Байки старого шамана - Александр Эрдимтович Башкуев
Мои товарищи меня выслушали и надолго задумались. Лишь на другой день меня опять вызвали в эти места и попросили дать им совет, как лучше всего подвести японцев к утечке. Я уже все придумал, и через пару дней кузину мою, народную артистку России, вызвали из Москвы, где она в эти дни проходила свою режиссерскую стажировку, в Бурятию, якобы для организации концертов для советских солдат и офицеров, которых в те дни перевозили на Халхин-Гол. На этом же поезде ехал японский консул, своими глазами решивший посмотреть на советские войска, которые, по слухам, перебрасывали в Монголию. По дороге поезд чуть не сошел с рельсов. Не сильно, а так, чтоб пара на тележке под паровозом залюфтила-застукала. Поезд остановили, вагоны переформировали, а купе уплотнили. И в итоге — первая женщина-режиссер на Востоке и японский консул разделили одно купе. Ничего дурного или порочного, благо они там были вместе с охраной: просто японский самурай неделю кормил даму в вагоне-ресторане, она ему пела, а он ей дарил цветы и шампанское. Кроме того в телеграммах он сообщал кому-то в Китай, что «познакомился с чудесной птицей, которая поет ему удивительные истории» и просил разрешения на начало вербовки, а также просил уточнить послужной список моего свата Бориса, особенно его участие в советско-германской экспедиции по борьбе с сифилисом. В очередной телеграмме он написал, что «некий хан нынче находится где-то со своими былыми товарищами-камерадами», а «подробности уточняю». По рассказам, японская разведка ото всех этих известий пришла в неистовство, причем повышенная активность была нами зафиксирована в японском посольстве в Германии. То есть то, что против них ополчимся мы, не было для самураев никаким секретом, но то, что их предаст бесноватый фюрер, стало для азиатов выше их понимания.
Когда же поезд прибыл в Улан-Удэ, и моя кузина добралась домой, а японский кавалер оставался в гостинице, у этой самой гостиницы была задержана моя самая младшая кузина из этого рода — Ольга, которая несла Марии от японца записку. В ней тот просил подтвердить, что из Германии в Монголию от Гитлера приехали именно офицеры-словаки. Мы не знали точно, что успела рассказать красавица певица японскому разведчику за неделю совместного проезда в одном купе, но было понятно, что, находясь в Москве, она сама могла мало узнать о том, что именно сейчас происходит в Монголии. Однако в родных краях ее знания бы существенно выросли, и мы не могли допустить, чтобы милая актриса вдруг рассказала бы что-то действительно важное вражескому шпиону, кроме того — что мы хотели, чтобы она ему между делом рассказывала. Поэтому мы в тот же день арестовали и Марию, и Ольгу по обвинению в шпионаже, а свата моего Бориса арестовали в Монголии за то, что он якобы передавал важные сведения через жену японской разведке. Японский консул был нами из Советского Союза немедленно выслан. И японцы в предательство немцев поверили.
Дальше затеялось следствие. Ольгу, которую взяли с поличным, осудили сразу на пятнадцать лет лагерей, так как она вроде бы ничего не знала и, по ее словам, приходила в гостиницу передать какую-то книжку от сестры для японца. Мы нашли эту книжку, это была «Анна Каренина». Никаких пометок или тайных знаков, однако в ней, возможно, была записка и следы от сорванной головки цветка, по-видимому, ромашки. Я думаю, что ничего предосудительного, но актрисы по сути своей профессии обязаны быть впечатлительны, а японец был очень хорош собой, какой-то там пояс по их джиу-джитсу и комплекции соответственной. А зная про то, как готовят и наших, и немецких, и японских разведчиков, не думаю, что любая женщина смогла бы устоять против такого красавца. Так что, с точки зрения политической, там вряд ли что-то было, а вот с точки зрения морали, думаю, что этот фрукт добился бы своего, ибо его этому нарочно учили и долго воспитывали. Однако для пользы дела кузину мою обвинили именно в работе на японскую разведку, а свата в том, что он не донес на собственную жену, хоть с момента знакомства жены с японцем он с нею не виделся. Однако во главе НКВД был тем летом Ежов, который признавал лишь «ежовые рукавицы» и «признание как царицу доказательств». Так что обоих взяли в оборот по всей программе. И ничего нельзя было сделать, так как нам было важно, чтобы японцы в измену немцев уверовали. Пока свата моего и кузину били в застенках, японцы в немцев на Халхин-Голе поверили, а ежели бы их лишь пожурили да выпустили, то вся правдоподобность истории бы испарилась.
Меня спрашивали, как я к этому всему относился? Нас воспитывали в чувстве, что наши жизни и судьбы всецело принадлежат России и Государю. Место Государя для меня занял Иосиф Виссарионович, а Святая Россия как была, так и осталась. Нас учили защищать страну от японцев, и мы готовились к этой войне не щадя живота своего, и вот дела пошли так, что мы могли не допустить японского нападения. За известную цену. Эту цену нам пришлось заплатить. Потом, через много лет, когда все это выяснилось, сват мой сказал, что он сам сделал бы все то же самое. Просто он боялся, что ему могло бы духу не хватить. Я отвечал, что ради страны, ради Родины, ради жизни и счастья тех же аратов мы обязаны умирать, ибо такова Воля Неба. Кому много дадено — с того и спрос больше. В дни, когда в наших краях был мятеж, я сам поехал в Усть-Орду и Аларь с главарем мятежа разговаривать — с моим тестем. Я говорил с ним о том, что никогда прежде в истории буряты не поднимали оружие против русских, и пусть в его бандах скорее русские, чем буряты, но из-за его персоны все это смогут
