Валентин Пикуль - Пером и шпагой
– Гудар – бездарность! Лучше прочтите похождения распутного Фабласа… Там сказано, что девицы де Бомон следует опасаться!
Кое-что сболтнула и княгиня Екатерина Романовна Дашкова, урожденная Воронцова, прибывшая в Лондон уже не девочкой, какой ее знал де Еон, а почтенной дамой, как президент Российской академии наук. Что схватили с ее языка англичане – так и не разобрался де Еон, но было сказано Дашковой нечто такое, что усилило пакостный интерес публики к драгунскому капитану.
Английский король Георг III, заинтригованный этими слухами, прямо обратился к королю Людовику XV с просьбой ответить:
– Кто де Еон – мужчина или женщина?
Феррерс предупредил де Еона:
– Неприятная новость: в Лондоне держат пари, и весьма значительные… Не пора ли вам сменить панталоны на юбку?
– К подобному любопытству я уже привык, – ответил де Еон. – Но еще не привык, и вряд ли привыкну, чтобы люди интересовались моей персоной на деньги… Я ведь не кенгуру!
– Что поделаешь, дорогой Шарло, – ответил лорд Феррерс. – Мы, англичане, всегда были заядлыми спорщиками. Пари, нисколько не зависящее от искусства красноречия, стало национальным спортом в нашем королевстве…
Вскоре де Еон заметил, что, куда бы он ни направлялся, за ним постоянно следуют один или два ротозея.
Де Еон измолотил двух особенно назойливых спорщиков прежестоко. Но спекуляторов Лондона это не остановило, и Феррерс предупредил его снова:
– Как это ни печально, но вам хорошо бы уехать.
– Что случилось опять?
– Участники пари составили заговор, чтобы заманить вас для телесного осмотра в присутствии нотариуса… Уезжайте!
Де Еон уехал в Шотландию, бродил по холмам, пил горькое пиво и сладкую водку в деревнях, танцевал под волынки на сельских вечеринках. Вернулся в Лондон, надеясь, что скотский интерес к нему поостыл, но… Нет, на следующий же день по приезде явилась целая делегация от спорщиков.
Теперь в Лондоне образовался «Клуб де Еона».
Явившись в суд, де Еон торжественно присягнул, что не имеет ничего общего с клубом спекуляторов и никогда не согласится подвергнуть себя унизительному осмотру.
– Я капитан драгунского полка и прошу палату судей учесть мое недавнее заявление своему королю: просьбу отправиться в польскую армию… Если я женщина, как вы думаете, то разве такие заявления поступают от женщин?..
– Ах, как вы не правы, мой друг, – сказал ему потом Феррерс. – Этим заявлением вы только подлили масла в огонь.
– Но почему?
– Вам надо было показать под присягой что-либо одно из двух: женщина вы или мужчина. Кто-то выиграл бы, кто-то в пух проигрался бы! Но пари тогда рассыпалось бы само по себе – и вы, Шарло, остались бы в том положении, в каком вам удобнее ныне.
Де Еон, побледнев, шагнул к старому другу:
– Почему вы так сказали сейчас? Неужели и вы… вы?
Почтенный лорд, математик и астроном, отвел глаза.
– Я тоже англичанин, – сказал он. – И притом вы же не станете отрицать, что ходили… Да, вы уже носили женское платье. И не только в Лондоне… Говорят, что вы были в России под видом женщины. Мало того, поверьте – женское платье вам идет более мужского… Разве не так?
Участники пари, разбившись на легионы, устраивали демонстрации, дебоширя возле дома загадочного драгунского капитана и экс-дипломата.
Агенты спорщиков сумели проникнуть и во французское посольство, которое возглавлял тогда прожженный интриган – граф де Шатле-Ломон.
– Скифы! – загрохотал он в ответ. – Вы разве не знали до сих пор, что де Еон – женщина?.. Ха-ха! Да об этом уже давно только и говорят в Париже!
В самом деле, Людовик заявил однажды при дворе:
– А вы ничего не слышали о де Еоне? Открылось нечто любопытное в этом бесстыднике: на поверку он оказался женщиной, и, говорят, прехорошенькой… Впрочем, в это я не совсем верю, ибо видел его небритым!
«Уехать… уехать», – мечтал де Еон. Засесть в Варшаве на Рыночной площади, поклониться королю Станиславу Понятовскому, и… «Неужто он так злопамятен?» А там – Россия! Сверкание снегов, жаркие печи в сенях, говор и смех красавиц, фырканье коней у подъездов, плещущий грохот бальной музыки…
* * *Де Еон приехал в Орендч, где зашел в кафе-гауз; здесь ему обещали дать ответ о службе. Было зябко. Попросил, чтобы согреться, чашку горячего пива с сырым яйцом внутри и один морской «гаф-энд-гаф». Тут его застал Друэ – секретарь старого волка Брольи.
– Знать, напрасно ходят слухи, что вы женщина? – молодо рассмеялся Друэ, садясь рядом. – Любая женщина упала сразу бы, отведав из чистилища вашей ужасной кружки!
