Валентин Пикуль - Нечистая сила
Допрос гнали с такой быстротой, будто судьи опаздывали на последний трамвай. Курдов сознавал, что авантюра удалась лишь наполовину: Столыпин убит, а Богрова, чтобы не наболтал лишнего, надо как можно скорее сунуть в петлю. 8 сентября следствие торопливо свернули. В казематах «Косого капонира» состоялся закрытый судебный процесс. Не жажда мести руководила судьями – нет, их поджимали сроки… Кулябка плакал, и Богров стал его выгораживать. Получилась замкнутая реакция: жандарма Кулябку выручал провокатор Богров, а Кулябка выкручивал из этого дела Курлова, ибо понимал, что если потопит Курлова, то и сам оставит после себя на воде одну лишь «бульбочку»… Зачитали приговор – смерть через повешение!
10-го числа полковник Иванов велел привести Богрова.
– Один вопрос! – сказал полковник. – Чем объяснить ваш образ поведения на суде, когда вы стали выгораживать Кулябку?
– Просто он растерялся. Мне стало его жалко.
– Верю! Завтра вас ждет смерть. Рано утром, когда на Подоле запоют петухи. Можете писать письма. Вот бумага…
Но тут к жандармам заявился киевский кондитер Балабуха.
– Этот номер не пройдет! – заявил он чистосердечно. – Знаем, как это делается. Повесите куклу из тряпок, а потом скажете, что казнили Богрова… Мы, киевские союзники, истинно русские, воистину православные, хотим сами жида вешать.
Иванов сказал Балабухе, что линчевать Богрова им никто не позволит, а делегацию «союзников» до места казни допустят. Смерть Столыпина оставила народ равнодушным. В защиту Богрова общественность страны не вступилась.
Против казни убийцы прозвучал только один протест – от вдовы и детей самого Столыпина.
* * *Черниговский губернатор Николай Алексеевич Маклаков был сегодня в ударе. Перед дверями в столовую его дома стояли царь в мундире преображенца и смущенная царица в белом с золотом платье, а Маклаков исполнял перед ними роль ярмарочного зазывалы:
– Каждая страна питает народ по-разному. Немцы поглощают сосиски с пивом. Англичане – дохлый бекон и черствые бисквиты. Французы кормятся поцелуями, запивая их абсентом. Итальянцы сыты одним лишь воздухом.
Швейцарцы кормятся туристами. Американцы – долларами. А мы, русские, живем тем, что бог послал…
Двери растворились, и открылся губернаторский стол, в изобилии даров украинской природы, а Маклаков продолжал:
– Этот бог по каким-то особым причинам весьма благосклонно относится к нам, русским. Он регулярно посылает нам икру паюсную и зернистую, блины с медом и маслом, осетрину заливную и севрюжину под хреном, поросят в яблоках и пироги с вязигой. Приток этих божьих даров усиливается на масленицу, на рождество, на мясоеды. Конечно, такое благоволение свыше к матушке-России уже не раз вызывало зависть других народов, и, смею думать, именно из-за этого возникали все войны…
Наконец он иссяк, и обед начался. Пока царственные гости насыщались, губернатор успел проявить клоунские, актерские и имитаторские таланты.
Кричал петухом и рыкал львом. Маклаков постоянно был на грани озорства, но вовремя умел остановиться. В конце обеда, когда официанты подавали мороженое, в гостиную вскочила разъяренная пантера, гневно стегая воздух стеблем упругого хвоста. Императрица, выронив вазу, в ужасе закричала, но пантера тут же легла возле нее и длинным красным языком облизала ей туфли.
Гости не сразу поняли, что это… Маклаков!
– Вам бы в цирк, – сказал Николай II, очень довольный. «Пантера» ласково мурлыкала возле его ног. Император, улучив минуту, прошептал жене:
– Какой приятный человек. С ним легко в такой степени, что ни о чем серьезном уже не думаешь.
– Заметь, он расположен к нам, – ответила Алиса. – Ты, Ники, не забудь о Маклакове, таких людей надо приближать. В курильной комнате царь сказал губернатору:
– Скажите, а вот в Думе есть ученик самого Плевако – некий Василий Алексеевич Маклаков… это, кажется, ваш брат?
– Увы, – загрустил губернатор, – стыдно за кадета Васю, говорил я ему – не трепись, братец, но куда там! Занесло! И стал членом ЦК… Объясню суть: еще в детстве меня отец часто порол, а Васю никогда. Это его и развинтило! Я, сеченый, пошел в эмвэдэ, а несеченый Вася подался в кадеты.
Царь покидал Чернигов в отличном настроении.
– Николай Алексеич, – сказал он Маклакову, – Чернигов под вашим правлением произвел на меня отрадное впечатление. Благодарю за службу, за вкусные обеды и за минуты искреннего веселья. Прошу вас: когда в Петербург поедете, не забудьте захватить с собой шкуру пантеры – напугайте моих придворных…
Коковцев, встретив царя на киевской пристани, сразу же завел речь о том, что надо провести жестокий процесс над главными виновниками гибели Столыпина: «Ясно, что Курлов не стрелял в Столыпина, но рука Курлова направляла руку Богрова…» На автомобиле подъехали к Николаевскому дворцу.
