Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
— Знаю, — проговорил он спокойно. — Меня осудили. Но я знаю, за что умираю. Не надо мне зачитывать ваш приговор.
— Вы не умрете!
— И не могу умереть. Вы разве не слышали, что король воскрес, ха-ха-ха! Убейте меня, но я воскресну. Все, кто умирает за правду, бессмертны!
И снова он шагает вперед, присматривается, воздух наполнен криками. Вот и карета. Санитар хочет ему помочь. Он высвободился и сам с завязанными руками поднялся в карету. Санитар полез было за ним, но Петкович задержался на подножке.
— Разве вы доктор Колар! А, все равно. Но почему вы не приехали за мной на моем автомобиле? Быстрее было бы. В желтый дворец. Пожалуйте ко мне с визитом, я всегда охотно дам вам аудиенцию.
— Ладно, приеду, — бормочет доктор Колар и шепчет что-то санитару, тот влезает вслед за Петковичем в карету и закрывает за собой дверцу.
— Поехали!
Медленно, осторожно, чтобы не зацепиться за стену, выезжает карета со двора — на свободу. Lasciate ogni speranza voi ch’entrate!
— Следователь!
— Слушаю вас!
— Значит, следствие будет проходить здесь, у вас? — интересуется полицейский в группе громко переговаривающихся чиновников.
— Да, уже отданы соответствующие распоряжения.
Проходит некоторое время, и снова раздается стук колес. Гробовщик везет Мутавца.
— А вы знаете куда? — спрашивает доктор и оглядывается на окно камеры, в которой лежит жена Ферковича, его зовут. — Да, да, иду! В прозектуру!
— Знаю, не впервой!
— Еще одно дело осталось! — вздыхает доктор, но одновременно улыбается. Утренняя операция в больнице была отложена на вторую половину дня, а потом надо было делать еще одну, довольно интересную, так что пришлось отложить операцию жены Ферковича. Сейчас он доволен, что все-таки не опоздал. — Мои инструменты уже наверху, господин начальник? И акушерка уже там? Отлично. Я в вашем распоряжении, господа. Вы готовы, а моя обязанность немедленно приступить к делу! — Он поспешно уходит, но, не успев дойти до входа, снова воскликнул: — О, доктор, мои поздравления!
— Благодарю, благодарю!
С чемоданчиком в руках, выпрямившись, расправив плечи, появляется доктор Пайзл и с улыбкой кланяется группе чиновников, уже начавших расходиться.
— О, здесь как будто идет совещание — выпускать или не выпускать Пайзла на свободу. — Извещенный судьей, что по решению судебной коллегии следствие по его делу прекращено, он мог уже сейчас быть на свободе. И он собрался уходить, но ему стало известно, что его шурина отправляют в сумасшедший дом. Чтобы избежать случайной встречи с ним, он предпочел подождать, хотя нетерпение не оставляло его, на уме было одно: увидеться с Еленой до ее отъезда. Что ждать от этой встречи? Знает, что ничего, а желает — все! Поговорить бы, по крайней мере, с доцентом! Он спешит, а теперь вот встретился с этими господами. Достоинство не позволяет ему пройти мимо и не остановиться хотя бы ненадолго!
— Суд уже закончил совещаться! — задетый иронией Пайзла ответил председатель суда. Из головы его не выходит секретное распоряжение правительства, чтобы решение судейской коллегии оказалось в пользу Пайзла. Стало быть, Пайзл человек правительства, он реабилитирован, влияние его теперь возрастет. Надо с ним быть на дружеской ноге. — Поздравляю, господин доктор! Надеюсь, вы на нас зла не держите, у нас вам, я уверен, было неплохо.
— О, да!
Все его поздравляют, только начальник тюрьмы стоит скромно в стороне, поздравил бы и он, но, растерянный, он только берет под козырек.
— Я совсем забыл, что вы еще здесь, — извиняется инспектор. — Определенно, вас никто не известил. А минуту назад отвезли вашего шурина в сумасшедший дом. Несчастный, вы знаете, наверное, он провозгласил себя королем всех хорватов.
— По родственной линии теперь и доктор Пайзл имеет некоторое право на хорватский престол, — простодушно заметил один из полицейских чиновников, но тут же пожалел об этом.
— Это не шутка, дорогой мой! — помрачнел и нахмурился Пайзл. В глазах у него слезы. Точнее, слеза, пресловутая слеза Пайзла. Поджидая в коридоре отправки Петковича, он узнал от Наполеона решительно все, что произошло на третьем этаже. Сейчас же он лицемерно сказал инспектору: — Я этого не знал, был в суде! Могли бы меня, однако, позвать; впрочем, может быть, и к лучшему, что не позвали. Мне было бы невыносимо тяжело видеть все это, можете себе представить!
