Марк Орлов - Сказания и легенды средневековой Европы
После того Великий Мастер прочитал еще пародию на молитву.
Вся эта церемония закончилась отвратительным и жестоким жертвоприношением. Принесли живого, совершенно белого ягненка, привязанного к деревянной доске. Несчастное животное блеяло. Его возложили на особый алтарь, стоявший в стороне. Великий Мастер после разных кривляний и выкрикиваний зарезал ягненка. Потом он подал золотое кольцо одной из обезьян, и та надела его на палец другой обезьяне. Это была церемония обручения. Потом, взяв в руки кропило, Великий Мастер обмакнул его в кровь зарезанного ягненка и окропил ею сочетанных браком обезьян. Этим и закончилась шутовская церемония во втором храме.
Публика вся перешла в третий храм. Этот храм был посвящен матери рода человеческого — Еве. Что именно в нем происходило — это Батайль отказывается описывать за несовместимостью сюжета с общепринятыми понятиями о приличиях. Здесь на сцену явилась та же Саундирун, которая лицедействовала в первом храме. И вот между нею и Великим Мастером была разыграна некая мимическая сцена, которую вся публика имела возможность созерцать. В этом храме, впрочем, все окончилось очень быстро.
Перешли в четвертый храм, носивший название святилища Розы-Креста. В этом храме Батайлю привелось видеть великие чудеса. Здесь тоже не было статуи Бафомета, а вместо нее был какой-то ковчег, из которого поднималось синеватое пламя. Позади этого ковчега стоял крест высотою аршина в четыре, украшенный красною распустившеюся розою, стебель которой шел в ковчег и как бы вырастал из него. Над крестом виднелось громадное солнце с лучами, выделанное, очевидно, из массивного золота, а в центре этого солнца было вставлено серебряное изображение головы юноши с длинными волосами. В самом центре храма стоял круглый стол из розового гранита. Верхняя доска этого стола была аршина на полтора от пола.
Когда все разместились, два церемониймейстера поднесли Великому Мастеру огромную книгу и держали ее пред ним раскрытою. Великий Мастер начал читать, и хотя произносил слова громко и отчетливо, но Батайль ничего не понял; книга была написана на совершенно не ведомом ему языке. Но что поразило Батайля — так это удивительное акустическое свойство храма. На голос Великого Мастера отзывались, как эхо, монотонные звуки, шедшие и от гранитного стола, и от стен, так что весь воздух храма как-то странно дрожал и трепетал, отзываясь на голос чтеца. И чем дальше, тем грохот этого эха становился все громче и громче, и Батайлю, наконец, начало казаться, что содрогается буквально весь храм до самого основания. Каким образом был устроен этот фокус, Батайль не мог понять; хотя, впрочем, и мы, со своей стороны, не можем понять, что его тут так затрудняло и поражало, потому что мало ли какой причудливый вид может принять эхо.
Дочитав до конца свое заклинание или воззвание, Великий Мастер влил в пламя ковчега дьявольский ладан — раствор асса-фетиды, произнося при этом слова: частью непостижимые, частью совершенно нецензурные. Покончив с этим, он вскричал:
— Люцифер, по обычаю нашей веры, мы сейчас направим к тебе два существа, мужчину и женщину, чтобы они вознесли к твоим божественным стопам наши мольбы и прошения. Пусть войдут девадаси и исполнят свое дело.
Двери храма открылись, и в него вступили семь молодых девушек, во главе которых шла знакомая нам Саундирун. Они сейчас же взобрались на стол и расположились кругом по краю его, а Саундирун поместилась в середине этого круга.
Тогда Великий Мастер запел какую-то дикую песнь, отбивая такт ногою. Вслед за ним запели многие из присутствующих, а затем пение подхватили все девадаси. Шесть девушек, образовавших круг, медленно ходили по этому кругу, держась за руки, тою особенною манерою, которая уже раньше была описана Батайлем, т. е. согнув пальцы крючком. При каждом круге девадаси все теснее и теснее сближались между собою и вместе с тем приближались к центральной фигуре, т. е. к Саундирун. Движение их делалось все быстрее, так что за ними, наконец, стало трудно следить глазами. Темп пения тоже постепенно учащался, и сами певцы, в особенности Великий Мастер, тоже начали выделывать нечто вроде плясовых движений. Пение сделалось страшно громким и резким; девадаси до такой степени сблизились между собою, что держались уже не за руки, а обхватив одна другую за талии. Голос Саундирун, превратившийся в какой-то жалобный плач, резко выдавался из хора других голосов. И вдруг она испустила крик, словно ей сдавили горло. Потом она громко застонала, потом вновь испустила пронзительный крик и затем внезапно остановилась. Ее подруги тотчас разорвали свой круг и расступились. Между ними оказалось совершенно пустое пространство, пустая середина стола. Саундирун бесследно исчезла, словно испарилась.