Де Еон ощущал на себе пытливый взгляд хитреца.
– Что с Польшей? – спросил он не сразу.
– Его королевское величество полагает, что вам совсем нет причин покидать Англию. Тем более вы сейчас окружены сомнительными слухами, и король не позволяет вам принять польскую службу. Ибо (и вы не станете отрицать этого) служба Польше – это же служба России… Вы далеко замахнулись, шевалье.
Де Еон допил чертовски крепкий матросский «гаф-энд-гаф».
– Послушайте, юноша, – произнес твердо. – Должно бы уже и постыдиться… Не я ли послужил Франции в двух случаях пером дипломата и шпагою офицера? Неужели его величеству приятно наблюдать, как ныне меня травят, словно обезьяну в клетке? Я не имею своего угла, не завел семьи, я одинок и ничего не скопил под старость. Теперь у меня решили отнять даже мое мужество! Стыдно… Смерть под забором от нищеты – вот что уготовлено для меня Версалем! Будьте вы прокляты!
Вернувшись в Париж, Друэ высказал в министерстве мнение:
– Она это скрывает, но она, конечно, женщина…
Брольи, на основе доклада Друэ, составил отчет для короля:
– Ваше величество, с глубоким сожалением извещаю вас, что на протяжении многих лет мы совершали чудовищную ошибку, доверяя высокие посты представительства за границей – женщине!.. Кавалерша Женевьева из бургундского рода де Еонов и де Бомонов провела и здесь нас, ваше величество.
Вольтер откликнулся на это событие ироническим замечанием:
– А наши нравы заметно смягчились, мы близки к гуманизму… Смотрите, де Еон стал орлеанской девственницей, однако до сих пор я не слышал, чтобы его сожгли на костре!
Вскоре, получив из Парижа указание носить одежду, «которая соответствует его полу», кавалер разгадал, кто повинен в этом абсурде, и Людовик получил от него издевательскую просьбу – надевать юбку только по воскресеньям («Дамские туфли ужасно жмут! – сообщал де Еон королю. – Не соблаговолите ли разрешить заодно уж носить мне ботфорты?»).
Людовик не мог слышать имени де Еона спокойно, и вдруг – новое послание. Да какое! Де Еон наконец-то сознавался королю, что он женщина, но…
«Ваше величество, – похвастал кавалер из Лондона, – Вы не можете не оценить меня за то, что, находясь среди военных людей, я сохранил такое хрупкое добро, как целомудрие».
Так писал он. И – кому? Людовику – распутнейшему из королей.
Это был опять вызов. Де Еон дразнил короля, как дразнят собак, сидящих на цепи. Собака рвется, но укусить не может.
* * *Старый король выходил в старый сад. Юные красавицы склонялись перед ним, и он похотливо (более по привычке, нежели по надобности) отпячивал толстую нижнюю губу. Слова же, которые произносил при этом король, закреплены в истории.
– Как прелестны… Но к чему их так много в Версале? – удивлялся Людовик. – Король Франции уже давно стар, и одной женщины ему вполне хватает…
С лицом сизого цвета, расслабленный и сонный от разврата, брел король к графине Дюбарри, ставил на огонь камина кофе для последней своей фаворитки. Все понемногу забывалось. Даже Семилетняя война, Елизавета и Фридрих… Ах, этот старый Фриц, вот был безобразник смолоду! Кстати, как же он называл его любовные увлечения? «Котильонами…» Какой дивный танец прошлого!
– Эй ты, недотепа! – орала на короля мадам Дюбарри. – Смотри, черт слепой, твой кофе опять убежал в пламя… Что ты вспоминаешь там и хихикаешь? Рыбьи кости давно сгнили в земле…
Когда Помпадур была жива, ее звали «рыбешкой», теперь она стала «рыбьими костями». А вскоре до де Еона дошли слухи, что Дюбарри имеет к нему какой-то особый интерес. Это очень плохо, когда тобою начинают интересоваться, как диковинкой. И все забыли во Франции: его миссию в Петербурге, его скачку от Вены, мирный трактат и три раны.
Осталось только одно – любопытство:
– Оставьте меня, люди… Мне совестно – за вас!
У короля наступила дряблость мысли и страсти. Началось царство Дюбарри, и Людовик был от нее без ума. Он так нахваливал ее везде, что смелый герцог Айен однажды не выдержал.
– Ах, ваше величество, – сказал он королю, – сразу видно, что до мадам Дюбарри вы не имели дела с уличными потаскухами!
Но даже Дюбарри, этой уличной потаскухе, был противен зловонный осклизлый старик. На одну ночь вместо себя она прислала королю дочь плотника. Людовик заразился от нее оспой и умирал, брошенный всеми. Словно испуганные ночные птицы, разлетелись из Версаля метрессы; опустел страшный «Олений парк». И никто – никто! – не захотел видеть своего короля; только три его дочери (Ворона, Швабра и Тряпка) ухаживали за умирающим.
