Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие
Маман пересел со своего видавшего виды старого рыжего жеребца на белого коня-трехлетку из породы, выведенной в косяках Мурат-шейха. День-деньской кочует Маман-бий на этом коне по аулам. Его видят и на поле у хлеборобов, и в степи — среди табунщиков и чабанов. Но только выпадет свободная минутка, неотступно встает перед ним тревожная мысль о «бумаге великой надежды». Обхватив голову руками, он думает, думает о том, что надо бы ему опять поехать в Санкт-Петербург, и тут же останавливает себя: «Нельзя, Маман, народ оставлять, опять разорят его лиходеи. Не со стороны, так родовые распри изнутри его доконают…»
Но особенно опасается он коварства Жанибек-тархана. Чтобы не опустились натруженные руки людей, никому не говорит о своих опасениях, только все чаще и чаще навещает свой гарнизон в Жанакенте, беседует с воинами, чтобы не ослабляли бдительности, повсечасно думали о защите Родины.
«Что наипаче для страны опасно?»- спрашивал нукеров Маман. «В первое время разорения голод опасен», — отвечали. Теперь стали говорить: «Враг, исподтишка нападающий». Не почел возможным Маман и дальше таить про себя тревожные свои думы.
— Слыхали, джигиты, слово Жанибек-тархана: мол, не буду я сыном своего родного отца, если головы с вас не поснимаю? Ждет упрямый султан своего часа и нападет на нас непременно.
Во главе нукеров по-прежнему стоял Шамурат-бий. В душе ненавидевший Мамана, открыто, однако, выступить против него или вредить потихоньку он не решался. Не верил своим подчиненным. Особенно сомневался он в Бектемире и Кейлимжае: «Эти — голь перекатная — ив бога не верят, на Мамана своего молятся!». Тая свои замыслы про себя, он старательно повторял слова Мамана, первым отвечал на его вопросы.
Держа путь на учения в окрестности Жанакента, встретили они посольство Рыскул-бия, от усталости едва держащегося на своем изнуренном коне. Увидя парней, один за другим сходящих с лошадей, старик приосанился в седле и подал руку Маману, почтительно подошедшему к нему с протянутыми ладонями.
— Привет вам, джигиты, от каракалпаков Хорезма, — важно молвил он.
А сын Кара-батыра Гаип, преодолевая усталость дальнего пути, спешился и поочередно обнимался со всеми нукерами.
Все толпой повели гостей в Жанакент. Нукеры, остававшиеся в городе, расстелили гостям дастархан в тени увитой виноградом беседки, принесли чай, лепешки, мясо — все, что было у них лучшего…
Рыскул-бий и Гаип-батыр объездили большую часть каракалпакских племен, расселившихся по берегам Сырдарьи и Жанадарьи во владениях хивинского хана. Есенгельды-бий, который еще в 1743 году увел за собой половину кунградцев, наладил, оказывается, добрососедские отношения с родом покойного Шердали. Места у них для жизни удобные: с трех сторон вода — море и реки — и только одна граница проходит по суше. Если держать там крепкую воинскую заставу, враг не пройдет (разве что зимой!). Понравилось Рыскул-бию, как обжились там люди, только настроение Есенгельды и других биев старику не понравилось. Одеваться они стали щегольски, по-хорезмски. Вместо традиционной черной шапки многие водрузили на головы высокую меховую — шегирме. В произношении появилась у них слащавость, в движениях — манерность. На уговоры Рыскул-бия вернуться обратно, селиться снова на Сырдарье, блюсти единство рода кунград Есенгельды отрезал решительно:
— Не пойдем, Рыскул-отец. Достаточно плевали мы против ветра, все лицо себе перемазали. Пойду к хану в Хиву, возьму у него ярлык на власть над всеми каракалпаками здешними.
— А если хан захочет на тебя плюнуть, ты ему сам лицо свое подставишь? — скорбя вопрошал старик.
— Человек, давший себе слово не плевать против ветра, волен идти, куда захочет.
Рыскул-бий не раз еще приступал к уговорам. Просил если не переселяться, то хоть воинскую помощь в случае нападения врагов оказать. Но с Есенгельды кашу не сваришь, так и отъехали от него ни с чем.
На обратном пути долго гостили в ауле Убайдулла-бия, расселившего свой род по берегам Жанадарьи. Этот род, видимо, обжился здесь прочно. Даже городок свой построили для единственного сына Убайдуллы Орын-бая. Принесенные Рыскул-бием вести о бесславной гибели Гаип-хана и Абулхаира истинно обрадовали Убайдулла-бия. От души заверил он, что ничего не пожалеет для помощи родным каракалпакам, где бы она ни понадобилась. Обещал собрать весь аул Шердали и всех остальных биев мангытских, а если послушается, то и Есенгельды, когда понадобится Нижним Каракалпакам воинская помощь.