Батайль уверяет, что он все время не спускал глаз со стола и может засвидетельствовать о полной внезапности исчезновения девушки. Если тут было какое-нибудь жонглерство, то, во всяком случае, оно было проделано с неподражаемым искусством. Батайль был так поражен, что даже принялся протирать себе глаза.
Между тем вслед за исчезновением Саундирун Великий Мастер провозгласил:
— Сестра наша Саундирун удалилась к тому, кому мы поклоняемся. Слава ему!
— Где святой, которого мы ожидаем? — вопросил Великий Мастер.
В тот же момент раздались три громких удара в двери храма и из-за них послышался голос:
— Я здесь!
Дверь отворилась, и вошел тот, кто возвестил о себе. Это был факир — старик с совершенно лысою головою, чрезвычайно худой, с бородою, спускавшеюся ниже груди. Вступил он в храм особенным церемониальным шагом: продвигался вперед, делая беспрестанные обороты около себя. Так, быстро вертясь и сверкая своими мрачными глазами, факир подошел к тому столу, на котором только что совершилось исчезновение Саундирун. Здесь он остановился, и в этот момент все лампы в помещении ярко вспыхнули, словно сразу загорелось все масло, которое было в них налито. Великий Мастер обратился к нему с вопросом:
— Это ты тот святой, которого мы ждем?
— Да, — ответил факир. — Жизнь, которую я вел, полная лишений, воздержания, поста и молитв, позволяет мне прямо направиться к нашему божеству в его огненное царство. Я готов.
По приглашению Великого Мастера все опустились на колени. Великий Мастер что-то запел. Факир взлез на стол, а те девадаси, которые раньше кружились около Саундирун, теперь разместились около стола на коленях, лбами в пол.
Между тем церемониймейстеры затушили все лампы, кроме одной средней, висевшей прямо над столом, так что один стол и был освещен, а все остальное пространство храма тонуло во мраке. Тогда началось второе чудо, виденное Батайлем в этом храме.
В то время как Великий Мастер продолжал петь свои дьявольские псалмы, факир, стоя на столе, все оборачивался вокруг себя. Церемониймейстер подал Великому Мастеру кадило, в которое вместо ладана была всыпана асса-фетида. Мастер обошел весь стол кругом, кадя на него этим смердящим дымом; факир тем временем начал вертеться все быстрее и быстрее и, наконец, его верчение превратилось в какое-то мелькание, при котором было почти невозможно различить его ноги. Стало, наконец, казаться, что он вертится в воздухе, словно и не прикасаясь ногами к столу. Слышен был даже свист воздуха от его безумного движения. Навертевшись вдосталь, факир вдруг остановился и сделался страшно бледен, почти как мертвец. Великий Мастер прервал свое песнопение; настала страшная тишина. В этот момент глаза серебряной головы, помещенной внутри золотого солнца, о которой мы выше упоминали, вдруг превратились в два зеленых изумруда, из которых исходили необычайно яркие лучи зеленого света. Эти лучи ударили прямо в лицо факиру, а потом опустились и вновь поднялись, освещая всю его фигуру. Вслед за тем глаза серебряной головы потухли, но старик-факир остался зеленый, словно пропитанный этим волшебным светом, который прошел по нему. Но этого мало: все тело факира сделалось как бы прозрачным, и сквозь его кожу явственно просвечивали его внутренности. Он низко наклонил голову, будто бы погруженный в глубокое созерцание. Постояв так некоторое время, он поднял голову, и его лицо стало совершенно бесстрастным и спокойным. Его фигура становилась все более и более неподвижной. Оне каждой минутой как будто бы все более и более тощал и вытягивался. Его руки были прижаты к телу, ноги плотно сдвинуты. Он застывал в этой неподвижной позе. Батайлю даже показалось, что его уши прижались к черепу, губы стали тоньше и слиплись, и нос тоже ввалился. Худоба его сделалась почти потрясающею. Это был скелет, плотно обтянутый кожею. Наконец и глаза факира мало-помалу потухли, сделались неподвижными и тусклыми; мигание прекратилось. Факир сделал очень глубокий и продолжительный, вздору и Батайль своим опытным глазом врача-практика ясно видел, что старик перестал дышать. Батайль стоял очень близко к нему. Тишина в храме была мертвая. Но Батайль еще ясно слышал среди этой тишины медленные удары сердца факира. Прошло приблизительно около четверти часа, в течение которого этот человек, перед тем живой и делавший самые усиленные движения, превратился в мумию. Когда это превращение, при глубочайшем молчании присутствовавших, вполне закончилось, на стол взобрался один из церемониймейстеров и одною рукою поднял тело факира, ставшее словно невесомым, и положил его на стол, обращаясь с ним при этом как со стеклянною вещью, словно опасаясь, как бы он при неосторожном движении не разбился. Потом на стол поднялся сам Великий Мастер.
