Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта
Шел девятый день пребывания Тухачевского в Куйбышеве. В квартире председателя крайисполкома Полбицына весело шумела подвыпившая компания. Все были со своими женами. Мягкий июльский ветерок доносил в комнату благоухание цветов роскошного сада. Обильные яства загромождали столы. В одном зале звенели мотивы танцев, кое-где группами сидели веселые раскрасневшиеся гости с расстегнутыми жилетами и мундирами.
Официальная часть вечера была уже закончена. Тосты, и здравицы отгремели, и все были «как дома». Внезапно в кабинете хозяина зазвенел телефон. Ругаясь и ворча, Полбицын подошел к аппарату. Его лицо немного прояснилось, когда он услышал, что в крайком вызывают. не его, а секретаря парткомитета Тубрикова.
— Ах, мать их, — с досадой бросил трубку Тубриков. — Что им там приспичило? «Секретное дело»… Сукины дети! Даже отдохнуть и, выпить толком не дадут… Ну и задам же я им там!.. Извините, товарищи, а я мигом слетаю взад-назад…
Быстрая машина унесла его в крайком. Через полчаса опять зазвенел телефон. Оказалось, что срочное дело в крайкоме связано с военными вопросами и Тубриков просит приехать туда на несколько минут Дыбенко.
— Дела «моей компетенции»? — повторил Дыбенко, тоже не скупясь на сочные выражения. — Вот чорт!.. А знаешь, что Михаил Николаевич, обратился он к маршалу самым небрежным и естественным тоном, — поскольку я, собственно, уже передал командование, дело касается скорей тебя… Давай, съездим, брат, вместе. Если понадобится, я дам нужные справки, а ты, как новый командарм, поставишь точку… Идет?
Из «любопытства» и чтобы «проветриться», как он заявил, с ними увязался и Полбицын. Через несколько минут все были перед дверями секретаря крайкома партии. Распахнув дверь, Дыбенко вежливо посторонился, пропуская Тухачевского вперед. Тот, ничего не подозревая, перешагнул порог. Мгновенно за его спиной выросли трое скрывавшихся за дверями сотрудников НКВД в очень больших чинах. Впереди сверкнули наганы двух других, стоявших рядом с Тубриковым.
— Ни одного движения, — зловеще тихо сказал один из чекистов. — Гражданин Тухачевский, вы арестованы. Вот постановление правительства и ордер на арест.
Тухачевский несколько секунд стоял неподвижно, медленно обводя презрительным взглядом ощерившуюся револьверными дулами компанию. Потом спокойно подошел к столу, взял протянутый ему ордер, не читая бросил его на стол, и прежним привычным движением выпрямился. И опять в его гордой бесстрашной осанке почувствовался настоящий маршал, маршал Божией милостию…
В кабинете стояла звенящая тишина. Казалось, что биение взволнованных человеческих сердец слышно, как отзвук отдаленной канонады.
— Т-а-а-а-к… Значит, все кончено! — медленно, значительно и с какой-то тихой грустью промолвил пленный маршал. Но потом опять поднял свою красивую гордую голову.
— Ну, — что ж… Доделывайте свое подленькое дело!..
Глава 13
Конец маршала и других
Тухачевский понимал с полной ясностью, что это действительно — конец, что «курносая гадина» подобралась на этот раз к нему совсем вплотную…
Стены внутренней тюрьмы НКВД почему-то напомнили ему; стены немецких карцеров, куда его так часто бросали после неудачных побегов из плена. Раз он даже попал в карцер за отказ снять офицерские погоны… Но — какая разница! Тогда, несмотря на такие же решетки и запоры, у него впереди было будущее, окрашенное яркими красками уверенной в себе, богатой надеждами, сильной молодости. А теперь? Жизнь отшумела и прошла. Круг ее кончается в одиночестве, трагической неудачей.
Глухо стукнет земляИ сомкнётся желтая глина.И не станет того гражданина,Который называл себя «Я»…
А ведь это «Я» Тухачевского было действительно ярким. Он служил ему всю жизнь. И ЧТО получилось?
