Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Довольный ладностью рати своей, отстоял князь Ми­хаил Воротынский вместе со всеми торжественный моле­бен и, благословясь у архиепископа Крутицкого и Коло­менского, отдал приказ полкам выступать. Каждому к своему стану. В Серпухов, Каширу, Калугу, Серпейск. С выделением, как обычно, части сил своих на переправы, какими при набегах пользовались крымцы.

Ничто не выдавало того, что у главного воеводы есть на этот год свой, отменный от предыдущих лет план, что скрытно сооружены загодя станы полков вовсе в иных местах, хотя и вблизи торных дорог, но в укрытых за ча­щобами елбанях241 .

Первый дневной переход заканчивался, полки начали уже останавливаться на ночевку, и тут ко всем первым воеводам понеслись от князя Воротынского гонцы с пове­лением немедля прибыть на совет к главному воеводе.

Как ни велико было удивление первых воевод полков (вчера вечером все обговорили, что же могло стрястись?), однако никто не стал тянуть время, слать с вопросами своих гонцов и ждать ответного подтверждения, каждый воевода, с малой лишь охраной, поспешил на зов князя.

Удивление воевод еще более возросло, когда Михаил Воротынский, не ожидая сбора всех, приглашал сразу же каждого подоспевшего в свой шатер. Более того, прибыв­ших одновременно первых воевод Сторожевого и Передо­вого полков позвал не двоих вместе, а поодиночке.

Князь ни с кем не советовался, только приказывал, необычно жестко и необычно кратко, как изменить на­правление движения, отправив в прежде определенные полкам станы не более четырех-пяти сотен, но сделать это так, чтобы создалось полное впечатление, будто встал на свое летнее стояние весь полк. В проводники же к но­вым станам давал своих бояр.

Даже Федору Шереметеву, первому воеводе полка Правой руки, с которым Михаил Воротынский был свя­зан ратной дружбой, не раскрыл всего замысла. На вопрос князя: «Иль задумка какая неожиданно появи­лась?» — ответил:

— Появилась. Только не неожиданно. Станы новые для полков с ранней весны Ертоул ладил. Они уже гото­вы. Пока это все, в чем дозволяю я себе открыться. Необессудь, друже. Настанет час, обо всем поведаю. Покло­нюсь низко, чтобы исполнил ты мною назначенное безро­потно. России ради. А пока занимай стан на Наре выше Серпухова и поставь такую охрану вокруг, чтобы никто

не смог перебежать к татарам, когда Девлетка подойдет.

Более долгий разговор получился с первым воеводой Сторожевого полка. И это естественно, ибо полк предсто­яло дробить на две части, одна из которых сядет в монас­тырях под Москвой, вторая — с приданными городовы­ми казаками и ополченцами будет разбросана по всем пе­реправам через Оку.

— На каждой переправе рыть рвы в рост человека, и землянка чтоб была для каждой десятки. Не один день сидеть предстоит. Месяц, а то и два. Раскаты ладить, осыпи. Чтоб все чин-чином. Ертоул пришлет помощь, но невеликую. У ертоульцев дел по горло. Повелю добавить еще посошных людишек.

Уточнив лишь кое-какие детали, первый воевода Сто­рожевого полка заверил:

— Все, князь, исполню, как велишь. Не сомневайся.

— Самое главное, хорошо это запомни, чтоб в тайне осталось, что в монастыри под Москвой ратников отря­дил. Самых верных тысяцких туда пошли, да без оглас­ки отправь. Пусть все остальные ратники считают, будто весь полк на переправах.

— Не сомневайся, князь, — заверил еще раз воевода. — Иль разумения нет у меня.

Поясно поклонившись, шагнул из шатра. Вдогон ус­лышал:

— Зови первого воеводу Передового полка.

Князь Андрей Хованский вошел с совершенно нескры­ваемым неудовольствием: его, первого воеводу Опричного полка, а не земского, что к тому же и по численности даже не меньше Большого полка, зовут после воеводы Сто­рожевого. Его, князя Хованского, сам государь поставил на полк, и это должен бы помнить главный воевода.

Не поклонился. Кивнул лишь небрежно, с подчеркну­тым высокомерием.

Князь Михаил Воротынский воспринял это высокоме­рие с досадой, но не стал сразу же ставить воеводу на ме­сто. По-доброму предложил:

— Садись, князь. Разговор долгий предстоит. В ногах правды нет…

— Верно сказываешь: в ногах правды нет, только вон сколько времени проторчал я у тебя под порогом на но­гах.

Вновь пропустил князь Воротынский мимо ушей обидную реплику князя Андрея Хованского, повел раз­говор о деле.

— Стоять полкам в сей год наметил я по-иному. Твое­му полку сработал тайный стан. Половину туда уведешь, я сам провожу, вторую половину раздели по отрядам и поставь за заставами Сторожевого полка поодаль от пере­прав. Верстах в пяти, а то и чуток подальше. Особенно

крупно встань у Сенькиного перевоза, у Дракина брода и у Телишова…

— Мой полк Передовой, — резко возразил князь Хо­ванский. — И не мне по оврагам сидеть или спину Сторо­жевого оберегать!

