Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат
— Горе дому, коим владеет жена; горе царству, коим владеют многие! — воскликнул Висковатов, опять прервав работу пера. — Пресветлый государь, прости меня, грешного, но здесь, ей-богу, не помешает обращение к божественному тексту. Изменник должен знать, что власть вручена тебе Всевышним и никто не имеет права посягнуть на нее даже настойчивым советом, если ты, пресветлый государь, его о том не попросишь! Вспомни о временах Древнего Рима. Вспомни о славном Прусе — твоем предке!
Иоанн имел отменных помощников — талантливый воевода, ловкий сыскарь и палач, образованный дьяк. Он слушал внимательно, давно научившись из груды советов выуживать самое важное и необходимое. Еще недавно он тяготился наставничеством протопопа Сильвестра и Алешки Адашева, но нынче, отторгнув наскучившее и сбросив узду, он умом не отвергал то, что можно было обратить себе на пользу, а сердце зажимал в кулаке. Иными словами, он овладел искусством править. Рассуждения Макиавелли по сравнению с Иоанновой практикой отдавали дилетантизмом.
— Пиши, Иван Михайлович! «Кесарь Август повелевал вселенною, ибо не делился ни с кем властию: Византия пала, когда цари начали слушать эпархов, синклитов и попов, братьев вашего Сильвестра…»
— Пресветлый государь, — обратился Басманов к Иоанну, — дозволь слово молвить?
Он воспользовался паузой, во время которой Иоанн припоминал зло, причиненное бывшими любимцами, накинувшими на него узду, пугавшими Божьими карами и ставившими непреодолимые преграды на пути житейских страстей и политических желаний. Иоанн милостиво кивнул Басманову.
IV— Не след забывать обиды, причиненные тебе Шуйскими и Оболенскими, — сказал Басманов. — А нынешние смутьяны Репнин с Кашиным ничем не лучше. Избавились от них, и слава тебе, Господи! Овчина с братцем князем Горенским как к тебе подбирался?! Что ж их прощать?! Слезы по ним лить? Ждать, когда они, подобно князьям Ростовским и Жигмонту, побегут или, как Шереметевы, казну твою расхищать будут? Жестокостью он тебе, пресветлый государь, глаза колет, да и нам всем — верным слугам твоим.
— Разве мы палачи?! — воскликнул Малюта. — Разве мы не исполняли казнь по судебным приговорам да и твоим, пресветлый государь, повелениям! Ты волен распоряжаться жизнью и смертью подданных. Никто не был у нас подвергнут пытке и тем более казни без крайней на то нужды. А как сосланные в монастыри бояре жили там привольно и сытно. Скажи на милость! Приставы при князе Михайле Воротынском, что в Белоозере с семейством обретался, писали по его требованию челобитную и в ней указывали, что в прошлом году недослано было двух осетров свежих, двух севрюг, опять же свежих, полпуда ягод винных, полпуда изюму, трех ведер слив. И как же ты поступил, пресветлый государь?
— Велел дослать, — усмехнулся Иоанн.
— Мало того! Пожаловал ему рейнское вино и романею, двести лимонов, десять гривенок перцу, шафрану, гвоздики, воску пуд, пять лососей свежих. Деньгами шло князю, княгине и княжне пятьдесят рублей в год! А людям их — числом двенадцать — сорок восемь рублей и двадцать семь алтын за тот же срок. — Малюта по части экономики был мастак, соперничая в том с князем Вяземским. Однако Вяземский заведовал лишь государевыми поставками.
Хозяйственный мужик Малюта! Застенок скорее учреждение экономическое и финансовое, чем политическое. Кто не голоден и у кого в кармане не вошь на аркане, а копейка водится, тому застенок ярким светом светит. Толстобрюхие бояре туда попадают тоже ведь из-за копейки, только копейка у них немерена. А Малюта давно приучился считать и берег не свое больше, а государево, и Иоанн это ценил. Голытьбой застенок не интересуется — она там лишняя. Что с нее взять?!
— Скольким людишкам я, пресветлый государь, по твоему велению жизнь возвратил? — продолжал возмущаться Малюта. — Не они ли имущество из твоей казны нетронутым получили? Глинский, Бельский, Воротынский, Иван Большой Шереметев! Ты их по миру не пустил, а следовало бы им поясок потуже подтянуть! Курбский — вельможа, князь, а бесстыдной ложью пробавляется.
Иоанну был приятен чужой взгляд на происходящее. Не он один утверждает, что князь Андрей — бесстыдный лжец. Чтож, его окружают одни ласкатели?! И про Сильвестра с Алешкой Адашевым врали, что они ласкатели, но ему сколько досадительного сделали?!
