Фаддей Зелинский - Сказочная древность Эллады
Все поняли, что это и есть главная часть состязания, та, перед которой меркнут все остальные: и слава была самая завидная, и награда самая роскошная. Стали перебирать достоинства и заслуги каждого; добрых было немало, но не было лучше Аянта и Одиссея. Фетиде эти двое были особенно дороги: они ведь спасли тело ее сына. Но все же — из них который был лучше? Сам Агамемнон стал во главе суда, в который вошли все ахейские вожди, кроме обоих намеченных; много спорили, но к определенному решению прийти не могли. И вот одному из судей пришло в голову следующее: узнать, как сами враги судят о сравнительном достоинстве обоих.
Отправленные разведчики незаметно подкрались к троянской стене; так как военные действия еще не возобновлялись, то эта стена служила излюбленным местом для прогулок горожан. В одном месте сидела группа троянских девушек — по-видимому, в оживленной беседе. Туда и направили разведчики свои шаги.
— Странно, — сказала одна, — что ахейцы все еще не возобновляют войны.
— Это наступит, вероятно, скоро; пока у них происходит суд о доспехах Ахилла.
— Кто же на них заявил притязание?
— Говорят, двое: Аянт и Одиссей.
— Неужели же они долго будут колебаться между ними?
— А кому же, по-твоему, признать победу?
— Конечно, Аянту; кто же вынес тело Ахилла, как не он?
— Это ты рассудила неосновательно: носить тяжесть может и женщина. А вот Одиссей все время защищал отступающих один против многих и столько из наших уложил. Этого уже женщина не сделает.
— Это верно, — крикнуло несколько голосов, — конечно, Одиссей лучше!
С этим ответом разведчики вернулись в ахейский стан. Теперь ничто не мешало приступить к голосованию. Судьи подавали голоса в виде разноцветных камешков; при подсчете значительное большинство оказалось поданным в пользу Одиссея. Ему Агамемнон и передал доспехи Ахилла. Минута была грозная: как-то перенесет честолюбивый Аянт свое поражение? Но он смолчал, и все успокоились.
Смолчал, да; но все же среди судей нашелся такой, которому это молчание показалось подозрительным: это был второй сын Асклепия, Подалирий. И он, подобно своему брату Махаону, был искусным врачом; но в то время как предметом науки Махаона были болезни тела, Подалирий особенно тщательно изучал душевные недуги человека. Теперь, внимательно всматриваясь в лицо Аянта, он в его глазах прочел нечто такое, что ему не понравилось. Он сообщил свое наблюдение Агамемнону; тот только повел плечами.
— Все-таки, — настаивал Подалирий, — я бы счел долгом предупредить его брата Тевкра.
— Да, когда он вернется: я отправил его в Мисию за добычей для войска.
Суд был распущен; Аянт вернулся в свою палатку. Подобно другим вождям, и он обзавелся пленницей-хозяйкой; это была Текмесса, дочь одного фригийского князя, город которого пал жертвой ахейского набега уже несколько лет тому назад. С нею он жил давно «имел от нее маленького сына, которого он в честь своего огромного щита назвал Еврисаком. К ним и вернулся он, покинув суд. Текмесса тотчас поняла по выражению его лица, что он потерпел поражение; поздоровавшись с нею, он опустился на свое ложе и впал в грустное размышление.
Ему вспомнилась его жизнь — вся жизнь, от самого рождения и даже раньше, от того радостного знамения, которое Зевс по просьбе Геракла послал его отцу Теламону и которому он был обязан своим именем. Был ли полет его жизни орлиным? Трудов он перенес немало, не раз он выручал товарищей, когда другие изнемогали или малодушно прятались. Так было тогда, когда гордый Гектор бросил вызов лучшим из ахейцев… да, тогда никто ничего не имел против того, чтобы лучшим оказался он, Аянт. И поединок между ними состоялся, и Аянт бы в нем победил, если бы ночь не заставила бойцов разойтись. Тогда они учтиво обменялись подарками; подарок Гектора, добрый меч, и теперь висит там, на стене. Сколько раз он с тех пор один встречался на поле брани! Так в тот памятный день, когда три полководца были ранены, и он, Аянт, один прикрывал отступление своих и потом долго, стоя на корме, отражал огонь от корабля Протесилая, спасая всю корабельную стоянку. Также и вечером того дня, когда пал Патрокл; кто тогда спас его тело? Тогда это было тело Патрокла, теперь тело Ахилла; и ту и другую ношу понес он — «как женщина»! Да как же! Аянта зовут в годину труда и опасностей, а когда дело доходит до наград, тогда другие ближе, а ему — оскорбления, насмешки!
А теперь что? Честь у него отнята его товарищами; за все его добро ему ответили самой черной неблагодарностью; есть ли выход из этого положения? Об этом он и думал, только об этом. Как вернуть себе отнятую честь? Солнце зашло. Нетерпеливо и резко ответил он на ласковый зов Текмессы, приглашавшей его подкрепиться ужином: есть другой голод, гораздо мучительнее этого. Как его утолить? Как вернуть себе отнятую честь? Все покрылось густым мраком, все исчезло: все равно, на душе у него еще мрачнее. Солнце чести закатилось; как сделать, чтобы оно вновь взошло?
