Дмитрий Барчук - Сибирская трагедия
Он нахмурился, выпил еще виски и хриплым голосом ответил:
– Ерунда. Я просто не смог увлечь местное население белой идеей. Вы знаете, Коршунов, когда в 1904 году я отправился в Арктику на поиски пропавшей экспедиции барона Толля[181], то случалось самому править собачьими упряжками. Так вот, в холод, в пургу, когда собаки валились с ног от усталости, их надо было подбадривать. И я кричал им по-якутски (они привыкли к этому языку): «Вперед, черти! Еще немного! Там впереди много вкусной еды и теплый ночлег. А здесь только холод и смерть». И как только я переставал кричать, собаки тут же останавливались и валились на снег от изнеможения. Таковы и люди. Пока их погоняешь, они слушаются тебя и тянут из последних сил. Но стоит только ослабить вожжи…
Я снова повернулся к карте и стал очерчивать примерный путь полярной экспедиции Колчака.
– Насколько мне известно, барон Толль стремился открыть загадочную Землю Санникова, которую кто-то когда-то видел вдали в хорошую погоду. Забрался далеко на север, в полярную глушь, на одинокий остров Беннета, где и погиб.
– Да, вы верно осведомлены. Читали журнал Русского географического общества?
– Я долго работал с Григорием Николаевичем Потаниным, а он всегда тщательно отслеживал маршруты всех исследовательских экспедиций, – заметил я и продолжил: – Вам ведь тоже хотелось открыть Землю Санникова, это полярное Эльдорадо[182]? Спасение Толля было лишь поводом? Признайтесь, ваше высокопревосходительство!
– А какому исследователю не лестно стать первооткрывателем новых земель? – ответил вопросом на вопрос адмирал.
Я продолжал очерчивать на карте маршрут экспедиции Колчака.
– Итак, вы обогнули Таймырский полуостров вдоль береговой линии и отправились дальше на северо-восток искать барона и неведомую Землю Санникова?
Колчак кивнул головой.
– Я представляю, как вам было обидно, что вы не взяли от Таймыра чуточку севернее. Тогда бы лавры открытия Северной Земли, целого островного архипелага, по площади сопоставимого с Сахалином, остались бы за вами, а не за Вилькицким[183].
Я попал в точку. Адмирал побледнел и вцепился своими сухими длинными пальцами в спинку кресла. Мне казалось, что я слышал треск сокрушаемого дерева.
Мне же хотелось добить оппонента, разрушить его мировоззрение до основания, камня на камне не оставить от его философии.
– Погнавшись за призрачной мечтой, вы прошли мимо нового архипелага, а барона так и не спасли. И сами чудом остались в живых.
Колчак молчал, только его черные глаза злобно сверкали, как у затравленного зверя.
– Я не такой знаток восточной философии, как вы. Но знаю, что в китайском языке иероглиф «кризис» состоит из двух значков. Первый означает «угрозу», второй – «шанс». Судьба дала вам такой шанс, Александр Васильевич, на новой обетованной земле (ведь Сибирь ничем не хуже Америки) создать демократическую Россию, но вы его упустили, снова погнавшись за мифической Землей Санникова – облагороженной империей.
Он, стиснув зубы, стоически хранил молчание.
– Нет, никакой вы не Наполеон. Поражения на фронтах тому подтверждение. Вы и не Вашингтон, потому что не смогли создать новое государство. Вы более похожи на несчастного генерала Монка[184], утопившего в крови английскую революцию и вернувшего на трон Стюартов. Только и здесь вас постигла неудача. Хаос революции оказался сильнее реставрации вами прогнившего самодержавия, чиновничьего и военного произвола. И теперь большевистские варвары превратят нашу прекрасную Сибирь еще в худшую каторгу, чем при царе.
Он вскочил с кресла и стал нервно ходить по салону.
– Еще не все потеряно. Мне помогут японцы. Они единственные оказались верны союзническому долгу.
Я горько усмехнулся.
– Утопающему свойственно хвататься за соломинку. Только даже в случае успеха этой авантюры Сибирь окажется потерянной для России навсегда, она станет Японией.
Верховный правитель встал и ледяным тоном произнес:
– А вы не боитесь, господин Коршунов, что я прикажу вас расстрелять?
– Сделайте одолжение, ваше высокопревосходительство. Это не самый худший выход из моего положения.
