Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
Не было внуков у Степана Стенстуры-Колычева, те сыновья, что женились, все бездетны, а Фёдор и не мыслил семью заводить. Может, потому Степан Иванович так холил-лелеял маленького княжича Юрия? Позже будут племянники у Фёдора Степановича, которые вместе с остальными его родственниками горько поплатятся за родство с опальным митрополитом Филиппом Колычевым.
Фёдор служил правителям честно, но с тяжёлой душой переносил нововведения молодой княгини Елены. А уж когда после смерти князя Василия на Русь пришла беда, точно замкнулся, всё больше в церкви да за книгами, ему не по нутру с ряжеными прихвостнями новой правительницы прыгать. Отец беспокоился, на Фёдора отчего-то косо поглядывал Телепнёв, как бы бедой не обернулось. Потому, когда однажды сын невзначай завёл разговор об иночестве, не сказал ни да, ни нет. А тот, видно, всё чаще о таком задумывался.
Однажды пришёл из храма сам не свой, задумчивый, но будто просветлённый. Отцу бы спросить, но не до того, другим занят. Маленького княжича Юрия на коня бы сажать пора, а тот едва сам ногами двигает, вот и измышлял Степан Иванович, как ему исхитриться, чтоб глупые болтуны лишнего не заметили...
А Фёдор услышал в проповеди слова, которые сколько раз уж сам читал, но вот не задевало же! О том, что нельзя служить двум господам. Видно, время пришло, понял, что либо Господу служить, либо жестокой правительнице с её полюбовником. А тут вдруг весть о гибели дяди и троюродных братьев!
Когда Степану Ивановичу сказали, что сын Фёдор исчез неведомо куда, никого не предупредив, он только рукой махнул:
— Пусть по себе жизнь выбирает...
Домашних подивило спокойствие, с которым отец отнёсся к пропаже сына, заподозрили, что знает что-то, но тот молчал, молчали и остальные. Да и боярыня Варвара не суетилась и не ахала, а ведь времена страшные, мало ли что...
Фёдор действительно бежал куда глаза глядят, хотелось уйти от мирской мерзости в дальнюю обитель, чтоб не вспоминать о разгульной Москве и её правительнице, не уберёгшей вдовью честь. Только куда идти? Поддался своему движению души, ушёл в чём стоял, а о том, как и куда пойдёт, и не думал, полагался на волю Божью.
Конечно, не просто так мерил версты Фёдор Колычев, он шёл к Студёному морю, где, точно знал, есть Соловецкая обитель. Слышал, что и мала она, и худа, да только дальше её тогда на Руси, почитай, и не было. Фёдора не путали ни скудость будущего пристанища, ни его удалённость, напротив, радовали.
Но сразу добраться до обители не удалось, слишком велики русские просторы, от Москвы до Студёного моря шагом быстро не дойдёшь. К тому же Фёдору не хотелось выдавать, кто он таков, а потому ни злата не взял, ни серебра, за подвоз платить нечем, топал ногами... Пришлось трудом подрабатывать. Вот когда пригодились молодому Колычеву его наблюдательность и отсутствие кичливости! Кроме того, надо было что-то есть. И тогда бежавший как можно дальше Фёдор Степанович напросился к крестьянину в Хижах на Онежском озере... пасти скот!
Суббота хороший хозяин, стадо у него немалое, самому не справиться. Потому, когда вдруг объявился новый человек и спросил, не приютит ли его за какую работу, даже долго не раздумывал. Только подивился, как человек попал в Хижи.
Оказалось, привёз на лодке местный крестьянин Михей Гнутый, плававший на берег за кой-каким товаром. Перед самым отплытием обратно на остров к нему вдруг подошёл этот странный человек, по виду вроде и русский, но уж слишком чистый и опрятный. Спросил, откуда лодочник, попросил отвезти подальше от людей.
— С чего бы? — усмехнулся Михей, внимательно оглядывая незнакомца. Нет, вроде на беглого не похож, на татя тоже. Но Гнутый тотчас осадил сам себя — откуда ему знать, как выглядит тать? Любой татем может оказаться.
— Не могу среди людей жить, — мотнул головой незнакомец.
Михей хотел было сказать, что тогда ему прямая дорога в монастырь, а то и совсем в скит, но передумал и почему-то предложил:
— Давай к нам!
— Это куда? — поосторожничал незнакомец. Эта осторожность не слишком понравилась Гнутому, но ответил:
— На остров! Людей у нас мало, но каждый на виду...
Цепкие глаза крестьянина в упор разглядывали человека. Тот кивнул:
— Поплыву, коли возьмёшь с собой. А чужих глаз я не боюсь, если только меня самого не продадите...
— Кому? — снова сощурился Михей.