Пессимистические слова старого мудреца, сказанные за тысячу лет до Христа, пронеслись в его памяти: «все суета сует и томление духа». Не была ли вся его жизнь таким вот «томлением духа», погоней за чем-то, что казалось ему достойным риска и что теперь привело его к такому бесславному концу? «Томление духа»… Ему вдруг захотелось перекреститься и прочесть наивную давно уже забытую детскую молитву. Правая рука поднялась было уже, чтобы перекреститься, но он только усмехнулся, хотя челюсти сводило судорогой. Да, что ни говори, — Сталин выиграл, как в свое время выиграл он наследие Ленина в соперничестве с Троцким, Зиновьевым, Бухариным, Ягодой. Что и говорить, — в политической борьбе часто сильнее явный мерзавец, у кого нет никаких принципов, кто борется за свой собственный — «голый чистоган»… А он>. Тухачевский, отступил от большевистского метода «цель оправдывает средства», поддался какой-то слабости — пусть эта слабость даже и называется любовью к Родине — и вот результат…
Да, это была слабость — пусть и благородная. Все было готово для переворота, который несомненно вынес бы его к власти. Но по дороге к этой власти нужно было бы перешагнуть не только через труп Сталина, но и через море русской крови: без гражданской войны такой переворот не обошелся бы.
Щадя эту кровь, он решил его произвести во время неизбежной и близкой войны. И просчитался: Сталин опередил.
Мозг Тухачевского кипел. Каждый нерв был напряжен до крайности, но — странное дело — на душе у него было спокойно. Он чувствовал, что погибает на своем посту, как солдат, перед смертью схватившийся за древко своего знамени. Он не видел тюремной камеры, не ощущал голода и жажды. Он был в каком-то полусне и почему-то живо вспомнил слова великого мудреца древности Лао-Тзе своим ученикам:
«Мне снилось сегодня, что я — красивая бабочка, весело порхающая среди цветов при ярком свете солнца. И вот я не знаю: а, может быть, я и есть именно бабочка, которой только снится, что она — человек»…
Мысли продолжали клубиться стремительным лихорадочным потоком в его мозгу. На миг память вынесла в сознании ласково улыбающееся лицо Тани — единственной женщины, которая тронула его железное сердце. Ведь именно она повернула течение его жизни в сторону России, к служению России. Может быть, она даст России Будущего его сына. Эти мысли мелькнули, как светлая полоска в темном спектре мыслей и сердце Тухачевского заныло странной светлой болью. Полные грусти и чувства одиночества, звенящие стихи Савинкова, погибшего в сетях провокации ГПУ, всплыли в его памяти:
Дай мне немножко нежности —Мое сердце закрыто.Дай мне немножко радости —Мое сердце разбито.Дай мне немножко кротости —Мои нервы, как камень.Дай мне немножко жалости —Я весь изранен.Дай мне немножко мудрости —Моя жизнь опустела.Дай мне немножко твердости —Моя душа ослабела…Или — благослови мою смерть…
На секунду ему показалось, что Таня смотрит на него полными слез глазами и старается бодро улыбнуться. Усилием воли он резко отбросил все эти видения и мысли, и заставил себя выпрямиться и насмешливо улыбнуться. Ничего! Он не ослабел и не сломан. То, что не удалось ему, удастся другим. История России на нем и его неудаче не остановится. То, что он почувствовал за последние годы в русском народе и. русской молодежи, — этого не залить кровью. Русские ростки все равно взойдут. А может быть, политые его кровью, взойдут еще быстрее и еще пышнее…
Тухачевский машинально ходил по своей узкой камере и мысли его бились, как пленные птицы в клетке. Но это были все мысли о прошлом. БУДУЩЕГО уже не было. Арестованные маршалы никогда не возвращаются на свои места. Маршалы из тюрем с оборванными орденами, петлицами, звездами да он проиграл…: Ну, что ж, — ставка была крупной, из-за нее стоило рисковать!..
Металлическое звяканье раздалось у двери. Форточка для — раздачи пищи открылась и в ней Тухачевский увидел радостно усмехающееся, торжествующее лицо Ежова. За ним бледным пятном виднелась рыбья маска Петерса.
«Допрос»? — мелькнуло в мозгу у маршала, но он сейчас же отбросил это предположение. О чем его допрашивать? Ведь не может же Сталин, перед, лицом армии и Европы, начать открытый процесс над своими военачальниками? Это абсолютно исключено… Показания о чем? О почти двадцати годах его блестящей работы на посту военного вождя? О заговоре против Сталина? Разве не ответил он сразу после ареста крутой фразой: «Лакеям Сталина ответа не даю»?
Нет, не для этого пришел сюда кривоногий человечек с глазами шакала. Ему хочется поглумиться над побежденным противником. Его низкой душонке не терпится проявить свое торжество, свое ликование, свое издевательство над плененным гигантом.
— Ну, как, дорогой мой товарищ Михаил, — раздался из форточки приторно ласковый голос. — Удобно тебе, бедненький арестантик? Не нужно ли чего?
