Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
Ян вспоминал итальянские города с их воздушным величием и людьми, полными беспечной игривости. Здесь он поминутно ждал, что на него вот-вот обрушатся всей своей тяжестью здания и чудовищная грубость людей. Так было и в Нюрнберге и в Аншпахе, резиденции Иржикова друга, маркграфа Альбрехта. В Швабии стало уже веселей. В Штутгарте он увидал на улицах и в окнах множество хорошеньких женщин и прелестных детей в странных одеждах. На женщинах были очень длинные юбки и яркие корсажи. Глубокий вырез соблазнительно открывал грудь в кружевах сорочки. На головах — белые чепцы и украшения из золотых монет; у замужних — волосы распущены по плечам, а у девушек спрятаны под чепцами еще больших размеров, чем у женщин. Народ все светловолосый и голубоглазый, улыбающийся, приветливый.
Чем ближе к Рейну, тем веселей и кокетливей были женщины и тем больше встречалось виноградников на кудрявых холмах. Много замков увидел он в этих местах и много интересного услышал о дерзких поступках их хозяев, которые грабят путешественников и занимают ущелья на германо-французской границе своими вооруженными людьми. Узнал он, в частности, о жестоком и жадном человеке, обирающем купцов до последней нитки и сажающем их за решетку, — графе Гансе из Эберсбурга.
Через Рейн Ян переправился на большом пароме у самого города Страсбурга. Там заходил в знаменитый собор, легко и торжественно возвышающийся над городом и над всем этим чудным краем лесов, скал и вод.
Не спеша прошел он лотарингскую землю и задержался в городе Туле. Всюду здесь он говорил по-итальянски, и его понимали. Многие даже догадывались, что он из Чехии и следует по пути недавнего посольства Альбрехта Костки, направляясь в Париж. Но наш путешественник после Тула скоро повернул к югу, а потом на запад, в город Орлеан… Там он расспрашивал стариков о девственнице Иоанне, появившийся здесь весной 1423 года на гόре англичанам. Город был очаровательный, башни его напоминали кружева. Холмистой местностью, жиденькими лесочками пошел путник вдоль Луары. Вся окрестность была как цветущий сад, полный горько-сладкого запаха, подымающегося от красной земли виноградников. В Орлеане какой-то ученый старичок сообщил ему, что теперь во французской стране семьдесят тысяч церквей, шестьдесят тысяч замков, городов и местечек, восемь кардиналов, сто двадцать пять архиепископов и, кроме того, неисчислимое количество герцогов, графов, рыцарей и прочих славных и богатых мужей…
— Счастье еще, — заметил Ян, — что у вас только один король и что от вас уехал папа.
Старик не понял, что он хотел сказать.
Путь вдоль Луары шел мимо замков великолепной архитектуры, из которых многие напоминали чешскому рыцарю Карлштейн[205]. Луара вилась по лугам, и путь тянулся в пыли больших дорог медленно и утомительно.
Ян был в пути уже много месяцев. Ему хотелось отдохнуть. Он мог бы назваться и встретил бы, конечно, любезный прием со стороны придворных французского короля, переезжавших вместе со своим монархом из одного королевского замка в другой. Но он этого не делал, так как был уже близок к цели своего трудного путешествия, которое предпринял отнюдь не в поисках пышного гостеприимства.
Ян миновал города Мэн, Божанси и Амбруаз. Через Луару вели мосты, правда, короткие, но похожие на Каменный мост в Праге. Из-за крепостных стен замков часто доносилась веселая фанфара. Это вельможи пили за здоровье дам на пиру.
Наконец Ян добрался до города Тур. Увидел над городом крепость и большой монастырь с многочисленными звонницами. Монастырь принадлежал ордену святого Бенедикта. Близ Тура король достраивал новый замок — Май, чтобы еще более возвеличить и украсить свой любимый луарский пейзаж.
Прибыв в Тур, Ян прежде всего пошел в собор, где погребен святой путник Мартин, патрон путешествующих и бедных. Перед его останками Ян попросил у бога помощи в добром начинании. Потом выспался в корчме на площади Тура, повеселив посетителей пеньем и игрой на лютне. Но не открыл, кто он, откуда и куда едет. В эту последнюю ночь, накануне того, как приступить к делу, спал крепко. Решил заспать свой страх перед тем, что его ждет.
Утром отправился по пролегающей в ложбине дороге к великолепному огромному замку графа Гастона де Фуа, королевского зятя и правителя Турени. Миновал мост, перекинутый через ров, и вошел в ворота. Никто его не останавливал, так как стража видела в руках путника лютню.
Войдя во двор, Палечек встал под окном графини Мадлены, которое ему, по его просьбе, указали, и запел.