После этих слов я отвесил дерзкий поклон и повернулся к двери. Но она сама распахнулась мне навстречу, и в салон вошла очень бледная женщина с благородными чертами лица и гордой осанкой. Это была гражданская жена адмирала Анна Васильевна Тимирева. Рассказывали, что она оставила во Владивостоке мужа и сына, чтобы быть рядом со своим возлюбленным.
Почему настоящие благородные женщины влюбляются в фанатиков и героев, принося свою жизнь на алтарь служения сомнительным идеям? Ведь Полина тоже полюбила меня, когда я был героем революции, а когда стал служить государству, бросила и нашла нового бунтаря.
Адмирал стушевался и смущенно произнес:
– На сегодня вы свободны, господин Коршунов.
А когда я уже был в дверях, добавил:
– И спасибо за откровенность.
На подъезде к Нижнеудинску наш поезд остановился у семафора. Утопая по колено в сугробах, к вагону адмирала пробрался человек в валенках и в надвинутой на лоб шапке с завязанными на подбородке ушами. Солдаты конвоя не сразу признали в нем чешского офицера, но, приглядевшись к форме, впустили в тамбур.
Вытряхнув из валенок снег и отдышавшись, майор сообщил адъютанту адмирала, что в городе установлена новая власть, и поезд Колчака по распоряжению штаба союзных войск задерживается «до дальнейших распоряжений». Он также обмолвился о своем намерении разоружить конвой, но ему со смехом в этом было отказано.
Отогревшись, чех пошел на станцию за новыми инструкциями. Вернулся он через пару часов. И его слова уже ни у кого не вызвали улыбки.
– Чехословацким войскам поручено охранять поезд адмирала и эшелон с золотом на станции Нижнеудинск, территория которой объявлена нейтральной зоной. Вы пока можете оставить при себе оружие, но в случае вооруженного столкновения с местными властями мы будем вынуждены разоружить обе стороны…
Наш поезд отогнали на дальний путь, и чехи сразу оцепили его, направив дула своих пулеметов и в сторону вокзала, и на нас.
Время работало против Колчака. За две недели сидения в Нижнеудинске из Верховного правителя России он превратился в свергнутого диктатора, от которого отвернулись почти все его прежние друзья.
В мемуарах белых эмигрантов адмирал зачастую предстает в образе великомученика, погибшего за родину и идею. Как последний русский царь Николай II. Некоторые современники даже сравнивают Колчака с Иисусом Христом, также преданным последователями и взошедшим на свою Голгофу. Советские же историки считают участь сатрапа закономерной местью восставшего народа. Но и те, и другие почему-то замалчивают главное – кто сверг Колчака? Мифический Политцентр, эсеры, большевики?..
Полковник Ивакин в Новониколаевске, генерал Зиневич в Красноярске, генерал Гайда во Владивостоке и, наконец, могильщик колчаковского режима штабс-капитан Калашников[185], которому удалось-таки довести вооруженное восстание в Иркутске до победы и восстановить народовластие на территории Сибири… Все они служили в Сибирской армии и поднимали своих солдат против диктатора под сибирскими бело-зелеными, а вовсе не красными знаменами.
Они осознали, что переворот 18 ноября 1918 года в Омске, сделавший из завезенного англичанами контр-адмирала всероссийского Верховного правителя, как, впрочем, и уфимские соглашения, лишившие Сибирь независимости ради жертвенного спасения империи, были ошибками. Бесстрашные патриоты хотели вернуть Сибирскую республику, наивно полагая, что если они избавятся от диктатуры, то наступающие большевики согласятся сесть с ними за стол переговоров и признают, как они еще полгода назад обещали союзникам, суверенитет Сибири. Но ужасы Гражданской войны не изменили идеологов большевизма, и даже напротив – сделали их еще более жестокими и коварными. Давать невыполнимые обещания они были мастерами еще до октябрьского переворота, а добивать поверженного противника их научила война. И вовсе не вина, а беда сибирских повстанцев, что они, избавившись от одной диктатуры, не сумели противостоять наступлению другой, как показало время, более страшной и кровавой. Они не достойны порицания, как предатели, переметнувшиеся к врагу, им можно только посочувствовать. Безжалостное время разбило их прекрасные идеалы. Горячо любимая ими Сибирь в скором времени была превращена в еще худшую каторгу, чем была при царях. Такая вот гримаса истории.
Итак, власть правительства в новой столице – Иркутске – пала. От штаба союзных войск чехословацким подразделениям в Нижнеудинске пришли новые инструкции. Их огласил майор Новак, ставший для нас чуть ли не родным за две недели переговоров.
