Саймон Скэрроу - Меч и ятаган
Вспоминалось адское жжение, снедающее, кажется, каждую частицу его существа; мимолетный, а потому поверхностный образ раненых на полу в часовне. Стокли с восковым лицом, задыхающийся, опирающийся на меч — кажется, у дренажной решетки. Да, именно. Затем спертая вонь и темень замкнутого пространства; кроткая синь моря, благостно остужающего жжение; недолгие, казалось, минуты неясной безмятежности, когда он плыл лицом вверх, уставясь в мирную небесную лазурь и блаженно смирившись с тем, что он умирает. А затем снова мука, когда его бесцеремонно вытаскивали из воды.
После этого сознание ушло, будто расплавилось, и был лишь долгий горячечный кошмар боли и тяжелого жара. Голову, как тюрбаном, обмотали повязками, и потянулись нескончаемые в своей безликости дни, когда он валялся, разметавшись в липком поту от изнурительного, изнутри исходящего зноя, а сверху кривился беленый потолок и синеватой, наклонно бьющей струйкой сеялся солнечный луч из оконца за спиной. Помнились голоса: один ровный, глуховато-степенный (что-то насчет лечения), затем — взволнованный — Ричарда, и еще женский, безошибочно Марии. Слова мешались, сливаясь каким-то сумбурным бессвязным потоком. А в часы одиночества ум тревожным сонмом заполняли образы огня, крови, стали и дыма, жутких ранений и увечий. Голова разбухала от умозрительной какофонии шумов: треск и грохот, рокот барабанов, выкрики сцепившихся в смертельной схватке людей, вопли и стоны гибнущих…
Теперь все это постепенно шло на убыль, и сам собой сложился вывод, что ум наконец вышел из темного обиталища хаоса. С протяжным, глубоким вздохом Томас открыл глаза. Поначалу зрение туманилось, а струящийся из окна свет был чрезмерно, до болезненности ярок, так что пришлось зажмуриться. Спустя секунду он снова разлепил веки, на этот раз осторожнее. Медленно, словно нехотя, прояснилось в левом глазу, и он разглядел несвежую, в пятнах, штукатурку на стене. Правый глаз едва сопрягал пятна света и тени — расплывчатые, без всякой формы. Медленно, с опаской, Томас пошевелил конечностями. Осторожность оправдалась: по левой руке и боку пронеслась тугая, как скрип, вяжущая боль.
Вокруг себя Томас не видел, а скорее, чувствовал присутствие других лежачих — кто-то пребывал в молчании, другие стонали или бормотали невнятицу. Мимо время от времени проплывали фигуры в одеяниях монахов и сутанах церковнослужителей. Один из них в конце концов заметил открытые глаза Томаса и, подойдя, склонился приглядеться.
— Ну вот вы и пришли в себя, — улыбчиво произнес он на французском, утирая страдальцу тряпицей пот со лба. — И жар наконец-то унялся вроде как.
— Наконец-то? — хмуро переспросил Томас и хотел было что-то сказать, но в горле стояла такая сушь, что слова застряли. — Где?.. — проскрипел он.
— Вы в лазарете Сент-Анджело. В полной безопасности. Ну-ка, дайте я вам помогу.
Тихо булькнула жидкость, и монах, аккуратным движением приподняв Томасу голову, одной рукой слегка ее наклонил. Другой он поднес к губам раненого медную кружку, чтобы тот отпил. Томас благодарно припал к воде, первым глотком ополоснув пересохший рот, а несколько других неторопливо проглотив. После этого он кивнул: дескать, хватит. Монах опустил ему голову на валик и, убрав руку, переместил ее Томасу на лоб.
— Да, в самом деле, жара не чувствуется. Это хорошо. — Он снова улыбнулся. — Когда вас сюда только принесли, я, грешным делом, подумал, что вы не протянете. Такие ожоги, да еще и пуля застряла в ноге… Судя по всему, она попала, когда вас вытаскивали из воды. Ожоги, да еще потеря крови — кто бы мог подумать, что вы вообще одолеете ту первую ночь. Крепкое же у вас сложение, сэр Томас… Но и при этом смерть над вами буквально витала. У вас начался жар, и я многие дни боялся, что мы вас потеряем. Выжили вы прежде всего благодаря неустанным усилиям женщины, которая вас выхаживала.
— Женщины?
— Да. Вдовы, насколько я понимаю, покойного сэра Оливера Стокли. Она также утверждает, что вы с ней в дружеских отношениях. — Монах попытался изобразить знающую улыбку, чем вызвал у Томаса глухое раздражение.
— Как тебя звать, брат? — просипел он.
— Христофор.
— Так вот, Христофор: леди Мария действительно мой друг и женщина безукоризненной репутации.
— Кто бы сомневался. Я ни в коем случае не хотел вас задеть.
— Где она?
— Отдыхает. Те прошлые недели она от вас, можно сказать, не отходила. Присматривала за каждым вашим движением. Временами ей помогал ваш оруженосец, когда мог себе позволить отлучиться с дежурства. Она кормила вас, омывала, меняла повязки. Бедняжка совсем выбилась из сил. Как только я заметил, что жар у вас спадает, я чуть ли не силком отправил ее домой отдохнуть. Это было нынче утром. И то она сказала, что к вечеру непременно вернется.
