Валентин Пикуль - Нечистая сила
– Я знал, что этим все кончится… Мне теперь уже безразлично, откуда летели пули, – слева или справа…
Столыпина сразу же отнесли на операционный стол. Вынуть пулю из печени оказалось нелегко. Был уже час ночи, когда Коковцева позвали к телефону клиники. Он решил, что звонит сам государь, но в трубке послышался рыкающий голос:
– Жиды убили русского премьера русского правительства в русском граде Киеве в русской опере на представлении русской сказки о царе Салтане. Так вот, предупреждаем, что если Столыпин умрет, мы завтра же устроит жидам кровавую баню…
– Кто говорит со мною? – спросил Коковцев.
– Балабуха… киевский кондитер. А что?
– Да нет. Ничего. Приму к сведению…
Опять звонок – генерал-губернатор Трепов:
– Такая каша… Можете срочно приехать ко мне?
– Не могу. Пулю еще не вынули. А что за каша?
– Да опять с жидами, – проворчал Трепов.
Было три часа ночи, когда в чашку звонко брякнулась пуля, извлеченная из печени. Коковцев спросил Маковского – как дела? Тот ответил, что положение слишком серьезное.
– Есть ли надежда, что Столыпин выживет?
– Вряд ли… все-таки – печень.
Санитары вывели в коридор Ольгу Борисовну; увидев Коковцева, женщина без слез, но яростно прошептала:
– Этого бандита Курлова я бы сама убила…
В четвертом часу ночи Коковцев приехал к Трепову.
– Утром в Киеве начнется резня. А войска гарнизона на маневрах. Казаков нет. Я погибаю. Что делать?
Коковцев сказал, что еврейского погрома допустить никак нельзя. Маневры должны были начаться уже сегодня, а царя Коковцев мог увидеть не раньше двух часов дня. К этому времени все перья из подушек будут уже выпущены.
– Я сам боюсь погрома, – заявил Трепов. – В другое время – куда ни шло, ладно. Но сейчас в городе-то царь! При нем как-то неудобно выпускать пух на Подоле…
– Погрома не будет, – твердо сказал Коковцев. – Сейчас, по праву, мне данному, я принимаю на себя обязанности Столыпина и волею председателя Совета Министров приказываю вам срочно отозвать с маневров кавалерию и казачьи части обратно в город. Чтобы к рассвету они были на улицах еврейского Подола.
– Да как же они поспеют?
Коковцев вспомнил молодость, когда выслуживал ценз в лейб-гвардейских уланах. Он сказал Трепову:
– На шпорах, на шенкелях… все в мыле! Поспеют…
Запахнув крылатку, он пошел прочь. Было уже четыре часа ночи. Коковцев позвонил в Николаевский дворец, чтобы сообщить царю о смертельном ранении Столыпина, о том, что утром возможен еврейский погром, но дежурный чиновник сказал ему:
– Его величество сразу, как вернулись из театра, попили чайку и преспокойно легли спать… Велели не будить.
Коковцев раздвинул занавеси на окне. Улица была наполнена тенями. Тени, тени, тени… Скрип тележных колес, тихий плач детей. Уже началось поголовное бегство евреев из Киева.[12] К утру в городе не осталось ни одного еврея, а поезда не успевали вывозить их со скарбом. Через шесть лет Коковцев вспоминал: «Полки прибыли в начале восьмого часа утра, и погрома не было. Станция Киев и площадь перед вокзалом представляли собой сплошное море голов, возов подушек и перин…» В этой толпе несчастных людей не было ни одного, кто бы не проклинал Богрова за его выстрел во время «Сказки о царе Салтане»!
9. Теперь отдыхать в Ливадию
Во время от полуночи до трех часов ночи, когда хирурги извлекали пулю из столыпинской печени, Курлов спросил Спиридовича:
– Ты почему сразу не рубанул его шашкой?
– Не пробиться было. Свалка началась.
– Вот теперь жди… свалка тебе будет!
И горько рыдал Кулябка – от жалости к самому себе:
– Я же его и заагентурил… Теперь мне крышка!
Богров жив. Богров в лапах киевской прокуратуры.
– Его надо вырвать… с мясом! – сказал Курлов.
Допрос и обыск Богрова начался в буфете Киевского театра. Присутствовали киевский прокурор Чаплинский и его помощники. Из фрачных карманов убийцы на стол сыпались визитные карточки. Был обнаружен и билет кресла № 406 в ряду № 18.
– Кто вам его выдал? – спросил Чаплинский.
– Полковник Кулябка.
– Запишите, – велел прокурор секретарю.
Службу в охранке Богров отрицал.
– Запишите и это. Потом проверим…
Из охранки прибыл в буфет пристав Тюрин.
– Имею приказ генерала Курлова забрать преступника.
– Куда? – спросил Чаплинский.
– Известно куда… все туда.
– Возьмете его только через мой труп.
– А что мне передать? Там Кулябка плачет.
– Так и передайте, что прокурор возражает. А плачущего Кулябку доставьте сюда… как свидетеля.
