Генрик Сенкевич - Огнем и мечом. Часть 2
Между тем вести приходили самые разноречивые, наверное же никто не знал ничего. Предусмотрительный Хмельницкий собрал всех своих людей в одном месте, умышленно не выпуская ни единого казацкого или татарского разъезда, чтобы не дать королю случая захватить «языка». Мятежный гетман такой вынашивал замысел: оставив часть войска под осажденным Збаражем, доживающим последние дни, самому с почти всею казацкой и татарской ратью неожиданно напасть на королевское войско, окружить его и предать короля в руки хана.
Так что не без причины лик короля в тот вечер был мрачнее тучи: ничто больней не ранит монаршьего достоинства, нежели сознание собственного бессилья. Ян Казимир откинулся в изнеможении на спинку кресла, уронив руку на стол, и молвил, указывая на карты:
— Бессмысленно это, бессмысленно! Достаньте мне языков.
— Ничего большего и я не желаю, — ответил Оссолинский.
— Разъезды вернулись?
— Вернулись ни с чем.
— Ни одного пленного?
— Окрестные только крестьяне, которые ничего не знают.
— А пан Пелка вернулся? Он ведь непревзойденный охотник за языками.
— Увы, государь! — отозвался из-за кресла староста ломжинский. — Пан Пелка не вернулся и не вернется — он погиб.
Воцарилось молчание. Король уставил мрачный взор на горящие свечи и забарабанил пальцами по столу.
— Неужто вам нечего посоветовать? — промолвил он наконец.
— Надо ждать! — торжественно произнес канцлер.
Чело Яна Казимира избороздилось морщинами.
— Ждать? — переспросил он. — А тем временем Вишневецкий и региментарии побеждены будут под Збаражем!
— Еще немного они продержатся, — небрежно заметил Радзе„вский.
— Помолчал бы, любезный староста, когда ничего хорошего сказать не можешь.
— А я как раз хотел дать совет, ваше величество.
— Какой же?
— Отправить надобно кого-нибудь под Збараж будто к Хмельницкому на переговоры. Посол и узнает, там ли хан, а по возвращении расскажет.
— Нельзя этого делать, — ответил король. — Теперь, когда Хмельницкий объявлен мятежником и за его голову назначена награда, а запорожская булава отдана Забускому, не гоже нам с Хмельницким вступать в переговоры.
— Значит, к хану надо послать, — сказал староста.
Король обратил вопрошающий взор на канцлера, который поднял на него свои строгие голубые глаза и сказал:
— Совет недурен, да Хмельницкий, вне всякого сомнения, посла задержит и все старания пропадут напрасно.
Ян Казимир махнул рукой.
— Мы видим, — медленно произнес он, — что вам предложить нечего — выслушайте тогда наше решенье. Я прикажу трубить поход и поведу все войско на Збараж. Да свершится воля божия! Так и узнаем, там ли хан или нет его.
Канцлер знал, сколь безудержной отвагой обладал король, и не сомневался, что сказанное исполнит. С другой стороны, из опыта ему было известно, что, если государь что-нибудь замыслит и станет на своем упорствовать, никакие отговоры его не поколеблют. Потому он и не стал сразу противиться, даже похвалил самую мысль, но спешить не посоветовал, доказывая, что можно то же самое сделать завтра или день спустя, — а тем временем вдруг да прибудут добрые вести. С каждым днем должен усугубляться разброд среди черни, напуганной неудачами под Збаражем и слухами о приближении королевского войска. Смута растает от сияния имени его величества, как снег от солнечных лучей, — но на это требуется время. В руках же монаршьих судьба всей Речи Посполитой, и, будучи перед богом и потомками за нее в ответе, он не вправе подвергать себя опасности, тем паче что, случись беда, збаражским войскам уже неоткуда будет ждать спасенья. Канцлер говорил долго и выразительно: образцом краснословия могли бы послужить его речи. И в конце концов он убедил короля, хотя и утомил. Ян Казимир опять откинулся на спинку кресла, пробормотав нетерпеливо:
— Делайте, что хотите, лишь бы завтра у меня был язык.
И снова настало молчанье. За окном повисла огромная золотая луна, но в покое потемнело — свечи успели обрасти нагаром.
— Который час? — спросил король.
— Скоро полночь, — ответил Радзе„вский.
— Не буду сегодня ложиться. Объеду лагерь, и вы со мною. Где Убальд и Арцишевский?
— В лагере. Пойду скажу, чтобы подали лошадей, — ответил староста.
И направился к двери. Вдруг в сенях сделалось какое-то движение, послышался громкий разговор, торопливые шаги, наконец дверь распахнулась настежь, и вбежал запыхавшийся Тизенгауз, королевский стремянный.
— Всемилостивейший король! — воскликнул он. — Гусарский товарищ из Збаража пришел!!
