Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс
(В 1861 году Рафаэль с просчитанным — что для него характерно — широким жестом нанял вместо себя в Четырнадцатый полк Седьмого корпуса Потомак-ской армии не одного, а двух солдат, и, хотя был обязан платить каждому довольно скромную сумму, на самом деле платил намного больше, при условии, что они никому — ни единой живой душе — не расскажут, сколько именно. И так как один из солдат погиб почти сразу, в Миссури, а второй — в битве при Энтитеме, под командованием генерала Макклеллана, масштабы Рафаэлевой щедрости так и остались неизвестны.) Бирюзовая комната была, возможно, самой великолепной в усадьбе, однако спустя несколько лет она была отделена от прочих, ее массивную дверь из розового дерева заперли на веки вечные, и с тех пор называли — лишь шепотом, да и то в основном слуги — Порченой.
Комната закрыта на замок уже более семидесяти пяти лет — так Вёрнон рассказывал Джермейн, гуляя по саду и указывая на окна третьего этажа. Увенчанная башенкой крыша протекала. Комнате этой суждено было остаться закрытой навсегда.
Маленькая девочка, скорее не полненькая, а крепко сбитая, смотрела на эркерные окна с широкими, украшенными средниками и не спрашивала почему — ответ она и так прекрасно знала.
(Другие дети, услышав рассказ, естественно, спрашивали почему, и Вёрнон отвечал, что комната эта проклята, на ней порча, и никому не дозволено переступать ее порог: в ней с их двоюродным прадедушкой Сэмюэлем Бельфлёром в возрасте двадцати с чем-то лет приключилось несчастье. Разумеется, дети спрашивали, что с ним стряслось — об этом спрашивала даже Золотко, которая в присутствии Вёрнона обыкновенно молчала, словно напуганная его горячностью, его неподдельной страстью — даже ее голос присоединялся к хору, вопрошающему: почему? Там привидения? Его убили? Что там, в этой ужасной комнате?)
Даже когда незадачливый Плач Иеремии спустя всего три года после смерти Рафаэля под давлением отцовских кредиторов был вынужден пустить с молотка картины, скульптуры и роскошную мебель, Порченая комната осталась закрытой. Эльвира не позволила бы мужу отпереть ее: она дала согласие войти в семейство Бельфлёров только при условии (слухи здесь, на севере, расползались далеко), что некоторые помещения в усадьбе навсегда останутся запертыми, а о некоторых несчастьях никто не будет упоминать; а даже если бы она позволила, ни один из слуг не решился бы переступить порог… Комната не просто заколдована — на ней порча. Тот, кто вдохнет ее воздух, может потерять рассудок, или умереть, или даже исчезнуть. (Ах, однажды летней ночью, разгоряченные зрелищем фейерверков, которые Бельфлёры запускали на южном берегу озера, Гидеон и Николас Фёр — обоим тогда было около двадцати — поскакали обратно в замок, намереваясь вскрыть эту дверь. Фейерверки были восхитительны — посмотреть на них съезжались даже те, кто жил за много миль от усадьбы, и все они, умолкнув от благоговения, наблюдали невероятные картины, что заполняли всё небо — «Извержение Везувия», «Битва на Хэмптонском рейде», «Бог наказывает Содом и Гоморру»; и вдруг ни с того ни с сего мальчикам взбрело в голову, что больше им никогда не представится такой замечательной возможности пробраться в Порченую комнату. Конечно, они не верили, что комната действительно проклята, и презирали старые выдумки про привидений и духов, поэтому никакой опасности в этой идее не видели — разве что опасность наказания в том случае, если их поймают. Однако, когда они, вооружившись двумя ломиками, отверткой, деревянным молотком и стамеской, попытались взломать дверь (украшенную чудесной резьбой в стиле рококо и инкрустированную золотом и бирюзой), их почти тотчас же охватило странное чувство… апатии… апатии и головокружения… Словно они очутились на глубине, на дне океана, не в силах поднять руку, не в силах поднять голову… Они ощущали такое давление на каждый квадратный сантиметр своего тела, даже на глаза, что ни один не был способен вымолвить ни слова, не мог рассказать другому про навалившуюся слабость… или болезнь… или головокружение… или внезапный страх. Спустя всего десять минут Гидеон выпустил из рук инструменты и, спотыкаясь, поплелся прочь, а за ним на четвереньках последовал и Николас, и больше об этом случае они не заговаривали.)
К великой гордости своего отца, молодой Сэмюэль Бельфлёр с отличием закончил Вест-Пойнт, а в возрасте двадцати шести лет получил звание старшего лейтенанта гвардии Чотоквы. Судя по фотографиям, он был обычным смазливым юношей с глубоко, по-бельфлёровски, посаженными глазами, аккуратными усиками и нижней челюстью, выдававшей в нем человека одновременно импульсивного и заносчивого, однако здесь он считался признанным первым красавцем северного края. Сэмюэль отличался удивительной грацией и самообладанием, не покидавшим его никогда — гарцевал ли он в полном обмундировании на своем жеребце Ироде (ремешок горностаевого шлема облегал его подбородок, а затянутая в белую перчатку рука покоилась на сабле); танцевал ли на роскошных балах, которые в пятидесятых годах так любили устраивать землевладельцы Долины; обсуждал ли самые насущные вопросы с друзьями отца в богато обставленной гостиной — например, решение Пейна освободить восьмерых рабов, привезенных в Нью-Йорк для дальнейшей отправки в Техас, вызвавшее великое смятение в рабовладельческих штатах и великую радость повсюду. У Сэмюэля были вьющиеся каштановые волосы, мягкий голос, учтивые, пусть и сдержанные, манеры, и он вгонял в краску своих неотесанных братьев Родмэна и Феликса (или Иеремию, как настаивал Рафаэль,),