Как сделать? Сноп лучей поднявшейся луны проник через ставень в палатку и осветил на ее стене меч, дар Гектора. Это ли ответ? Он встал; какая-то непреодолимая сила притягивала его к этому мечу. Да, это ответ; в крови врага смывается оскорбление, из купели крови честь выходит чистой и непорочной… Врага? Но кто же он, этот враг? Прежде всего — счастливый соперник, затем судьи, затем все, кто одобрял, все, кто не препятствовал. Стан уже спит; кровопролитие будет обильным… Он направился к выходу, отцепив меч.
— Куда ты, Аянт?
Он вышел. Да, стан заснул. Его корабль крайний, у самого Ретейского мыса. Темно. Ничего; он столько раз шел по этой дороге и днем и ночью. Да, вот уже и первые палатки. И вдруг все озарилось каким-то багровым сиянием, как это кстати! Теперь он их ясно различает: все вожди, все ахейцы тут, они спят на голой земле. Он начинает их рубить одного за другим; кровь течет рекой, усиливая багровое сияние. Вот Идоменей, вот Диомед; долой головы обоим! А этот белый, не старый ли это Нестор?.. Все равно, и он судил, смерть и ему. Но где же Одиссей? А, вот он где! Нет, его он убьет не сразу: пусть сначала отведает позора под его бичом. Его он вяжет и заодно привязывает к нему обоих Атридов для той же участи. А затем опять удар направо, удар налево, все быстрее, все быстрее.
Слава богам, все полегли; пусть попробуют теперь еще раз отнимать у него честь! Теперь только ему дышится свободно. Он хватает пленников и с ними устремляется в обратный путь — для последней, для главной потехи. Вот он уже дома. Он привязывает пленников к столбу хоромной стены, берет бич и начинает их хлестать. Одиссею! Агамемнону! Менелаю! Свищет бич, сыплются удары; наконец рука устала. Довольно с них; можно их прикончить. Еще три удара мечом — и все дело сделано.
Он опускается на землю; вся земля липкая, но это-то и приятно — это ведь кровь врагов. Хорошо ему? И как хорошо! Даже смех одолевает, особенно как вспомнишь, как они кричали под ударами его бича. Не своими голосами кричали: не то это был крик, не то какое-то глухое блеяние. Да, ему хорошо… и все-таки не совсем хорошо. Какая-то тяжесть на сердце все растет и растет. Хоть бы эта ночь скорее прошла! Все время было так светло, точно от тысячи факелов, а теперь мрак, густой мрак. И на сердце все тяжелее; давит невыносимо. И в ушах это глупое блеяние. Крикнуть бы Тек-мессу, чтобы пришла со светильником. Да, крикнешь с этим камнем на груди! Но все же: Текмесса! Хрип какой-то, а не его голос; не услышит. Еще раз: Текмесса! Так бык ревет, а не человек, не он. Но все же она услышала, примчалась со светильником.
— Аянт! Наконец-то ты пришел в себя! Где ты был? И для чего ты бичевал этих баранов?!
Баранов? Каких баранов? Да, тут как будто три зарезанных барана валяются в крови. Наваждение! Он протирает глаза. Да, бараны, ничего не поделаешь. Он схватывает Текмессу: говори все, что знаешь, все без утайки!
Настал день, приходят друзья, сала-минские воины. Весь стан волнуется: стадо перерезано, кто-то видел его с мечом на месте кровавой расправы, теперь придется ему держать ответ перед другим судом.
— Гнев людей не страшен, — кротко отвечает Аянт, — страшен гнев богов. Меня постигло безумие по воле Паллады; я должен смыть с себя ее наваждение чистой водою моря и там же похоронить этот злополучный меч, орудие моего позора. А там, когда я буду чист, я сам предстану перед царским судом.
Он нежно простился с Текмессой, с сыном, с товарищами и пошел по берегу, удаляясь от корабельной стоянки.
Тем временем вернулся из Мисии Тевкр. В стане его едва не побили камнями, как брата изменника, — ахейцы уже успели сообразить, что Аянт только вследствие обуявшего его безумия направил на баранов и овец те удары, которые, собственно, были предназначены для них. Узнав от Подалирия, как обстояло дело, он бросился в палатку брата, чтобы предупредить дальнейшую беду. Поздно! Аянт уже покинул ее, якобы для очищения. Очищения! Да, как же! Теламонид сразу понял то, чего ни подруга, ни родные, ни воины понять не могли. Приговор суда мог лишить Аянта внешней чести; это еще полбеды. Внутреннюю же честь мы только сами у себя можем отнять позорящим деянием; Аянт, мечтая о том, чтобы вернуть себе внешнюю честь, и ее не вернул, и внутреннюю потерял. А значит…