Незнакомец совсем помрачнел, но, видно, выхода у него не было, уже тише проговорил:
— От княжеской немилости...
— Эк ты!.. — ахнул владелец лодки. — Какому это князю тебе не угодить пришлось?
Говоря это, он уже освобождал место в лодке для просителя. Тот всё понял без слов, забрался на своё место, протянул руку за веслом:
— Давай, грести помогу.
Михей осторожно отстранился:
— Я сам!
— Зря боишься, — усмехнулся незнакомец. — Я боярский сын Фёдор Колычев, был на службе у князя Старицкого... Сам ведаешь, как не любят нынче в Москве этого князя и всех его людей.
Гнутый сокрушённо помотал головой:
— Что-то слышал, да не до Москвы нам, со своими делами в Хижах управиться бы...
Помолчали, когда до берега уже было далеко, Фёдор снова предложил:
— Давай погребу. Устал же...
— Не... — упрямо мотнул головой крестьянин. — А куда ж ты теперь-то? Ты, чай, боярин, к простой жизни не привык.
Колычев довольно долго смотрел вдаль на плывущие и в небе, и в воде облака, на ставшую почти невидной полосу леса на берегу, потом вздохнул:
— Не привык, ты прав. Да только жизнь так поломалась, что придётся привыкать. А работы я не боюсь... Если можно, поживу в вашей деревне, покуда всё не уляжется, а потом подумаю.
Гнутый хмыкнул:
— Мы гостям всегда рады, но вот только гость ли ты? А ну как за тобой царская стража наедет, нас всех порубит?
— Никто меня не видел и, верно, пока не выслеживал, не то давно бы взяли. Опалы на меня пока нет, только на мою дальнюю родню. А ежели ты сам не расскажешь, кто я таков, то и знать не будут.
— Ага! — обрадовался Михей. — Я в деревне расскажу, что, мол, встретил нежданно богатого родственника, какого у меня никогда не было и быть не могло, и вот всем на радость привёз!
— Да я и сам понимаю, что белыми нитками шито. Но где-то же жить надо? Ежели не пригреете меня хоть на время, то придётся дальше топать.
Русский народ жалостлив, кому помощь нужна, тем всегда поможет. Только кивнул Михей:
— Ладно, поживёшь у нас, а там видно будет.
Помолчав ещё немного, вдруг объявил:
— Только трудиться придётся вместе со всеми! У нас даром хлебушек не едят!
Колычев улыбнулся:
— Не объем, не бойся.
— Деньги есть, что ли? — сощурил глаза Михей.
Фёдор помотал головой:
— С собой нет. Работать стану вместе со всеми, как скажут. А потом отблагодарю.
Гнутый что-то пробормотал невнятное, но по его недовольному взгляду было ясно, что не одобряет отсутствие звонких монет у своего нечаянного гостя.
Они долго плыли молча, потом Михей, видно, всё же устал и предложил Колычеву:
— Погреби ты, я править стану.
Тот не стал выговаривать, кивнул и пересел на середину лодки. В его руках силы было немало, размашистые гребки погнали судёнышко гораздо быстрее, чем у хозяина. Глаза Михея снова превратились в щёлочки, откуда подозрительно заблестели маленькие глазки.
— Говоришь, сын боярский? А гребёшь вон как!
Фёдор от души расхохотался:
— Я же сказал: много что умею! Мой отец Степан Иванович Колычев боярин небогатый, даром что родичей вон каких имеет да княжича Юрия воспитывает! Наши владения в Деревской пятине не только людскими руками подняты, но и нашими с батюшкой. Я не только грести приучен, но и косить, топором работать, не очень умело, правда, но остриё от обуха отличу...
Гнутый вытаращился на своего попутчика во все глаза:
— Да неужто бояре такими бывают?!
— Бояре всякими бывают... — вздохнул Колычев, усиленно работая вёслами. Дело близилось к вечеру, а плыть в ночи ему совсем не хотелось.
Вида, что Колычев действительно не боится труда, Михей постепенно успокоился. Он уже представлял, как станет рассказывать деревне о такой неожиданной встрече. Только подумать — боярский сын гребёт в его лодке, а он сам сидит как боярин! Ну дела...
Но похвастаться не удалось, когда Хижи уже были видны, Колычев вдруг попросил:
— Ты лишнего-то не говори, ни к чему всем знать, кто я и откуда...
Михей чуть помолчал и всё же возмутился:
— А чего ты боишься? Люди у нас хорошие, ежели ты к ним с добром, то и они не обидят.
— Боюсь, — откровенно признался Колычев. — Не гать, и не бежал, но княжеской немилости пока хоронюсь. Моих братьев кнутом на Москве били и казнили почём зря! И дядю Фёдора Михайловича в узилище гноят.