Кулябка, прибыв в театр, настаивал на свидании с Богровым наедине с ним, «желая получить от него очень важные сведения». Чаплинский ему отказал. Кулябка попросил прокурора выйти в фойе театра, и там, плача, он говорил, что никогда бы не дал Богрову билет в театр, ибо законы тайного сыска уважает, но на него нажал Курлов… В конце беседы он произнес с отчаянием:
– Курлов-то выгребется, а мне… пулю в лоб?
Курлов сам позвонил в театр Чаплинскому:
– Богров – революционер, это ж сразу видно.
– Я еще не выяснил, кто он, – отвечал Чаплинский.
Богрова опутали веревками с ног до головы, зашвырнули в карету и отвезли в каземат «Косого капонира», где за него сразу же взялся следователь по особо важным делам Фененко.
– Если вы революционер, то почему же выбрали в театре, где находился царь, своей целью не царя, а Столыпина?
Богров резко и непримиримо отверг свою принадлежность к революционным партиям России и добавил, что боялся стрелять в царя, ибо это могло бы вызвать в стране погромы. Он продолжал считать себя великим «государственным человеком» и верил в будущую славу – пусть даже геростратову! Не сразу, но все-таки он признал, что является агентом царской охранки.
– Подпишитесь, – сказал Фененко в конце допроса.
Богров отказался подписывать протокол в той его части, где зафиксированы его слова о боязни погрома.
– Почему упорствуете? – спросил Фененко.
– Потому что правительство, узнав о моем заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая их последующей за актом организацией погрома…
По записной книжке Богрова, начатой им с 1907 года, жандармы произвели в Киеве свыше 150 арестов. Все делалось снахрапа, без проверки, и тюрьму забили ни в чем не повинные люди – врачи, артисты, певички, адвокаты, проститутки, студенты, прачки. Из тюрьмы в город выплеснуло мутную волну: Богров – провокатор!
Вот тогда киевский голова Дьяков (человек осторожный и дальновидный) созвал журналистов, дав им пресс-конференцию.
– Обращаю ваше внимание! – заявил он. – Киевская городская дума ни в чем не виновата. Мы не давали Богрову билет на вход в театр. Полковник Кулябка из жандармского управления Киева выцарапал у меня семь билетов для своих агентов. Я записал их номера. Пожалуйста! Ряд восемнадцатый, кресло четыреста шестое. Это как раз место убийцы. А я не давал Богрову билета.
Ему был задан скользкий вопрос:
– Значит, Богров – агент царской охранки?
Дьяков (повторяю) был человеком осторожным.
– А я в такие дела не путаюсь, – отвечал он, сворачивая свою кургузую конференцию, благо главное было уже сказано.
* * *Городская дума за свой счет выстелила Малую Владимирскую улицу мягчайшим сеном, чтобы проезд экипажей не беспокоил Столыпина, умиравшего в палате клиники Маковского. 3 сентября премьер вдруг почувствовал облегчение и вызвал Коковцева. Он передал ему ключ от своего портфеля с секретными документами государства, попросил сиделок и врачей удалиться.
– Известно, – сказал Коковцеву с глазу на глаз, – что на совещании у кайзера немцы решили начать войну против России в 1913 году, а на посту военного министра находится человек в красных штанах, который ни к черту не годен. Убирайте его! А заодно уж, Владимир Николаич, сковырните и нижегородского губернатора Хвостова – я не успел до него добраться…
– Вы что-нибудь хотите лично от государя?
– Перо в зад, и больше ничего, – отвечал Столыпин…
Киев наполнился слухами, что премьер поправляется. «Сдохнет!» – выразился Распутин, живший на частной квартире и бегавший босиком в уборную (Гришка сейчас выжидал, когда царь с царицей позовут его отдыхать в Ливадию)… 4 сентября Столыпину стало хуже, а Николай II не отложил поездки в Чернигов; расцвеченный лампочками пароход отвалил от пристани, а Коковцев сказал: «И так всегда! Если предстоят неприятности, государь оперативно сматывается куда-нибудь подальше». 5 сентября Столыпин скончался, а Богров продолжал давать откровенные показания, подробно оглашая свои похождения. Допрос гнали с такой быстротой, будто судьи опаздывали на последний трамвай. Курлов сознавал, что авантюра удалась лишь наполовину: Столыпин убит, а Богрова, чтобы не наболтал лишнего, надо как можно скорее сунуть в петлю. 8 сентября следствие торопливо свернули. В казематах «Косого капонира» состоялся закрытый судебный процесс. Не жажда мести руководила судьями – нет, их поджимали сроки… Кулябка плакал, и Богров стал его выгораживать. Получилась замкнутая реакция: жандарма Кулябку выручал провокатор Богров, а Кулябка выкручивал из этого дела Курлова, ибо понимал, что если потопит Курлова, то и сам оставит после себя на воде одну лишь «бульбочку»… Зачитали приговор – смерть через повешение!