– Сегодня восьмое сентября, – сказал царь, листанув настольный календарь.
– Та-ак… завтра я выезжаю в Ливадию.
– Как? Разве не будете присутствовать на похоронах?
– Я бы остался, но… жена! Она не любит сцен.
– Ваше величество, вы хоть взгляните на него. Вы столько лет работали вместе… Больше вы его никогда не увидите.
– Хорошо, я постою у его гроба.
Коковцев ждал, что над гробом Столыпина царь открыто призовет его на пост премьера империи, но царь в раздумье постоял возле покойника, не глядя на него, и молча удалился. Коковцев не знал, что накануне вечером Николай II спрашивал у Распутина – кого ставить в министры внутренних дел?
– А, чего уж там выбирать… давай Хвоста!
* * *Малую Владимирскую улицу переименовали в Столыпинскую, а на рассвете 11 сентября Богрова казнили. Виселица была установлена в одном из фортов Киевской крепости – как раз на Лысой горе, где, по преданиям, свершался шабаш всякой нечистой силы. От встречи с духовником Богров отказался, писем для родных не оставил. А смерть он встретил весьма спокойно…
Днем к перрону киевского вокзала был подан царский экспресс. Провожать императора в Ливадию собралась местная знать, тузы дворянства и столпы местной бюрократии, но государь почему-то задерживался. Вдруг на перроне показался скороход, одетый так, как одевались пажи времен веселой Елизаветы
– с крылышками Юпитера на лодыжках ног. Запыхавшись, он объявил, что его (Коковцева) «очень ждет» император. Коковцев велел шоферу ехать быстрее и скоро предстал перед царской четой. Слуги уже стаскивали вниз баулы с туалетами, царица перед зеркалом примеряла громадную шляпу. Состоялся разговор – краткий, нервный, торопливый.
– Владимир Николаич, – сказал царь, – я решил дать портфель внутренних дел нижегородскому губернатору Хвостову.
– Назначение такого человека, каков Хвостов, будет означать, что вы добровольно бросаетесь в пропасть. Одно дело – министр земледелия: если он запорет нам один урожай, мы его выкинем и поставим другого. Но нельзя эмвэдэ вручать Хвостовым!
Царица крутилась перед зеркалом, и в отражении его Коковцев видел ее глаза, следившие за «игрой в министры». Царь спросил:
– Отчего вы так суровы к Алексею Николаевичу?
– Среди наших губернаторов масса безобразников, но такого хулигана, каков Хвостов, пожалуй, сыскать трудно… Царица, по-прежнему глядя в зеркало, сказала:
– Ники, не забывай, что нам пора ехать…
– А если я предложу черниговского Маклакова?
– Что ж, для балагана годится, – ответил Коковцев.
– Ники, я пошла! – сказала царица.
Она стала величаво спускаться по лестнице на улицу, где фыркали газолином придворные «рено» и «бонды».
– Вам трудно угодить, – заметил царь Коковцеву. Коковцев изящно поклонился, но… промолчал.
– Ники, – послышалось снизу, – не забывай, что я уже в шляпе, а шляпа тяжелая, и я не могу больше тебя ждать…
– Хорошо, – сказал Николай II, протягивая руку. – О министре дел внутренних я еще подумаю. А вы будете моим презусом…
Слово сказано! Коковцев передохнул так, будто сбросил с себя тяжелый мешок. Но от лестницы царь вдруг повернулся к презусу, и в его «глазах газели» блеснула яркая, выразительная злость.
– Надеюсь, – отчеканил он в разлуку, – вы не станете заслонять меня, как это делал покойный Столыпин!
В этой фразе затаилась разгадка убийства Столыпина… Распутин тоже поехал в Ливадию – отдыхать.
– Очень уж я измучился, – говорил он.
10. ТАК БЫЛО – ТАК БУДЕТ!
После революции на глухой окраине Киева, во дворе чугунолитейного завода, много лет стоял бронзовый Столыпин с отбитым носом и, философски заложив руку за отворот сюртука, терпеливо поджидал своей очереди на… переплавку (СССР нуждался в ценных металлах!). А на улицах Киева торчал монумент, с которого свергли памятник, и на нем можно было прочесть столыпинские слова: «Вам нужны великие потрясения, а мне нужна великая Россия!» В эти годы, первые годы социализма, нашлись горячие головы, которые пожелали на месте бронзового Столыпина водрузить гипсового Богрова, чуточку видоизменив надпись на постаменте: «Нам не нужна великая Россия – нам нужны великие потрясения!» Советским историкам пришлось проделать адову работу (она продолжалась и продолжается сейчас), чтобы выяснить подлинный образ Богрова, и теперь нам уже ясно, что революционера Богрова никогда не было – был подленький торгаш-провокатор, который на убийстве и предательстве делал гешефт своей посмертной славы. Выстрелы в киевском театре прозвучали не слева, а справа. Пуля, сразившая Столыпина, была начинена ядом реакции…