Это была такая чудная, трогательная песня, и пение было такое проникновенное и умоляющее, что госпожа Мадлена выглянула из окна и бросила певцу золотой. Но Палечек не наклонился за монетой, а встал перед госпожой на колени и учтивым жестом снял шапку.
— Не ты должна благодарить меня, госпожа, а я тебя! За красоту края, в котором ты поселилась, за доброту людей, которыми ты управляешь, за прелесть лица, которое ты склонила ко мне, ничтожному.
Все это он произнес по-латыни.
«Наверно, какой-нибудь странствующий студент!» — подумала графиня Мадлена и велела слуге привести певца к ней в комнату.
Войдя, Ян Палечек произнес по-латыни приветствие графине и ее супругу, который сидел в кресле с высокой спинкой и потягивал красное вино.
Получив приглашение сесть, рыцарь Ян попросил позволения представиться.
— Я рыцарь из далекой страны, и речь мою понимают и люди, и птицы небесные. Я учился в университете в двух странах, любил добрых людей, а они — меня. Я покинул родной замок в лесной чаще, а меч свой оставил дома, зная, что иду в страну, где царит мир. И перешел через многие горы и переплыл реки, только затем, чтобы радовать людские сердца своей игрой и пеньем. Мне ничего не нужно, кроме вашей улыбки, прекрасная госпожа!
Графу и его жене понравилась речь гостя; они велели принести еды и вина. Палечек поел белоснежного мяса фазана, как полагается осенью, и выпил бургундского, составляющего обычную принадлежность стола богатых и знатных людей. Граф де Фуа, поигрывая висевшим у него на груди орденом Золотого руна, пристально смотрел на гостя. Потом сказал:
— Ты, вероятно, прибыл без охранной грамоты, так что я не могу полюбоваться твоим именем и гербом. Но скажи мне, как тебя зовут и какой рисунок на твоем щите.
— Мой предок много-много лет тому назад участвовал в осаде Милана и за это получил от императора герб в виде трезубчатой золотой стены на голубом поле. А на родном языке моем, высокородный господин, меня называют сильным и свободным перстом руки: большим пальцем! Имя же мне — то самое, что у слепого короля, павшего сто с лишним лет тому назад в этой стране.
— Я не знаю, как его звали, — промолвил граф, уделявший куда больше внимания настоящему, чем прошлому.
— Его звали Ян, — сказал Палечек. — Он был из рода графов Люксембургских.
— Приветствую вас, господин Ян Палец, в нашем замке. Будьте нашим гостем! — ответил граф и приказал слугам снова наполнить чаши.
Еще некоторое время граф и жена его посидели с Палечком, который после обеда спел им, аккомпанируя себе на лютне, грустную песню о сыне, пустившемся странствовать, чтобы отомстить за своего оскорбленного отца.
На другой день граф де Фуа с женой уехали в Божанси — навестить французского короля, который в это время там находился. Но они просили гостя дождаться их возвращения, а пока есть и пить, чего только душа просит. Палечек лег и после долгого пути три дня проспал сном праведника.
Когда хозяева замка вернулись, Палечек был опять в веселом настроении. Он уже знал весь город Тур: осмотрел все алтари в соборе, лазил на крепостную башню, навестил бенедиктинцев в их монастыре, беседуя на итальянском языке с теми из них, которые были из Италии.
Сидя теплым осенним днем в окружающем замок саду, он вдруг увидел гуляющую по дорожкам графиню Мадлену. Он встал, поклонился. Но графиня сама села на лавочку, посадила его рядом и ласково промолвила:
— Ты нам пел песню о сыне, который блуждает по свету, чтоб отомстить за оскорбление, нанесенное его отцу. В этой песне столько печали, что, видно, такая же участь постигла тебя самого. Обида давит сердце, словно ночной кошмар, и сосет, как пиявка, кровь из жил.
— Ты угадала, госпожа, — ответил Палечек. — Это случилось с моим отцом. Отец мой — замечательный, добрый человек, благородный, почтенный герой. И вот злые языки распространили о нем такую скверную, бесстыдную клевету, что у честного человека произнести подобную хулу язык не повернется. Но люди верят, и отец мой страдает, оттого что такого рода сплетню никак не опровергнешь. О моем отце говорят, будто он отравил своего друга ядом. Друга давно похоронили, а мой отец мучается… Я знаю, на свете творится немало удивительного. Наше время изобрело много явных и тайных злодейств, и отравление теперь — дело не столь уж необычное. В Италии я слышал об этом множество правдивых историй и отвратительных выдумок. Но мой отец неповинен в смерти друга. И потому страдает. Но я ищу по всему свету того, кто эту клевету выдумал.