— Пиши, Иван Михайлович! Измена и ложь — две стороны одной медали. Изменник правды не любит. Прямо так и пиши: «Бесстыдная ложь, что говоришь о наших мнимых жестокостях! Не губим сильных во Израиле; их кровию не обагряем церквей Божиих: сильные, добродетельные служат нам и здравствуют. Казним одних изменников — и где же щадят их?»
— Константин Великий не пощадил сына своего, — сказал Висковатов, подробно изучивший историю Византии. — А князь Федор Ростиславович сколько убил христиан в Смоленске? Стоит князю Андрею напомнить, пресветлый государь.
Иоанн согласился:
— Ну что ж! Напомним! И далее: «Много опал, горестных для моего сердца; но еще более измен гнусных, везде и всем известных…»
Иоанн произнес еще несколько фраз, очевидно важных для него, но не задевших никак присутствующих.
— Самое главное, пресветлый государь, объявить всему миру, что воля русского самодержца — закон и волей твоей законы издаются, — сказал с каким-то непроясненным восторгом Басманов. — Единодержавие — залог победы. Что боем командовать, что страной — все едино!
— Доселе владетели российские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчета. Так и будет! — воскликнул Иоанн, поднялся и гордо выпрямился, быть может, неосознанно.
Глаза его сверкнули, он раскинул руки в разные стороны и внезапно стал похож на орла. Басманов с Малютой переглянулись — они первыми поняли, что в этой фразе выражалась самая суть ответа изменнику.
Басманов хотел что-то прибавить, но Иоанн осек его взором, острым как клинок. Малюта опустил голову. Он знал, что царя лучше не трогать, когда ему в голову приходят подобные мысли. Он и детей, рожденных от Анастасии, не пожалеет, ибо истинный царь, а цари испокон веку ни в ком не нуждались.
Малюта в застенке приобрел уникальный опыт. Чувство опасности охватывало всегда вовремя и к месту. Он чуял ее задолго до того, как она коварно и исподволь приближалась.
VИоанн широко шагал по горнице, продолжая диктовать. Сейчас он освободился от какой-то сковывающей тяжести и вырвался на свободное пространство. Речь стала певучей и почти невесомой. Она будто приобрела крылья. Разумные советы Басманова и Малюты, библейские и исторические подсказки Висковатова, проницательная и лукавая улыбка неразговорчивого князя Вяземского и восторженная — красавчика Федора, который и половины не понял, теперь уже были не нужны царю. Он — царь! И он мог — должен был! — существовать и править один.
— Уже я не младенец! Имею нужду в милости Божией, Пречистая Девы Марии и святых угодников: наставления человеческого не требую. Хвала всевышнему: Россия благоденствует; бояре мои живут в любви и согласии: одни друзья, советники ваши, еще во тьме коварствуют!
Он вещал то, что твердили до него сотни лет владетельные князья на Руси и на чем будут настаивать после него кремлевские обитатели, а позднее и жительствующие в Зимнем дворце на берегу Невы.
В нашем веке ничего не изменилось — ни главковерх Керенский, ни председатель СНК Ленин, ни генеральные секретари ЦК компартии Сталин, Хрущев и Брежнев не отваживались посмотреть правде в глаза. Не все главы государств в мировой истории подобным откровенным образом характеризовали время личного правления. Внемлите произнесенному и оцените его: наставления человеческого не требую! Подмосковная эпистола в этом отношении может стать неким эталоном.
Затем Иоанн дал волю бурным эмоциям, которые прежде из государственных соображений приходилось подавлять. Но бывшая дружба, как ненасытный молох, требовала своего — хотелось уязвить и унизить, а пуще остального растоптать и увидеть это растоптанное:
— Угрожаешь мне судом Христовым на том свете: а разве в сем мире нет власти Божией? Вот ересь манихейская! Вы думаете, что Господь царствует только на небесах, диавол — во аде, на земле же властвуют люди…
Иоанн не позволит уравнять себя ни с кем из известных ему бояр и князей.
— Нет, нет! Везде Господня держава — и в сей и в будущей жизни. Ты пишешь, что я не узрю здесь лица твоего эфиопского: горе мне! Какое бедствие! — Он умел быть ироничным и больно уколоть даже близкого человека, посчитавшего себя незаменимым и вздумавшего наказать царя собственным отсутствием.
VIТе, кто угрожал подать в отставку или удалиться в имение, вызывали у Иоанна насмешку. Неужели бояре полагают, что он не сумеет обойтись без любого сановника? Малюта давно вычленил эту черту из сложного и запутанного мировоззрения царя. Да он бы всех отдал Жигмонту и не поморщился! Ему никто не нужен! Он способен управлять один. Только тот, кто усвоил эту простейшую истину, может рассчитывать на благосклонность и сохранять ее длительное время. Малюта единственный из Иоаннова окружения не переоценил себя и дружбой царя пользовался более десяти лет.