— Поэтому-то я вас и не позвал, господин доктор, а намеревался… — подал голос начальник тюрьмы, счастливый, что сделал что-то хорошее.
— Страшный удар, а как же теперь быть с его сестрой?
— Но она, к счастью, как бы это выразиться, уже кое-что знает! — инспектор смотрит в землю; начальник тюрьмы уже сообщил ему о ее приходе в комнату для свиданий и появлении потом в окне соседнего дома. — Я слышал, она сегодня была здесь.
— Да, я сказал ей, подготовил, знаете ли. Бедняжка плакала, я с трудом ее удержал, чтобы она не выбежала к нему во двор. Но она, говорят, видела его в какое-то окно. Итак, спокойной ночи, господа! — Уже у самых ворот он остановился. — Может быть, кто-нибудь знает, когда отправляется поезд в Риеку? Точное время — час и минуты!
Один полицейский чиновник назвал время.
— Неужели господин доктор сразу же отправится на море?
— Нет. Пожалуй, нет. Но кто знает. — «Нет», твердо сказал он сам себе и резко отвернулся. Его окликнул быстро подошедший председатель суда. Он стоял у ворот вдали от всех.
— Простите, господин доктор, — почти испуганно извиняется председатель. — Неловко мне, но все-таки…
— Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас! — Пайзлу досадно, но он улыбается.
— Здесь находится один заключенный, Розенкранц. У него наблюдаются симптомы сумасшествия, однако кажется, а иные даже утверждают, что он симулирует. Но я не об этом хотел вас спросить, это дело медицины. Однако один из заключенных, — хочу сказать заранее, что я в это не верю, так как это утверждает заключенный, уличенный в афере, не имеющий к вам никакого отношения, — так вот, этот заключенный утверждает, что Розенкранц симулирует по вашему наущению.
— Кто он? — притворно удивляется Пайзл; обо всем ему в коридоре рассказал Наполеон, только не о том, что Рашула публично разоблачил его в связи с симуляцией Розенкранца. — Ах, угадать нетрудно! Вне всякого сомнения, это Рашула, — презрительно сказал он.
— Да, Рашула. А откуда вы знаете?
— Известный вам карлик, здешний заключенный, говорил об этом в коридоре! Рашула, кто же другой! Этот извращенный тип, господин председатель, распространял здесь обо мне, как мне докладывали, да и вам в суде, подлейшую клевету; хочу обратить на него ваше внимание. Вы сами его подозреваете в том, что он довел до самоубийства одного заключенного! Это вполне вероятно, тем более что охранник доверительно сказал мне сегодня, как тот подговаривал моего шурина зарубить меня топором. Он услышал об этом на лестнице. А что касается симуляции Розенкранца и моей роли в ней, то будьте уверены, здесь мы имеем дело с самой ординарной клеветой. Впрочем, я оставляю за собой право все это дело передать в суд.
— К вашим услугам! Спасибо вам за разъяснение. Я и сам так же думал. — Председатель суда считает иначе, но Пайзл человек правительства! — Так что прошу прощения. Только сделайте одолжение, не могли бы вы мне сказать, какой это охранник был с вами столь откровенен?
— Не знаю его по имени, хотя мог бы его узнать. Но ведь мы с вами, господин председатель, будем видеться в нашей совместной конторе! — всем своим видом Пайзл демонстрирует, что ему некогда. — Я многое могу вам порассказать. Справедливость должна торжествовать. Этот Розенкранц еще на свободе казался мне придурковатым, а здесь совсем свихнулся. Конечно, вы можете подумать, что я тем самым защищаю своего клиента!
— О, что вы, что вы, я этого и в мыслях не держал. Что же касается сумасшествия Розенкранца, то об этом, естественно, судить не вам, не мне, а прежде всего доктору Колару. Но вы спешите, я вас задерживаю.
— Ничего, ничего, ваше превосходительство! Судить, бесспорно, вам, а не мне.
— Знаете, он чуть не обнял меня своими окровавленными руками. Ну, мой поклон вам!
Оба улыбаются, жмут друг другу руки и раскланиваются. Пайзл, прежде чем закрыть дверь, еще раз обращается к председателю суда:
— Оклеветанным я пришел сюда, оклеветанным и ухожу, такова судьба доктора Пайзла.
И он смеется сухим, бесцветным смехом, в карцере застучал Розенкранц, председатель испуганно оглядывается, а Пайзл быстро захлопывает дверь: он приметил, как в окно через решетку на него смотрит Юришич.
— Ложь! — раздался сверху крик. Юришич ужаснулся своему воплю. Не потому что снизу на него цыкнул встревоженный председатель суда и отдал какое-то распоряжение охранникам, а потому что самому стало стыдно. Неужели надо было ждать, пока Пайзл во всеуслышание не изречет эту ложь? Не правильнее ли было упредить его и заявить, что он лжет?