Король вскочил с кресла, канцлер тоже поднялся, и из уст обоих вырвалось одновременно:
— Быть не может!
— Истинно так! Стоит в сенях.
— Давай его сюда! — вскричал король, хлопнув в ладоши. — Пусть снимет с души тяжесть!
Тизенгауз скрылся за дверью, и через минуту вместо него на пороге показалась незнакомая высокая фигура.
— Подойди, любезный сударь! — восклицал король. — Ближе! Ближе! Мы рады тебя видеть!
Рыцарь подошел к самому столу; наружность его была такова, что король, канцлер и староста ломжинский попятились в изумленье. Перед ними стояло страшное существо, более похожее на призрак, нежели на человека: изодранные в клочья лохмотья едва прикрывали его истощенное тело, посинелое лицо измазано было в крови и грязи, глаза горели лихорадочным блеском, черная всклокоченная борода закрывала грудь; трупный запах распространялся вокруг него, а ноги так дрожали, что он принужден был опереться о стол.
Король и оба вельможи смотрели на него широко раскрытыми глазами. В эту минуту дверь отворилась и гурьбою вошли сановники, военные и гражданские: генералы Убальд и Арцишевский, подканцлер литовский Сапега, староста жечицкий, каштелян сандомирский. Все, остановясь за спиной короля, уставились на пришельца, король же спросил:
— Кто ты?
Несчастный раскрыл было рот, попытался ответить, но судорога свела ему челюсть, подбородок задрожал, и он сумел прошептать только:
— Из… Збаража!
— Дайте ему вина! — раздался чей-то голос.
В мгновение ока подан был полный кубок — незнакомец с усилием его опорожнил. Меж тем канцлер сбросил с себя плащ, подбитый мехом, и накинул ему на плечи.
— Можешь теперь говорить? — спросил король спустя некоторое время.
— Могу, — немного увереннее ответил рыцарь.
— Кто ты?
— Ян Скшетуский… гусарский поручик…
— В чьей службе?
— Русского воеводы.
Шепот пробежал по зале.
— Что у вас? Что слышно? — с лихорадочной торопливостью вопрошал король.
— Беда… голод… сплошь могилы…
Король закрыл глаза рукою.
— Господи Иисусе! Господи Иисусе! — тихо повторял он.
Потом продолжил расспросы:
— Долго еще сможете продержаться?
— Пороха нет. Враг у самых валов…
— Много его?
— Хмельницкий… Хан со всеми ордами.
— И хан там?
— Да…
Наступило глухое молчание. Присутствующие лишь переглядывались, растерянность рисовалась на всех лицах.
— Как же вы выстояли? — спросил канцлер, не скрывая недоверия.
Услышав эти слова, Скшетуский вскинул голову, словно новые обретя силы, горделивое выражение сверкнуло на его лице, и он ответил с неожиданной силой в голосе:
— Двадцать отбитых штурмов, шестнадцать выигранных сражений в поле, семьдесят пять вылазок…
И снова настало молчанье.
Внезапно король расправил плечи и встряхнул париком, словно лев гривой; на желтоватом его лице проступил румянец, глаза блеснули.
— О господи! — вскричал он. — Довольно с меня этих советов, этого топтанья на месте — нечего больше медлить! Есть хан или нету, собралось или не собралось ополченье — хватит, клянусь богом! Сегодня же идем на Збараж!
— На Збараж! На Збараж! — повторило несколько решительных голосов.
Лицо прибывшего просияло, как ясная зорька.
— Милостивый король, государь мой! — сказал он. — С тобою на жизнь и на смерть!..
От этих слов как воск растаяло благородное монаршье сердце, и, не гнушаясь отталкивающим обличьем рыцаря, он обхватил его голову обеими руками и молвил:
— Ты мне милее иных, что в атласах. Господи! За меньшие заслуги некоторые получают староства… Знай, подвиг твой не останется без награды. И не спорь! Я должник твой!
И остальные вслед за королем тотчас начали восклицать:
— Не было еще рыцаря доблестней!
— Этому и среди збаражских не найдется равных!
— Славу бессмертную ты стяжал!
— Как же меж татар и казаков сумел пробраться?..
— В болотах прятался, в камышах, лесом шел… блуждал… без еды…
— Накормить его! — крикнул король.
— Накормить! — повторили прочие.
— Одеть его!
— Завтра получишь коня и платье, — сказал король. — Ни в чем не будет тебе недостатка.
Следуя примеру короля, все наперебой принялись превозносить рыцаря. Снова на него посыпались вопросы, на которые он отвечал с превеликим трудом, потому что все большую чувствовал слабость и едва не терял сознания. Принесли еду; в ту же минуту вошел ксендз Цецишовский, королевский духовник.
