бухгалтер несколько растерялся, проникая в смысл услышанного. Тень недовольства появилась на его лице. Видно было, что ему не совсем нравится такое поручение. Он боялся ответственности. «Тем лучше!» — подумал Абызов.
Выпроводив Клевецкого, подошёл к окну и наблюдал, как тот устроился в просторном пароконном фаэтоне спиною к кучеру. На заднем сиденье, лицом по ходу экипажа, ещё раньше места заняли двое охранников. Отрешённо смотрел Василий Николаевич на свой шахтный двор. Пробежал мальчишка-лампонос, тяжело таща потухшие лампы. «Тушёные» — как тут говорили. Возле ствола возились ремонтники, увязывая материалы для спуска в шахту. Через окно едва проникал глухой рокот транспортёра, который по эстакаде подавал уголь на выборку. Почти вся добыча теперь поступала с нового ствола.
Когда привезут деньги и раздадут людям получку, общее напряжение спадёт, он спокойно уйдёт домой с чемоданчиком, а завтра… Какое завтра? Не станет он дожидаться рассвета.
Через какое-то время заглянул ревкомовец из приёмной и сказал, что хозяина просят к телефону.
Звонил управляющий банком. Услышав голос Абызова, обрадованно сообщил:
— Это я проверяю. Сами понимаете — ваш ключ, такое письмо… Мало ли каким путём это могли получить!
— Правильно. Понимаю. Отдайте всё.
Вернувшись в кабинет, Василий Николаевич как заводной пошёл вокруг стола, ещё раз обдумывая, всё ли он предусмотрел. А вдруг Клевецкий припрёт чемодан не к себе в бухгалтерию, что вполне естественно, а прямо сюда, в кабинет!? У этого бонвиванчика ума станет… Решительно вышел в приёмную и стал звонить управляющему банком.
— Вы можете пригласить к аппарату моего бухгалтера? — спросил деловым тоном.
— А его нет, — ответил тот.
— Гм… как это? Поясните, — весь холодея от дурного предчувствия, попросил он.
— Алло! Василий Николаевич, вы как-то так произносите слова… таким голосом… Возможно, наш разговор слышат другие?
— Меня — да, — резко сказал он, косясь на ревкомовца, вытянувшего шею от любопытства, — а вас — нет. Объясните — они там? Или уже уехали?
— Да успокойтесь. Кассир получает деньги, один из «товарищей» глаз с него не спускает, а второго наша охрана в банк не пустила, ждёт у двери.
— А бухгалтер? — нетерпеливо спросил он.
— Всё в порядке. Я его, как он и просил, выпустил через свою дверь. Он благополучно ушёл.
— Отставить! — взревел в трубку Абызов, покрываясь пятнами. — Задержать! Всех задержать. Денег никаких не выдавать. Подлог, гоните всех! Звоните начальнику милиции — пусть преследует бухгалтера!
Схватившись за сердце, он ушёл в кабинет. И тут началось… Прибежали из Совета, явился Чапрак, звонили посланные в Юзовку, сообщали, что их из банка выставили ни с чем. От него требовали ответа: почему запретил выдавать деньги кассиру?
Он что-то нёс… Бухгалтер проворовался, напутал в счетах и потому сбежал. Какие-то счета не сходятся, надо их проверить, сделать ревизию… Почти не контролировал то, что говорит. Все мысли были заняты другим: эта гнида, этот прилипала, козлик напомаженный — обвёл его. Воистину — на всякого мудреца довольно простоты. Но куда он теперь денется с чемоданом? Его тяжесть и в прямом, и в переносном смысле во многом определяет поведение человека… Оправившись от первой растерянности, Абызов взял себя в руки, его мысль заработала с яркостью молнии. «В Юзовке он не останется — исключено. Куда побежит? Через Рутченковку в Мариуполь? Там давно хозяйничают большевики. Не рискнёт. В Ясиноватую? Это же сколько рудников миновать надо? Гладковка, Ветка, Путиловка, Бутовка… Нет, можно, конечно, через Рыковку, Щегловку… Но везде — Советы, ревкомы, дружины, патрули…»
Василий Николаевич бегал по кабинету, усаживался в кресло, к нему заходили, что-то требовали, угрожали, просили подтвердить. Он обещал, соглашался — завтра. Всё — завтра. А сам взвешивал малейшие обстоятельства, пытаясь вычислить дальнейшее поведение Клевецкого. Наконец, подумал об Иловайске — в последнюю очередь, опасаясь, как бы особая пристрастность не подтолкнула на ложный путь, потому что для себя давно выбрал именно это направление. Однако сколько ни думал: некуда Клевецкому податься, кроме как в Иловайск. По заводским задворкам проскочить на Мушкетовскую дорогу, свернуть с неё в степь, и… чуть ли не до Грузского — ни тебе шахт, ни тебе ревкомов. Подряди мужика с подводой — и в Иловайск.
Там ещё порядки построже, к чистой публике — уважение. А уж когда сядешь в поезд — дыши спокойно. Матвеев Курган, Таганрог — затеряйся и живи в патриархальной тишине и строгости. Василий Николаевич сам давно присмотрелся к «Иловайскому варианту», потому что не раз оценивал его для себя, собираясь ехать в Ростов-на-Дону. «Итак, решено: ничего иного Клевецкий не выберет. Это путь многих, можно сказать, уже проторённый. Значит, ещё сегодня ночью, до рассвета, надо быть в Иловайске, чтобы опередить эту гниду. Он, правда, может где-то отсидеться денёк, от силы — два, но не больше. Малейшее промедление не в его интересах. Скорее всего, приползёт уже утром. Уж я его встречу…»
Шурка первый заметил, что хозяин вроде бы не в себе. Неужели так переживает от того, что бухгалтер сбежал? Подозрительно: сами всё утро шушукались, а теперь он комедию разыгрывает.
За неполных два месяца, что работал тут, на Листовской, Шурка успел кое-что высмотреть и понять. Когда назаровцы пригласили к себе управлять рудником Романа Саврасова, тот предложил бравому питерскому боевику своё место начальника народной милиции на Листовской. Опыт у него уже был, но работы всё равно хватало. Встречаться с хозяином доводилось всего считанные разы, но и этого было достаточно, чтобы рассмотреть за безупречной барской наружностью, сдержанными и высокомерными манерами матёрого волка. И то, как повёл он себя после бегства бухгалтера (бегства ли?), казалось неестественным. Шурка подумал, что Абызов ломает комедию, попросту дурачит их.