Томас кивнул, а сам глаз не спускал с монаха.
— Ты говоришь, недели… Так сколько я здесь уже лежу? Какой нынче день, месяц?
— Да уж август месяц, сэр. Двадцать второе число.
— Август? — Томас уставился в тревожном изумлении. — Значит… я тут уже считай что два месяца?
Монах кивнул.
— И первые четыре недели я сомневался, останетесь ли вы в живых, несмотря на ваше прочное английское телосложение. Считайте, что полмесяца мы сбивали ваш жар. И лишь несколько дней назад я понял, что вы идете на поправку. Хотя и после нее вам предстоит жить с последствиями ваших ранений.
— Ты мне скажи, что там с осадой? — нетерпеливо перебил Томас.
Монах поджал губы.
— Турки обложили нас со всех сторон. Ночами палят в самое сердце Биргу, женщин и детей поубивали сотни. Мы по-прежнему удерживаем все бастионы и стену, хотя уже с трудом. У Великого магистра осталось меньше трети людей, с которыми он начинал. Все меньше еды и воды, неважно и с настроением. Был слух, что в конце июля здесь высадится дон Гарсия со своей армией, но, видать, ничего из этого не вышло. И что ни день, то вражеские пушки продолжают ровнять наши стены. Каждый раз, когда образуется новая брешь, турки бросаются на приступ, а мы их отбрасываем. — Монах, помолчав, с недоумением покачал головой. — И откуда в них столько злости, чтоб из раза в раз вот так на нас бросаться? Чего только они не перепробовали! Перетащили даже галеры, что поменьше, через вершину Шиберраса и попытались высадиться на Сенглеа. Правда, на берегу их всех порубили в куски, а суда им поразбивали наши пушки. Остальные, кого не изрубили и не постреляли, все как есть пошли ко дну. Тонули сотнями… Справедливости ради надо сказать, что боевой дух у них тоже подвыдохся. Пленные говорят, Мустафа-паше все труднее поднимать своих людей в атаку. В лагере у них хворь и голод. Скоро, боюсь, мертвые на этом Богом забытом камне превысят число живых. — Монах, прикрыв глаза, с усталым вздохом потер себе подбородок, а затем выдавил улыбку. — Ну да ладно, Бог с ней, с осадой. Вам отдыхать надо.
— Да какой тут отдых… И кстати, что там насчет моих ран? Когда я снова смогу сражаться?
— Сражаться? — Монах будто бы опешил.
По спине пробежал холодок. Томас рискнул попробовать сесть — чуть-чуть, лишь бы оглядеть себя, — но от слабости и боли повалился обратно, зашипев от досады.
— Скажи мне, — ухватил он нетвердой рукой руку монаха.
Монах с печальным вздохом принялся излагать:
— У вас обширные ожоги по левой ноге и бедру, а также на левой руке, правой части шеи и лица. Плюс ранение в ногу. Правый глаз у вас опален и, судя по всему, видит не ахти. Я прав?
— Так, пятнами, — досадливо ответил Томас.
— Чего я и боялся. — Монах указал Томасу на левый бок. — Кожа и мышечная ткань у вас сильно повреждены, и их выздоровление займет много месяцев. Руку и ногу вам будет постоянно поджимать, и сгибаться они будут уже не с такой легкостью, как прежде, — может статься, и не до конца. И будут побаливать. Сказать по правде, сэр Томас, вы свое отвоевали. И хотя Великий магистр испытывает нехватку в людях и пополняет свои ряды мальчишками, стариками и всеми, кто вообще способен держать оружие, хочу вам сказать, что эта осада в любом случае закончится прежде, чем вы в ней сможете как-нибудь пригодиться.
— Принеси мне зеркало, — потребовал Томас негромко.
— Не сейчас. Вам нужен отдых. А потом я принесу вам похлебки с хлебом.
— К черту похлебку. Зеркало мне. Сейчас же.
Монах помолчал-помолчал, а затем со вздохом кивнул:
— Как пожелаете, сэр Томас. В таком случае минуту…
Он встал и направился на выход. Пока его не было, Томас с зубовным скрежетом подался на койке так, что плечи оказались на валике, а голова прилегала к стене за кроватью. Секунду он превозмогал боль в боку. Монах возвратился с небольшим квадратным зеркалом из полированной стали и подал его Томасу.
— Ну вот. Хотя то, что вы увидите, может вам не понравиться.
Томас не без труда поднял зеркало перед лицом и вперился в свое отражение. Начиная от середины лица кожа глянцевито набрякла, все равно что мрамор с красно-лиловыми прожилками. Вокруг правого глаза она отекла и побагровела, зрачок был залит кровью, а хрусталик сделался странно белесым. Зеркало Томас слегка повернул, и взгляду предстали реденькие пучки волос и сморщенное, пожухшее ухо. Такова была его голова сбоку. Еще раз повернув зеркало, рыцарь откинул простыню и осмотрел левую часть туловища и ногу, потрясенно видя, насколько там изуродована плоть. Сглотнув, Томас вернул зеркало и снова прикрылся.