Не вдруг обрубил князь Воротынский заносчивого во­еводу — заносчивы были тогда все опричники, коих царь поставил на целую голову выше земских, — помолчал, обдумывая, как ловчее ответить, чтобы понял Хован­ский всю неуместность пререканий и исполнял бы при­казы точно и с прилежанием. Потом заговорил. Жестко, словно вбивал колья для тына:

— Запомни, князь! Я не потерплю непослушания! Непоймешь, заменю тебя Хворостининым! Ясно?!

— Меня сам государь первым поставил!

— Ведомо мне это! Но ведомо, как и тебе, иное! Сколь­ко крови пролилось ратников и пахарей по вине воевод, споривших перед сечами о главенстве. Так вот, я, как главный воевода Окской рати, как слуга ближний госу­даря, чин, князь, не в пример твоему, предупреждаю те­бя, князь: я подобного не потерплю! А перед государем ответ мне держать!

Помолчал, утихомиривая гневность свою, и, теперь уже мягче, вновь заговорил:

— Тебе государь наш Иван Васильевич сказывал, вер­но, что Девлет-Гирей замыслил, какую рать собрал на нас? Нет? Худо. Так вот, слушай: если он верх возьмет, не быть больше России. Князей и бояр русских — под ко­рень. Воевод, кто не обасурманится, тоже — под корень. Сам в Кремле сядет, а на все наши города правителями царевичи, мурзы и князья ханские собраны. Не данницею Россию идет сделать, а ханствовать в ней. Как в свое время Мамай намеревался.

— Ну, Мамай — иное дело. Он же не чингисид. Ему в Орде править не дозволено было, вот он и решил сесть на трон в Москве…

— Верно. Только и Девлетка такое же наметил, хотя он чингисид. Тогда, как он считает, Астрахань и Казань его станут, а Орда снова в Золотую превратится. Тогда и замысел Чингисхана достичь берегов великого западно­го моря можно будет выполнить. Так что не только о

России мечтает Девлетка, но и о иных странах, что за на­шей спиной. К тому же — не одинок он. Османцы его поддерживают, генуэзцы к нему внаем идут… И вот, спрашиваю я, позволительно ли нам в такое время шап­ки ломать?

— Но я должен знать обо всем, что ты, князь, задумал. Иначе какой же я первый воевода Передового полка.

— Поведаю. Тебе одному из всех первых воевод. Толь­ко поклянись Богом, что никому до времени ничего нескажешь.

— Клянусь Господом Богом! Слово твое останется со мной до смерти.

Михаил Воротынский поверил клятве, хотя она исхо­дила из уст царского опричника, а для них не было ничего святого — известно это всей Земле Русской необъят­ной, до самых до захолустных деревушек.

— Рискованно, — высказал свое отношение князь Анд­рей Хованский, выслушав подробнейший рассказ главно­го воеводы. — Очень рискованно. Но — великомудро. При малых силах самое то, что нужно. — И еще раз уточнил: — Мой полк, выходит, — главный стержень замысла.

— Верно понял. Сумеешь раздразнить хана так, чтобы он на гуляй-город хотя бы пару туменов пустил, тогда он точно в петлю угодит, сам того не заметив.

— Сделаю, князь, все, что смогу.

— И даже больше того…

— И даже больше. И то сказать: дюжина тысяч отбор­ных ратников, не шуточки какие. А уж распорядиться ими, поверь мне, я сумею.

— Ведомо то мне. Воевода ты видный, не из замухры­шек. И правая рука твоя, князь Хворостинин, тоже не лыком шит. Третий, — Богдан Вельский, — молодо-зеле­но, но, надеюсь, тоже не подведет, особенно если ты нава­лишь на его плечи посильную ношу. Только, князь, не

забывай того, как предки назидали: не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. И еще помни, что темники ханские и ногайские крепкие ратники, а войско ведет не хан, а Дивей-мурза. Да у руки его — Тереберд ей-мурза. Это тоже многого стоит. Так что в себя верь, только без

верхоглядного зазнайства.

— Нелюбы мне, князь, слова твои эти, не сосунок я в ратном деле, но на ус намотаю тобой сказанное. Только еще раз я тебе слово княжеское даю: положись на меня, как на самого себя.

Что ж, еще один верный соратник, от которого, к тому же, очень многое зависит. Если не самое главное.

Полки Окские двинулись в путь лишь после обеда сле­дующего дня. Основные их силы — тихо, глухими пере­лесками, с хорошими разъездами по бокам и тылу, мень­шая же часть, показная, шла обычными путями, не таясь от людского глаза, как это делалось все годы, когда же стали приближаться к своим полковым станам, городки многолюдные проходили по два, а то и по три раза одними и теми же сотнями, стараясь делать это в сумерках.