Рассказывая о своем посольстве, Рыскул-бий умалчивал о недостойных словах Есенгельды, больше говорил о добрых посулах хорезмских биев. А Гаип-батыр, желая поднять дух сородичей, тоже кое-что утаил, преувеличивая готовность хорезмских каракалпаков прийти на помощь в нужде. Но под конец своей речи почему-то ляпнул:
— Земля их очень была бы удобна и для таких нищих каракалпаков, как мы.
— Не болтай, дурень! — Рыскул-бий рассердился. — Бежать за людьми, покинувшими землю отцов, — все, равно что заживо умереть. Разуваться, воды не видя, падать с коня, врага не видя, — бабское это дело!
Все умолкли, будто воды в рот набрали. А Шамурат-бий оглянулся на Гаип-батыра, подмигнул: мол, после поговорим.
Рыскул-бий немало размышлял о том, как принесет и передаст своим людям доброе слово надежды, но скрывать от старейшин истинное положение вещей считал неуместным. Вечером вызвал Рыскул-бий к себе Мамана и Шамурата и сказал им доверительно:
— А Есенгельды-то от нас отрекся. Не хочет плевать против ветра. От него помощи не ждите.
Маман в гневе раздул ноздри, желваки заиграли у него на щеках, сидел, разглаживая усы, покачивался.
— Невдомек ему, что вверх плевать все равно что плевать против ветра, — сквозь зубы процедил он.
— А с другой стороны, Есенгельды прав, — спокойно молвил Шамурат-бий.
Рыскул-бий в ярости повернулся к Шамурату. Маман-бий обжег его охненным взглядом. Шамурат оставался безмятежным. Лицо его не выражало ровно ничего.
Будто договорились между собой посланцы каракалпаков, — назавтра появился и Есим-бий. Бухарские каракалпаки заверяли, что помощи братьям своим не пожалеют, а назад возвращаться не хотят.
И снова начались споры между родами. Шамурат-бий осмелел, горой вставал за честь Есенгельды перед джигитами, до небес превознося его «истинную заботу» о славном роде кунград. Вы, дескать, Мамана не слушайте, — ему вашей крови не жалко!
На бахче невезучего и дыня получается пестрой. Не успели люди посудачить о новых разногласиях между собой, как у ворот Жанакента объявился враг. На рассвете Жанибек-тархан со всех сторон обложил город. Опять настали черные дни. Пока бии поспешно готовили войско к отпору, Шамурат-бий тихонько выбрался из Жанакента и принялся снаряжать свой аул к откочевке. Рыскул-бий не стерпел такого позора. Призвал к себе Гаип-батыра, приказал ему поймать Шамурата, руки-ноги связать и до конца боя выставить изменника на позор перед городскими воротами.
Сам Маман-бий накрепко прикрутил предателя к воротам осажденного Жанакента. Весь народ поднялся на врага, Рыскул-бий, под развернутым знаменем, сам встал во главе войска и вывел его из города навстречу врагу.
— Эй, Жанибек-тархан! — кричал старик со своего огромного боевого коня. — Не будь трусом, выезжай, поговорим!
Враг безмолвствовал. Неподвижно стоящий впереди войска на своем широкогрудом жеребце Жанибек-тархан не ответил ни слова. Готовясь к поединку, старец давал последние наставления Маману:
— Если проиграешь битву, сын мой Маман, не сочти за унижение спрятаться в кусты, веди народ в Хорезм по следу Есенгельды. Другого выхода нет. Надо почки сохранять, а листья потом развернутся. Когда объединишь весь народ каракалпакский, присоединяйся к русским. Мы от русских худа не видали. Русское ружье вывело нас из ханского плена. Помни: тот чабан мудр и хорош, кто умеет защитить овец от волка. В наше время мудрым быть тяжело, будь хоть хорошим. Сколько бы бед ни свалилось на твою голову, не разрывай союз живых, соединяй народ свой с русским.
А я… иной раз мертвый приносит больше пользы, чем живой. Родные и близкие мои уронили себя в глазах кунграда, а может быть, и моя цена уже не велика. Одно знаю: если умру, многие обо мне пожалеют и весь кунград пойдет за гробом. Коли паду в битве, пошли Гаип-батыра с вестью: «Умер Рыскул-бий!»- сам увидишь…
С этими словами он послал своего старого гнедого вперед, а Жанибек-тархан, стоящий рядом с Отетлеу-тарханом, во главе своего тысячного войска, глумливо крикнул:
— Эй, старый баран! Если сам отрежешь и принесешь нам голову своего Мамана, мы тебя, так и быть, помилуем
Рыскул-бий вздрогнул от оскорбления и, не сбавляя хода гнедого, метнул боевое копье. Прицел был точным, один из двух всадников упал, но это был Отетлеу-тар-хан. Жанибек с гиком бросился вперед и на скаку своего тяжелого темногривого коня снял Рыскул-бия с седла.
